«Фара», — сказала она.
Так-то вот.
Последний день жизни сестра провела в больнице. Доктора разрешили ей все: пить, курить, есть, что угодно.
Мы навестили ее с братом. Она дышала с трудом. Когда-то она была такая же высокая, как мы, и страшно по этому поводу комплексовала. У нее всегда была отвратительная осанка, а сейчас сестра и вовсе походила на вопросительный знак.
Она смеялась. Она давилась от кашля. Ей удалась пара шуток. Я их забыл.
Потом она нас выпроводила. «Не оглядывайтесь», — сказала она.
Мы не обернулись.
Она умерла в то же время суток, что и дядя Алекс: через час после захода солнца.
С точки зрения статистики смерть сестры не представляла бы никакого интереса, если бы не маленькая деталь: здоровяк Джеймс Адаме, сестрин муж, умер двумя днями раньше. Он разбился на поезда; единственном поезде за всю историю Америки, который сиганул с разведенного моста.
Есть над чем задуматься.
Все это случилось на самом деле.
Мы с братом решили не говорить сестре о происшествии с ее мужем. Ведь она думала, что оставляет детей на него. Но сестра все равно узнала.
Полное опустошение и вечные денежные проблемы навели сестру на мысль, что эта жизнь ей не слишком удалась.
Но опять-таки, а кому она уж так слишком удалась? Может, комикам Лорелу и Гарди?
Дела сестры мы взяли на себя с братом. После смерти Алисы трое ее сыновей в возрасте от восьми до четырнадцати, провели тайное совещание. Взрослые на него не были допущены. После совещания они поставили нам ультиматум: не разделять их и оставить с ними двух собак. Младший из братьев на собрании не присутствовал. Ему был всего год от роду.
С тех самых пор трое старших ребят воспитывались в моем доме на Мысу Код вместе с тремя моими родными сыновьями.
И трое сестриных сыновей не расставались со своими псами до самой смерти собак от старости.
Пока мы ожидали взлета, брат разродился анекдотом: Марк Твен рассказывал, как он слушал оперу в Италии. «Невозможно словами описать это звучание, — сказал Твен. — Ну, разве что, когда горел детский дом, было нечто похожее!»
Мы дружно посмеялись.
Брат поинтересовался, вежливости ради, как продвигается моя работа. Я думаю, он уважает мое занятие, но вникать в суть ему просто неинтересно.
Я сказал, что меня, как обычно, от работы тошнит. Беллетристка Рената Адлер дала определение писателя: «Человек, который терпеть не может писать». А мой собственный литературный агент так ответил на мои вечные жалобы по поводу невыносимости писанины: «Дорогой Курт, я ни разу в жизни не видел кузнеца, у которого был бы роман с собственной наковальней!»
Мы опять дружно смеялись. Но, я думаю, в полном смысле шутка до брата не дошла. Дело в том, что его собственная жизнь — это не прекращающийся медовый месяц с его наковальней.
Я закурил.
Бернард бросил курить. Он обязан протянуть как можно дольше — ему надо поставить на ноги двоих малышей.
Да, и пока брат влюбленно смотрит на облака, мой ум пришел в движение, разрабатывая сюжет романа, который вы сможете прочитать в этой книге. Роман — о заброшенных городах и духовном каннибализме; о кровосмешении и одиночестве; о смерти и о прочих вполне приятных вещах. Я и сестра выведены в романе в виде монстров.
Все вполне логично, ибо пришло это мне в голову по дороге на похороны.
Роман о дремучем старце, который, словно осколок, застрял в руинах Манхэттена.
Вместе со старцем живет его рахитичная, безграмотная, беременная маленькая внучка, которую зовут Мелодия.
Кто такой этот человек? Наверное, он — это я сам, экспериментирующий со старостью.
Кто такая Мелодия? Какое-то мгновение мне казалось, что Мелодия — это остатки моих воспоминаний о сестре. Но сейчас я думаю, что Мелодия — это проявление моего чувства юмора, оптимизма и плодовитости; или, скорее, то, что от этого останется в преклонном возрасте.
Так-то вот.
Старец пишет автобиографию. Начинается она словами, которыми, если верить дяде Алексу, начинали все свои молитвы религиозные скептики.
Вот эти слова: «Всякому, кого это касается!»
Всякому, кого это касается!
Весна. Вечереет. Из окна нижнего этажа Эмпайр Стэйт Билдинга, что на Острове смерти, тянется жидкий дымок. Дымок этот неспешно плывет над болезнетворными джунглями, в которые превратилась 34-я Улица.
