А при мысли о терьерчике, что как завороженный следует за «мясными» туфельками, ему вспомнился старый облысевший попугай, ковыляющий за хозяйкой в предместье Лимы, – и на какое-то мгновение Свиттерс вновь перенесся в Перу. Уж так устроен разум.
Да-да, именно так разум и устроен: человеческий мозг генетически предрасположен к организованности, однако ж, если его жестко не контролировать, станет увязывать один образный фрагмент с другим под ничтожнейшим из предлогов и в самой что ни на есть свободной манере: ассоциативное творчество вне логики или хронологической последовательности словно бы доставляет ему некое органическое удовольствие.
И похоже, что это повествование было неумышленно начато отчасти в подражание работе мозга. Четыре сцены происходят в четырех различных местах, в четыре момента времени, отделенные друг от друга месяцами и годами. И хотя хронологический порядок все же соблюден и связующий элемент наличествует (Свиттерс), хотя мотивация не имеет ничего общего с приемом «поток сознания», благодаря которому «Поминки по Финнегану» – одновременно самая реалистичная и самая нечитаемая из когда-либо написанных книг (нечитаемая именно в силу ее реалистичности), все же, увы, все вышеизложенное – пожалуй, не совсем то, что приличествует полноценному повествованию даже в наши дни, когда мир постепенно пробуждается от линейного транса с его пагубной ограниченностью и перестает воспринимать себя как автомобиль истории, что пыхтит по улице с односторонним движением в направлении некоего раз и навсегда предопределенного апокалипсиса.
Начиная с этого момента, рассказ сей сосредоточится в некоей приемлемой отправной точке (в любом повествовании начало в известном смысле произвольно, и нижеприведенное исключением не является), от которой затем двинется вперед в так называемом временном режиме, избегая сбивающего с толку и хаос привносящего влияния разума как такового и останавливаясь лишь затем, чтобы принюхаться к прилагательным или отвесить заслуженного пинка.
Поскольку в свете нового подхода необходимость в названиях глав (с обозначением даты и места) отпадает, с этого места и далее таковые да будут вычеркнуты. Однако, если бы следующей главе суждено было обрести название, оно звучало бы так:
СиэтлОктябрь, 1997* * *
Субботним утром, которое было серым, как призрак, холодным, как устричное заливное, и с туманной бородой, Свиттерс явился к бабушке. По пути из аэропорта он заскочил на рынок Пайк-Плейс и разжился там букетом золотых хризантем и средних размеров тыквой. Теперь, жонглируя этими двумя предметами, ему удалось высвободить руку и поднять воротник пальто, спасаясь от легкого пощипывания зубастой мороси. К. тому же у знакомого хипстера, торговца рыбой, он купил капсулу ХТС[3] и, уже шагая от взятой напрокат машины к величественному особняку, умудрился засунуть ее в рот и проглотить, не запивая. На вкус – ни дать ни взять рыба-люциан.
Свиттерс надавил на звонок. Спустя минуту-другую из трескучего громкоговорителя раздался бабушкин голос:
– Кто еще там? Чего надо? И чтоб мне без глупостей. Прислуги она не держала, хотя стукнуло ей восемьдесят три и средства у нее были.
– Это я. Свиттерс.
– Кто-кто?
– Свиттерс. Твой любимый родственничек. Впусти же меня, Маэстра.
– Хе! «Любимый родственничек»… Мечтать не вредно! Ты с подарками?
– А то!
Щелкнул электронный замок.
– Уже иду. Готовься, Маэстра.
– Хе!
Когда Свиттерсу не исполнилось и года, бабушка встала перед его высоким стульчиком, уперев руки в по-прежнему роскошные бока.
«Ты уже начинаешь трещать без умолку, что твой диск-жокей, – промолвила она. – Скоро и мне имечко придумаешь, так вот расставим точки над «i»: ты не станешь оскорблять меня ни одним из этих деклассированных словечек на букву «б» – «баба», «бабуля», «бабуся» и все в таком роде, вот так и заруби себе на носу. И если ты хоть раз назовешь меня «ба», или «ма», или «мама», «мамуся», «мамуня» – не поздоровится твоей круглой румяной попке! Мне отлично известно, что человеческому детенышу свойственно произносить звук «м» в сочетании с гласными в качестве реакции на материнский стимул, так что, если ты вдруг ощутишь насущную потребность навесить на меня ярлык такого сорта, пусть это будет «маэстра». Маэстра. (О'кей? Это – форма женского рода от итальянского слова, означающего «господин», «учитель». Не знаю, удастся ли мне научить тебя чему-то стоящему, и, воля ваша, меньше всего на свете мне хотелось бы над кем-то главенствовать, но по крайней мере обращение «маэстра» исполнено некоего достоинства. Теперь попытайся произнести».
