Сорая с тоской наблюдала за ними со стороны.
Была ли ее тоска вызвана атмосферой шумного веселья, удручающую тяжесть которой она ощущала с момента смерти Вождя? Или восхвалениями «мучеников» и «героев» революции, которые снова вернули ее в положение тайной жертвы — нежеланной, пристыженной? Может быть, она вдруг осознала крах своей жизни? У нее не было слов, она не могла объяснить. Она только чувствовала, как ее снедает чувство абсолютной несправедливости. Печаль оттого, что она не могла выразить свое огорчение и кричать о своем возмущении. Страх того, что о ее несчастье не желают слышать в Ливии, а значит, ей нельзя о нем рассказать и на нем поставят крест. Это казалось невозможным. Аморальным.
Она покусывала шаль, нервно закрывая нижнюю часть лица. Быстро вытерла появившиеся слезы.
— Муаммар Каддафи разрушил мою жизнь.
Ей нужно было выговориться. Слишком тяжелые воспоминания переполняли ее.
— Позор! — говорила она о том, из-за чего ей снились кошмары. — Я могла бы многое рассказать, но никто никогда не узнает, где я была и что пережила. Никто не сможет себе даже представить. Никто. — Она в отчаянии качала головой. — Когда я увидела труп Каддафи, выставленный напоказ толпе, на мгновение я почувствовала удовлетворение. Но потом у меня во рту появился неприятный привкус. Я хотела, чтобы он был жив. Чтобы он был арестован и осужден Международным трибуналом. Я хотела привлечь его к ответственности.
Потому что она была жертвой. Одной из тех, о которых ливийское общество не хочет даже слышать. Из тех жертв, чьи позор и унижения осквернили всю семью и всю нацию. Из тех жертв, которые настолько мешают и стесняют, что проще их сделать виновными. Виновными в том, что они стали жертвами… С высоты своих двадцати двух лет Сорая отвергала это изо всех сил. Она мечтала о справедливости. Хотела признаться. То, что с ней сделали, с ней и с другими, не казалось ей ни безобидным, ни простительным. Свою историю? Она ее расскажет: историю пятнадцатилетней девочки, которую Муаммар Каддафи заметил во время визита в ее школу и на следующий день похитил, чтобы сделать одной из своих сексуальных рабынь. Несколько лет она провела в заточении в укрепленной резиденции Баб-аль-Азизия[3], где ее избивали, насиловали, вовлекали во все извращенные утехи одержимого сексом тирана. Он украл у нее девственность и молодость, разрушив все надежды на достойное будущее в ливийском обществе. Она с горечью это осознавала. Поплакав и пожалев ее, семья все же считала ее потаскухой. Полностью пропащей. Она курила. Больше не входила ни в одну социальную группу. Не знала, куда идти. Я была ошеломлена.
Я вернулась во Францию, потрясенная встречей с Сораей. И на страницах газеты «Монд» описала ее историю, не скрыв ни ее имени, ни лица. Да, это опасно. Но она и не такое пережила. История сразу была подхвачена во всем мире и переведена на многие языки. Впервые появилось признание девушки из Баб-аль-Азизии, из этого полного тайн места. Сайты каддафистов неистово все опровергали, возмущенные тем, что могло разрушить образ их героя, который, по всеобщему мнению, столько сделал для «освобождения» женщин. Другие, хоть и не питали иллюзий относительно Вождя, однако все равно сочли это заявление столь ужасным, что оно, по их мнению, едва заслуживало доверия. Международные масс-медиа попытались разыскать Сораю. Но тщетно.
Я ни на секунду не сомневалась в том, что она мне рассказала. Поскольку я не раз сталкивалась с очень похожими историями, которые являлись доказательством существования таких девушек, как Сорая. Я узнала, что сотни молодых женщин были похищены на час, ночь, неделю или год; их силой или шантажом принуждали подчиняться сексуальным фантазиям Каддафи. Что в его распоряжении была целая сеть, в которой были замешаны дипломаты, военнослужащие, телохранители, работники администрации и службы протокола; ее основной миссией было обеспечение Вождя молодыми женщинами — или юношами — для его ежедневных нужд. Что отцы и мужья заключали в монастыри своих дочерей и жен, чтобы скрыть их от взгляда и похоти Вождя. Я обнаружила, что тиран, рожденный в очень бедной семье бедуинов, был одержим идеей обладать женами и дочерьми богатых и могущественных людей, министров и генералов, глав государств и суверенов. Он готов был за это заплатить. И неважно, какую цену. У него не было никаких ограничений.
