Ознакомительная версия.
— Я знаю, где это находится. Я все знаю про это проклятое место. Но я никак не пойму…
— Почему? Тут все просто. Профессор Кетеки пробудил во мне интерес к человеку по имени Сиб Легеру, каститскому художнику и поэту. Очень загадочный, очень талантливый. Вы о нем даже и не слыхали, и никто не слыхал. Его сочинения не были опубликованы, его картины гниют, так никем и не увиденные. Я читал ксерокопию рукописи. Потрясающе. Один колониальный чиновник постарался хоть как-то спасти работы Легеру, уже после смерти последнего. Устроил что-то вроде музея Легеру на Кастите. Туда никто не заходит, ключ висит в табачной лавке. Мне интересно. Хочу посмотреть.
Лёве издал очередной взрывной рев. Он сказал:
— Вообще-то я не суеверен. Но, как вам известно, ваш бедный отец встретил смерть на Карибах.
— Я забыл.
— Ладно, не берите в голову. На данный момент положение таково. Вы достигнете совершеннолетия… так, когда это будет…
— В декабре. В сочельник. Без двух минут полночь.
— Я знаю, знаю. Вам, конечно, известно условие вступления в наследство.
— Условие совершенно дурацкое.
— Я бы позволил себе заметить, что подобное отношение не пристало хорошему сыну. Ваш отец твердо стоял за смешанный брак и смешение рас.
— Когда я женюсь, это будет только по любви.
— Ох, — сказал Лёве, — сразу видно, что вы еще очень юны. Если бы все женились исключительно по любви, мир превратился бы в ад. Любовь — это нечто, чему мы учимся вкупе с другими супружескими обязанностями. Все остальное — для поэтов. Я очень надеюсь, — продолжал он взволнованно, — что семья Ань не узнает о вашем, о вашем…
— Если дадите мне адрес, я им сообщу.
— Нет, нет, нет.
— В «Риверхед стар» не было ничего. Руководство колледжа о том позаботилось. В более сознательных СМИ, может быть, что-то и проскользнет, но никаких имен упоминаться не будет. Протестующие студенты имеют лишь коллективное существование. Личность полностью поглощена целью или ритуалом. Лозунги на грани оргазма. Гитары, бонго и песнь всеобщего братства людей. Лощеные бороды юнцов разверзаются, подбодряя нас на финишной прямой.
— Юная леди, мисс Ань, очень достойная юная леди. В жизни она много лучше, чем на фотографиях. И воспитана в строгих правилах. Эти старые кантонские семейства добродетельны, высоконравственны.
— Очень высоконравственны, да. Брак по воле родителей. Способ получить деньги. А в остальном — самый что ни на есть разврат. Еще даже почище, чем в Солт-Лейк-Сити…
— Ну, — перебил меня Лёве, — сложно представить, чтобы кто-нибудь в Солт-Лейк-Сити сделал то же, что сделали вы. Я имею в виду, надежность продукта связана с моральным обликом производителя.
— Полная чушь.
— А что касается вашей идеи ехать на Каститу… я пока ничего не могу сказать… может быть, что-то есть во вспомогательной картотеке… я проверю, когда вернусь…
— Вы принесли деньги?
— Вы как-то невразумительно говорили по телефону. Вы все еще были пьяны?
— Помехи на линии. Тысячу долларов?
— По условиям договора вам могут быть выданы деньги в разумных пределах на нужды образования. Образования, я подчеркиваю.
— Это очень широкое понятие.
— Я попросил мисс Касторино взять из банка пятьсот долларов. Тысяча — слишком много. Пятьсот будет более чем достаточно, чтобы достойным образом продержаться до дня рождения.
Лёве вдруг улыбнулся с пугающей сладостью и сказал:
— Кроссворды разгадывать любите, да?
И выудил из бумаг, разбросанных повсюду по комнате, загадку, вырванную из какой-то газеты. Теперь тревожная дрожь билась от крайней плоти до ануса.
— Замысловатая подсказка. Послушайте.
Он прочел, или как бы прочел:
— Вверх — я воду речную гоню;
Вниз — ароматы и краски дарю.
Ответ был очевиден: цветок. Но тревожная дрожь подсказала, чтобы я не давал Лёве ответа. Хотя почему? Кетеки я ответил практически сразу. А потом я понял почему. По какой-то причине Лёве пытался меня обмануть. Вверх и вниз в этой подсказке относились к положению языка при произнесении дифтонгов в словах, соответственно, flow и flower, поток и цветок. Такая заковыристая подсказка в кроссворде могла быть только в каком-нибудь лингвистическом журнале, а в лингвистических журналах кроссвордов в принципе не бывает. Лёве улыбался все так же сахарно.
— Ну?
— Прошу прощения, для меня слишком сложно.
Дрожь унялась. Лёве как будто сдулся и стал не таким волосатым и важным. Он кивнул, явно довольный, и сказал:
— Я так понимаю, вы вернетесь задолго до дня рождения.
— Я не уверен, что хочу получить наследство. Вся власть Солт-Лейк-Сити. Хочется чувствовать себя свободным человеком.
— Ох, ради Бога, — усмехнулся Лёве. — Никто не свободен. Я имею в виду, выбор ограничен врожденными факторами, предопределенными генетическими шаблонами, и так далее.
Он слегка покраснел и добавил:
— Я об этом читал.
— В «Ридерз дайджест»?