Чуть больше года спустя, когда ему исполнилось два, ребенок решительно подошел вплотную к бабушке, пригвоздил ее к месту не по-детски свирепым, гипнотическим взглядом зеленых глаз, подбоченился и приказал: «Зови меня Свиттерс». Маэстра некоторое время изучающе рассматривала внука, озадаченная его внезапной самоидентификацией с ничем не примечательной фамилией, и наконец кивнула.
«Хорошо, – сказала она. – Убедил».
Мать продолжала называть его Симпомпончик. Но недолго.
В вестибюле Маэстры не обнаружилось, и Свиттерс двинулся вперед, методично прочесывая первый этаж. С тех пор, как он в последний раз гостил в особняке, минуло около года, но дом остался в точности таким, каким ему запомнился: строгим, элегантным, сияющим безукоризненной чистотой (дважды в неделю Маэстра пользовалась услугами фирмы по обеспечению домашней уборки, а еду заказывала в китайских ресторанчиках и пиццериях «навынос»); что за разительный контраст с теми трущобами, в которых зачастую живал ее отпрыск – и, в свою очередь, их отпрыск. Ни в чьей помощи Маэстра не нуждалась. Над очагом в гостиной висел Анри Матисс[4] – полотно маслом, изображающее громадную синюю обнаженную женщину с руками-ногами неправильных пропорций, явно вывернутыми в суставах, женщину, возлежащую на гаремном диване с кричаще-пестрым узором. Свиттерс был почти уверен, что Матисс – подлинный.
Бабушка обнаружилась в библиотеке, за компьютером. Большую часть библиотеки загромождала всяческая электроника: со времени последнего визита Свиттерса количество ее удвоилось. Бабушкина коллекция великих книг теперь выстроилась в два и в три ряда в одном конце комнаты, а в противоположном конце обосновались два компьютера, гора модемов, принтеров, телефонов, сорокадюймовый телевизор, к которому подсоединялась чертова прорва черных ящиков, факс и шлем с защитными очками – для вхождения в виртуальную реальность, надо думать.
– Маэстра! Так рано – и уже в Сети?
– Утром скорость выше. Свиттерс! Ты один?
– Безусловно, один. Кого, по-твоему, я бы рискнул притащить с собой?
Выйдя из Интернета, Маэстра повернулась к нему лицом.
– А я тут, к слову сказать, перехватила одно электронное письмецо, в котором ты обещаешь малышке Сюзи «свозить ее к милой бабушке». – Любящий взгляд посуровел до негодующего.
Свиттерс вспыхнул так ослепительно ярко, что вполне мог бы ссужать свою физиономию в качестве вывески над пивной. В кои-то веки он просто не находил слов.
– Или, может, под этим выражением ты подразумеваешь нечто совсем другое? Э? Или я чего-то «не догоняю»? – Улыбалась она иронически и самую малость ехидно. – В конце концов, меня ты «бабушкой» в жизни не называл – чего-чего, а хорошего вкуса у тебя не отнимешь!
– Э-э… ну-у, – пролепетал Свиттерс. – Сюзи? Сюзи в Сакраменто, откуда, ради всего святого, у тебя доступ к ее почте?
– Хе! Просто, как дважды два. Детская игра. Уж кому и знать, как не тебе. – Резкий излом ее улыбки отчасти смягчился. – Ну ладно, ладно, Свиттерс. Иди сюда. Расцелуй эти морщинистые старые щеки. До чего я рада тебя видеть. Радость, правда, сомнительная – но все-таки радость. М-м-м… Ух ты. Так чего ты мне принес? Класс, ты же знаешь, я от хризантем без ума. И тыква просто отменная. Да-да. Тыквочка – что надо! – Невооруженным глазом было видно: подарки ее разочаровали.
Из пиджачного кармана Свиттерс выудил бакелитовый браслет цвета розоватой ириски.
– Нарыл эту штучку в парижском антикварном магазинчике. Парень уверял, он принадлежал самой Жозефине Бейкер.[5]
– Ну что ж, а теперь он мой! – Маэстра обожала браслеты и меры в том не знала – порой нацепляла штук по десять на каждую из худых рук. – Какой ты заботливый, Свиттерс. Ужасно мило с твоей стороны. – Она помолчала, застегнула браслет на руке, присовокупляя его к разношерстной коллекции, полюбовалась им так и эдак. – Только не думай, что дешево отделался, приятель. Мне не нужно повторять тебе, что ты за гнусный выродок.
– И все же повтори, повтори еще раз. Вот так стоял бы и слушал… Оно так взбадривает!
– Да, гнусный выродок. Негодяй, извращенец, прожигатель жизни… И спрячь свой довольный вид в карман, будь так добр. Ничего смешного в этой истории с малюткой Сюзи нет. Она просто тошнотворна. Скажу более, это подсудное дело. Ты всегда был абсолютно безответственным…