Тротуар на дне каменных джунглей истерзан корнями растений и вздут, перекорежен морозами. Есть среди этого месива небольшой чистый островок. Посреди островка восседает голубоглазый и седой, как лунь, старик двухметрового роста с квадратным подбородком. Старику сто лет. Сиденьем ему служит автомобильное кресло.
Старик этот — я сам. Зовут меня доктор Уилбер Нарцисс-2 Свеин.
Ноги мои босы. Тело мое окутывает пурпурный плащ, который я смастерил из штор, найденных среди обломков отеля «Американа».
Я — бывший президент Соединенных Штатов Америки. Я также последний самый высокий президент, и единственный, у которого случился бракоразводный процесс при исполнении служебных обязанностей.
Я занимаю первый этаж Эмпайр Стэйт Билдинга. Вместе со мной проживает шестнадцатилетняя внучка Мелодия Иволга-2 фон Петерсвальд, а также ее любовник Изадор Малина-19 Кохен. Больше в здании нет ни души.
До ближайшей соседки — полтора километра пути.
Вот прокричал ее петух.
Ближайшую соседку зовут Вера Бурундук-5 Дзаппа. Женщина эта любит жизнь и знает в ней толк. У нее крепкая воля и нежное сердце. Недавно ей исполнилось шестьдесят. Она трудится от зари до темна, не покладая рук. Сложением она напоминает пожарный кран. У Веры есть рабы. Она с ними хорошо обращается. Они выращивают крупный рогатый скот, свиней, цыплят, коз, кукурузу, пшеницу, овощи, фрукты, а также виноград, который растет по склонам Ист Ривер.
Построили они и мельницу для обмолота зерна, и коптильню, и винный заводик.
«Вера, — сказал я как-то на днях, — напиши заново Декларацию независимости — и будешь Томасом Джефферсоном наших дней».
Гости с материка наведываются к нам крайне редко. Мосты рухнули. Туннели раздавлены. Корабли не подходят и близко из опасений заразиться новым видом чумы, который называется «зеленая смерть».
Так-то вот.
Что-то я часто повторяю: «Так-то вот». Непристойная икота, да и только! Слишком долго я живу.
Так-то вот.
Притяжение сегодня совсем слабое. В результате этого — у меня эрекция. В периоды слабого притяжения у всех особей мужского пола происходит эрекция. Это результат полуневесомого состояния и не имеет ничего общего с эротикой. Подумайте, эрекция у такого-то старца, как я!
Гидравлические опыты с нарушенной оросительной системой, не более того.
Так-то вот.
Иногда меня величают Королем подсвечников. Это из-за того, что у меня уже есть больше тысячи подсвечников.
Но мне больше нравится, когда меня называют Нарцисс-2.
Кто дочитает мои бредни до конца? Одному Богу известно!
Как и прочая молодежь острова. Мелодия и Изадор не умеют ни читать, ни писать.
Их совершенно не интересует прошлое человечества; им плевать, как живут на материке.
По их мнению, самое лучшее, что человечество может сделать, это умереть своевременно и оставить их в покое.
Как-то вечером я попросил, чтобы они мне назвали трех самых выдающихся людей всех времен и народов. Они пытались открутиться. Говорили, что в вопросе нет смысла.
Я настаивал. Я просил их напрячь свои жалкие мозги и дать какой угодно ответ. Они повиновались. Умственное упражнение почти лишило их сил. Наконец я получил ответ. Обычно за двоих говорит Мелодия. Вот, что она сказала: «Это ты дедушка, Иисус Христос и Санта Клаус».
Они рады-радешеньки, когда я не пытаю их вопросами.
Они мечтают стать рабами Веры Бурундук-5 Дзаппа. Не буду вмешиваться.
Обещаю отделаться от дурной привычки всюду совать «так-то вот».
Так-то вот.
Родился я здесь же в Нью-Йорке. Тогда я еще не был Нарциссом. Меня крестили как Уилбера Рокфеллера Свеина.
Вместе со мной крестили мою сестру, моего однояйцевого близнеца. Ее нарекли Элизой Меллон Свеин.
Место, где нас крестили, больше походило на больницу, чем на церковь. На церемонии не было ни родственников, ни друзей семейства. Дело в том, что мы с Элизой были до такой степени безобразны, что родители просто постыдились приглашать кого-либо.
Мы были монстрами. Все думали, что мы скоро умрем. На каждой нашей ручонке было по шесть пальчиков; на каждой ножке — тоже шесть маленьких розовых пальчиков. Были у нас и дополнительные соски: по два вот такущих соска на каждого.
Мы не были монголоидными идиотами, хотя волосы наши, иссиня черного цвета, торчали, как щетина. Мы были неандертальцами. С младенчества на наших лицах проступили черты взрослого человека: массивные надбровные дуги, покатые лбы, челюсти-землечерпалки.