Он уже справился со смущением и продолжал разглагольствовать:
— В наше время все размышляют об этих вещах. Все началось с французов. Люди не самые рассудительные, хотя и кичатся своей принадлежностью к якобы самой рациональной нации. Философия оживает лишь в спальне, или за coq au vin[4], или перед расстрельной командой, уже готовой дать залп.
— Экзистенциальный маринад.
— Хорошая фраза. Вы где ее вычитали?
— Уж точно не в «Ридерз дайджест».
Лёве выглядел грузным, пятидесятилетним и как-то совсем не по-львиному.
Он сказал:
— Что касается свободы, вы не вольны не есть и не спать. Разумеется, вы вольны прекратить свое существование, но в таком случае свобода теряет смысл. Остается лишь тишина и пустота.
Раньше я никогда по-настоящему не задумывался о том, что сказал далее. То есть, наверное, не задумывался. Я сказал:
— Только в том случае, если мыслить в категориях застывшей структуры. Но если выйти за рамки структуры и устоявшихся представлений, тогда, может быть, вы обнаружите, что там не так пусто и тихо, как вам представлялось. Слова и цвета — абсолютно свободны, потому что они абсолютно бессмысленны. Это я и надеюсь найти в работах Сиба Легеру.
Лёве меня не слушал. Он продолжал:
— А превыше необходимости стоит долг. Само ваше имя подразумевает долг. Даже, я бы сказал, означает.
— Мое имя?
— «Майлс» означает «солдат». Еще до рождения вас записали в полк вашего рода. Майлс на службе у Фаберов.
— Ну их к чертовой матери, Фаберов.
— Да? A ваш отец представлял, как Фаберы, образно говоря, завоюют весь мир. Вы женитесь на мисс Ань, ваш сын женится на мисс Макарере, его сын женится на Маймуне-бинт-Абдулла и так далее — до бесконечности. Креативное смешение рас — так он это называл. Говорил, это наша единственная надежда.
— Надежды нет.
— О Господи. Вот она, нынешняя молодежь! Так что, ваша шалость на кампусе под лунным светом была всего-навсего демонстрацией нигилизма?! Я думал, вы против чего-то протестовали.
Победитель может быть великодушным и щедрым, и, считая себя победителем, он отсчитал мне четыре банкноты по сотке и пять двадцаток. Я зажал в кулаке строгие президентские лица. В той же самой руке, в которой держал очередную дымящуюся «синджантинку». Я сказал:
— Я не считаю, что я что-то должен абстракции. В смысле, абстракции под названием Фабер. Отцу было плевать на меня. Он даже не захотел меня видеть, когда…
— Попытайтесь его понять. Когда ваша мать утонула, он разительно переменился.
Холодная смерть. Нью-Дорп-Бич. Совсем молодая.
— Ему было бы трудно на вас смотреть. Вы бы напоминали ему ее. Но он обеспечивал вас. Он и сейчас вас обеспечивает.
— Мисс Эммет все равно не могла заменить мне родителей. Кстати, а где сейчас мисс Эммет?
— Он учредил несколько благотворительных фондов. Вам регулярно выплачивают содержание. Я не знаю всего. Ваш отец нанял нескольких юрисконсультов. Один во Флориде, второй в Вашингтоне…
— Я ведь могу опротестовать этот пункт о женитьбе, да?
— Вам предстоит еще многое узнать до дня рождения. Договорный брак — это не так уж и страшно. Вся французская цивилизация построена на договорных браках.
— Я требую права выбора.
— Требуйте, — милостиво разрешил Лёве, убирая меня в папку для бумаг. — Вы в своем праве. Но впредь — не таким аморальным способом. Это был очень постыдный поступок.
— Бесстыдный.
— И бесстыдный тоже.
Когда Лёве ушел, я позвонил в «Карибские авиалинии» и заказал билет до Гренсийты. Только туда, без обратного. Ближайший рейс — в 22:00. Вылет из аэропорта Кеннеди. Стало быть, у Лёве не было необходимости бронировать мне этот номер в «Алгонкине», за который мне придется платить из своих пяти сотен (каждый цент был на счету). Мы могли бы встретиться прямо на Центральном вокзале, куда я приехал в грязном вонючем поезде из Спрингфилда, штат Массачусетс. Или у него в конторе. С другой стороны, здесь я могу отдохнуть с комфортом, так что затраты окупятся. Я принял душ, достал из дорожного саквояжа чистую рубашку и зеленые летние брюки. Перекладывая мелочь, спички и перочинный ножик из синих брюк, нашел в кармане какую-то скомканную бумажку. Записка фломастером: «Отличный протест. Надеюсь, еще как-нибудь попротестуем. Мир тесен. Вспоминай Карлотту». Как она умудрилась сунуть мне эту записку? Да, конечно, шла адская драка между нашими соучастниками-студентами и вооруженной полицией кампуса. Мы растворились в толпе, поспешно прикрыв функциональную наготу, обличавшую наши преступные личности. Она затащила меня к себе в номер в гостинице «Лорд Камберленд», заказала сандвичи и кофе. Потом меня догнала «Шлеп-нога», и я долго блевал в туалете. Моя нагота, размышлял я, пока меня рвало и рвало, до сих пор там резвится. Моя акция, подобно пламенной проповеди, распространяется по всему кампусу идиотами протестующими. Фабер, мы вас исключаем. Нет-нет, я сам ухожу.
Ознакомительная версия.
