Ну, только они ушли – чёрный ЗИМ из тумана выезжает, с зелёным огоньком. Такси! Я от стены отлепился – и как в омут головой: руками замахал, торможу, одна мысль – не упасть, нафиг.
Остановилось такси, вплюхнулся я на сиденье. "На Московский", – говорю.
Водила – здоровенный мужик в кожаной куртке и фуражке – спокойно включил счётчик, и мы поехали. И тут я успокоился: может, думаю, кино снимают из советской жизни. Вот туману и напустили.
Ага, раскатал губу на кино, размечтался. Короче, когда подкатили мы наконец к вокзалу, я уже понял, что это не кино: никакому Михалкову денег не хватит такое проплатить – десятки старых машин, сотни людей в соответствующей эпохе одежде и всего такого антуража. Короче, осенило меня сквозь тупость в голове: это прошлое! Не то чтобы от этой мысли легче стало, но хоть какую-то точку опору в мозгах нашёл, на неё и встал пока, до полного прояснения. Во всём главное точку опору найти, рычаг на ней укрепить и действовать. А иначе – хана.
Кстати, действовать мне скоро понадобилось: подъехали мы наконец к вокзалу, остановились. На счётчике – пятнадцать рублей. А мне хоть пятнадцать копеек – всё одно нету, не бумажки же наши давать. Всё, думаю, добродился ёжик в тумане.
И тут осенило меня. По карманам похлопал, рожу трагическую скорчил (хотя, наверное, и корчить-то особо не надо было) и говорю упавшим голосом: "Мужик, бумажник в гостинице забыл, а ехать надо край. Возьми часы!" – И снимаю свои золотые.
Ничего не ответил таксист, только посмотрел мне в глаза внимательно и часы в руке подкинул. Удивился:
– Рыжьё? И сколько ты за них хочешь?
– В "пятихатку" ставлю, – ляпнул я и сам испугался.
– Во что? – неприветливо глянул таксист. – Совсем косой?! Какую ещё хатку-манатку? Цену говори!
– Пятьсот рублей.
Таксист кивнул, положил часы в карман и отсчитал пять здоровенных бумаженций.
– И бутылку водки.
Снова прощупал меня взглядом таксист. Потом молча достал из-под сиденья бутылку. Сунул её мне: "Иди".
Ну, я и пошёл с пустотой в голове, вздрагивая, озираясь и оглядываясь. Короче, на автопилоте. И вошёл наконец в здорово изменившийся с моего сегодняшнего утра Московский вокзал.
Вот так так… А собеседник-то мой, оказывается, завёрнутый.
Я не знал, как на его рассказ реагировать, единственное что вспомнилось из советов по общению с сумасшедшими – во всём с ними соглашаться, тогда, может, и прокатит.
– А какая разница, – вдруг сказал банкир, – сумасшедший я или нет, если от моего рассказа сегодняшняя рыбалка становится менее скучной? Не веришь – прими за сказку!
Н-да, Владимир Сергеевич снова прочитал мои мысли как открытые. Я, понятно, не знал что сказать.
– Знаете что, – продолжил этот странный человек, – я пойду проверю свои снасти, хотя, я думаю, сегодня это бестолку, а вы пока подумайте. Если боитесь, что я на вас брошусь и покусаю, то так и скажите, и я пойду домой, без обид: всё равно сегодня не клюёт. А если хотите скоротать вечерок за фантазией экспромтом, оставайтесь.
И он, поднявшись, действительно, занялся своими полудонками.
Из задумчивости меня вывел резкий звон колокольчика: клевало! Я вытащил обычного для Москва-реки окунька грамм на пятьдесят, отправил его в садок, перезакинул снасть.
– С почином! – поздравил меня Владимир Сергеевич. – Ну так как?
Я пожал плечами и сел на свой стульчик.
– Продолжайте.
– Ну и хорошо, – кивнул банкир и, закурив очередную сигарету, продолжил.
– В общем, вошёл я в такой знакомый и такой новый для меня Московский вокзал. Странный, надо признаться, был вид вокзала, не окружённого бесчисленными ныне ларьками.
Несмотря на эту странную пустоту в голове – незаполненность мыслями, кое-что в ней всё же думалось, а одна мысль доминировала, как будто в ней было спасение: обратно в Москву! Человека вообще тянет в тяжёлый момент в привычные места, он думает, что там легче ситуацию разрулить будет. И часто бывает прав. Самовнушение, что ли, не знаю.
Когда подходил к кассам, ещё одна мысль пронзила: а как я билет по своему паспорту из будущего буду брать? Но тут же отошла: я вдруг вспомнил из будущего ("вспомнил будущее" – какая фраза, а?), что в прошлом, то есть моём теперешнем настоящем, никаких паспортов для покупки билетов не требовалось и, осмелев, спокойно взял на ближайший поезд купейный билет до столицы. На маленьком коричневом картонном билете (последний раз я видел такие глубоко в детстве) стояла дата: 5 марта 1957 года. Ну, теперь я точно знал, где нахожусь, и не скажу, чтобы это знание меня сильно обрадовало: оставались ещё ровно пятнадцать лет и два месяца до моего рождения.