Но об этом новая Ливия не была готова говорить. Табу! Конечно, она не отказывается обвинять Каддафи и требует пролить свет на сорок два года мерзости и абсолютной власти. Люди ведут перепись жестокого обращения с политзаключенными, репрессий против оппозиционеров, пыток и убийств повстанцев. Не устают изобличать тиранию и коррупцию, двуличие и сумасшествие Вождя, его манипуляции и извращения. И требуют репараций для всех жертв. Но о сотнях молодых девушек, которых он обратил в рабство и изнасиловал, не хотят даже слышать. Пусть они не появляются на людях или покинут страну, скроются под вуалью, зажав свою боль в кулачок. Было бы проще, если бы они умерли. Впрочем, некоторые мужчины из их семей готовы об этом позаботиться.
Я вернулась в Ливию, чтобы снова встретиться с Сораей. По крупицам я собирала другие истории и пыталась изучить сеть соучастников преступлений тирана. Расследование проходило под сильным давлением. Жертвы и свидетели до сих пор боятся поднимать эту тему. Некоторые являются объектом угроз и запугиваний. «В ваших интересах и интересах Ливии — оставьте свое расследование!» — советовали мне многие люди перед тем, как быстро отключить свой телефон. А один бородатый молодой человек в бешенстве бросил мне из застенка мисуратской[4] тюрьмы, где он отныне проводил свои дни, читая Коран: «Каддафи мертв! Мертв! Зачем вам нужно вытаскивать из-под земли его скандальные секреты?» Министр обороны Уссама Хоуили придерживается похожего мнения: «Это тема позора и национального унижения. Когда я думаю об оскорблениях, нанесенных стольким молодым людям, а также солдатам, я чувствую такое отвращение! Я вас уверяю, лучше промолчать. Все ливийцы ощущают на себе грязь и хотят перевернуть страницу».
Неужели? А бывают ли такие преступления, которые можно выдать за мелкие грязные секреты? Бывают ли красивые и благородные жертвы и бывают ли опозоренные? Те, которых следовало бы почитать, вознаграждать, компенсировать их потери, и те, из-за которых нужно срочно «переворачивать страницу»? Нет. Последнее недопустимо. История Сораи — отнюдь не анекдот. Преступления против женщин — по отношению к таким преступлениями во всем мире допускается столько небрежности, если не попустительства! — не являются смехотворной темой для обсуждения.
Признание Сораи — смелое, оно должно быть прочитано как документ. Я написала его под ее диктовку. Она хорошая рассказчица, и у нее безупречная память. И ей невыносима мысль об обете молчания. Вероятно, не состоится уголовный суд, на котором восторжествует справедливость. Может быть, Ливия никогда не признает страдания жертв Муаммара Каддафи и созданной по его образу и подобию системы. Но, как бы то ни было, ее признание необходимо как доказательство того, что, в то время как он важно расхаживал в ООН с видом хозяина мира, в то время как лидеры других наций расстилали перед ним красную ковровую дорожку и принимали с фанфарами, в то время как его «амазонки» служили объектом любопытства, восхищения или насмешки, у него дома, в его огромной резиденции Баб-аль-Азизия или, точнее, в сырых подвалах Муаммар Каддафи держал в заточении девушек, которые там появились, еще будучи детьми.
Часть 1 Рассказ Сораи 1 Детство
Я родилась в Мараге, небольшом местечке района Джебель Ахдар — Зеленая Гора, недалеко от египетской границы. Это было 17 февраля 1989 года. Да, 17 февраля! Отныне ливийцы не смогут забыть эту дату: в этот день зародилась революция, которая в 2011 году свергла Каддафи с престола. Другими словами, это день, достойный стать национальным праздником, и мне приятна эта мысль.
Сначала в нашем доме появились три сына, а после меня родились еще двое мальчиков и моя младшая сестра. Но я была первой дочерью, и отец был без ума от счастья. Он хотел иметь дочь. Он хотел Сораю. Он придумал это имя еще задолго до женитьбы. Отец часто рассказывал мне о том, что чувствовал, когда впервые меня увидел. «Ты была хорошенькая! Такая хорошенькая!» — повторял он мне часто. Он был настолько счастлив, что на седьмой день после моего рождения привычное празднование приобрело масштабы настоящей свадьбы. Дом был полон гостей, музыка, шикарный стол… Он желал всего для своей дочери, тех же шансов, таких же прав, как и у ее братьев. Отец даже сегодня говорит о том, как мечтал, что я стану врачом. И это правда, именно он подтолкнул меня записаться в лицее на курс естественных наук. И если бы моя жизнь текла по обычному руслу, может быть, я действительно выучилась бы на медика. Кто знает? Но пусть мне не говорят о равенстве прав с моими братьями. Этого нет! Ни одна ливийская женщина не может поверить в эту басню. Достаточно посмотреть на то, как моей матери, женщине очень современной, пришлось отказаться от большинства своих идей.