Да, уважаемый Сергей Степанович, считающий меня за психа, я приехал в Петербург 1997 года в неполных двадцать пять лет, а уезжал обратно в том же возрасте, но только – вот беда – за пятнадцать лет до того, как родился. Как там в песне поётся? "Я стремился, я стремился в Петербург, а приехал, а приехал в Ленинград". А вы, наверное, думали, с какого перепугу этот старый крендель водит баб на съёмную квартиру и, как молодой, по командировкам шпарит. А я и был тогда молодой.
Всё оставшееся до отправления поезда время я, стиснув голову и стараясь стиснуть ещё и пустоту, которой она была наполнена, сидел в зале ожидания (залы ожидания тогда, кстати, были бесплатными, – помните?) с единственной мыслью, бродящей в этом вакууме: не сойти с ума. Хотя, мне казалось, сходить пока было не с чего. Наконец, собрав всю силу воли в кулак, я погрузился в поезд.
Сосед мой по купе – типичный питерский интеллигент – по доброй пассажирской привычке, несмотря на поздноту, выложил на столик газетный свёрток с едой. Я выставил свою водку, благо выпить мне было за что – за прошлое своё, точнее, за будущее. Водка, кстати, была "Столичная" – хоть что-то в прошлом знакомое из… прошлого. Моего прошлого.
Вошли ещё две женщины, судя по всему, мама лет сорока пяти с дочерью.
– Не откажитесь? – спросил я у всех.
– Да что вы, – сказал сосед, – с удовольствием. Ваша водка – моя закуска.
Женщины от водки отказались, ограничились чаем, который проводница в строгой синей форме принесла в изящных светлых подстаканниках, в середине каждого из которых в белом пластмассовом овале красовался серебристый крейсер "Аврора".
Интеллигент развернул газетный свёрток, и уголок газеты услужливо вполз в поле моего зрения, ещё раз напомнив, где я нахожусь: "Ленинградская правда", 4 марта, понедельник, 1957 год. А сегодня, значит, вторник, 5 марта 1957 года, годовщина смерти Сталина и моего нового дня рождения. Романтика!
Мы выпили с соседом по чайному стакану под стук колёс медленно набиравшего ход поезда.
Н-да, вот так вот, в первый раз в жизни я ехал в поезде, влекомом настоящим паровозом, – с ума сойти! В Москву. Только весь вопрос – к кому?
Темнело. Сосед замолчал, мрачно и грустно всматриваясь в противоположный берег.
– Пора сматывать удочки, – сказал наконец он и, поднявшись, кивнул: – До встречи!
После чего, не глядя друг на друга, мы собрали снасти. Я долго провозился с последней закидушкой, снимая с неё малявку-бычка, умудрившегося втихаря заглотать крючок до самого хвоста, и когда наконец, покончив с этим отвратительным занятием, обернулся, мой странный сосед по рыбалке уже растворился в темноте.
Придя домой и ужиная в привычном одиночестве, я, понятно, долго размышлял об этом чудаке. Странно: он мне не показался сумасшедшим – психи навязчивы, а Владимир Сергеевич – на редкость тактичен, хотя и с напором, но это – специфика работы банкира, по службе вынужденного вести зачастую тяжёлые переговоры.
В общем, закончив вечер бутылкой пива "Охота", я понял одно: этот человек почему-то очень хочет, чтобы его выслушали. А поскольку он, действительно, кусаться на меня не кидается и рассказ его – псих он или не псих – весьма интересен, то почему бы и не послушать? "Не веришь – прими за сказку".
С этими мыслями я и уснул.
Когда, переждав дневной зной, я к шести часам вечера пришёл на своё место, Владимир Сергеевич меня уже ждал, расставив четыре свои полудонки. Я понял: он проверяет, подойду я к нему или испугаюсь. Но я для себя всё уже решил и спокойно пристроил свои снасти слева от его.
Банкир спокойно дождался завершения всех ритуально-магических действий рыбака-донщика и, улыбнувшись, пересел поближе ко мне.
– Клевать сегодня, скорее всего, как и вчера, не будет, так, может, послушаете продолжение моей сказки?
– А почему нет? – Я тоже улыбнулся. – С удовольствием.
Улыбка моя не была ни презрительной, ни снисходительной, и Владимир Сергеевич, видимо, оценил это и, кивнув одними веками, продолжил.
– Итак, восстановив силы тяжёлым провальным сном без сновидений, я вышел на площадь перед Ярославским вокзалом. Как же не похожа она была на ту, что я оставил сорок часов назад! Ларёк с мороженым, ларёк "Союзпечати". Всё!
