Веничка Ерофеев жаловался, что не умеет кривить морду справа налево. Значит ли это, что я пойду дальше Венички, если про свою морду выяснила то же самое еще в девятом классе? Если да, то хорошо, а то летать-то — одно дело, но ты вот попробуй морду влево скриви. В первый же день я больно ударилась ею о фонарный столб, так что временно не могла кривить ни в одну сторону.
Нет, я все наврала.
В тот день, когда я научилась летать, была обычная для города В. мерзкая погода. Хлестал горизонтальный дождь, рванина грязных облаков мчалась из Суйфэньхэ на Хоккайдо, ветер выворачивал наизнанку зонты, задирал плащи и платья дам на глазах у джентльменов, вокруг пешеходов падали деревья, рушились дома и летали мокрые собаки, и вот им-то, собакам, было по-настоящему на все наплевать: они совершенно не сопротивлялись обстоятельствам, и обстоятельства были к ним вполне гуманны. А о том, что сверху гораздо лучше видно, и говорить не приходится.
Я посмотрела на собак, потом на людей с вывернутыми зонтами и лицами, потом опять на собак, а потом расправила руки и неожиданно легко взлетела над крышами Адмирал-фокин-street, даже не обратив внимания, что из моих карманов сыплется последняя мелочь и розовая зажигалка «Cricket». Лавируя меж проводов высоковольтных линий электропередачи, я заплакала от радости полета, и слезы вымыли из моего левого глаза линзу.
А потом набрала высоту и сделала первый разворот над историческим центром города В.
Города моей мечты из него свалить.
Если вы не знаете, где это, я вам расскажу и покажу пальцем на карте. Видите, вот здесь, вот он. Ниже. Правее. Еще правее и еще ниже. Видите, фига? Это и есть небольшой турецкий городишко В., расположенный в самом нижнем правом углу геополитической карты Российской Федерации.
Юго-западное побережье населенного пункта глядит на пролив Босфор Восточный, а бухта Золотой Рог рассекает город на две неравноправные части, омывая их своими грязноватыми водами с тыла. В иную зиму бухта промерзает чуть не насквозь, однако это не мешает ей считаться незамерзающей, о чем официально заявляют все навигационные справочники.
Здесь вообще всё по-турецки и сплошной обман: даже Новый год наступает не в полночь, как, например, в Мск или Спб, а на семь часов раньше. Говорят, все дело в расстояниях, но какой дурак поверит, что время от праздника до праздника измеряется километрами. Однако город В., не поддающийся уму, можно попробовать осознать аршином: действительно, он настолько далек, что до его жителей не всегда доходят письма, отправленные ими самим себе по электронной почте.
Из достопримечательностей Города-на-Бос-форе следует упомянуть его похожесть на Сан-Франциско. Между нами говоря, ничего общего между этими муниципальными образованиями нет, но в городе В. привыкли думать, что есть. Американцы не возражают — как, собственно говоря, и турки. Существует научная версия, почему турки до сих пор не предъявили городу В. судебный иск за плагиат, ведь названия тутошних проливов и заливов были свистнуты у них русскими моряками, основавшими форт в правом нижнем углу. Поговаривают, что на самом деле моряки были турецкими, и форт они строили здесь в качестве своего запасного аэродрома, чтобы ближе было продавать китайцам кожаные куртки. За последние 145 лет в Китае накопилось столько турецких курток, что Поднебесная начала сбывать их в город В. Куртки охотно покупают местные жители, даже не подозревая, что русская народная песня «Не нужен мне берег турецкий» посвящена именно их берегу.
Однако все это мелочи по сравнению с замечательной культурной историей города В. Взять хотя бы тот факт, что здесь родились почти все выдающиеся русские писатели: Пушкин, Толстой, Чехов и даже Станюкович. Ну пусть и не родились, а умерли; особенно Мандельштам. Осип Эмильевич погиб в здешней пересыльной тюрьме, чем город на берегу Турецкого океана невыносимо гордится. Однако, в отличие от Пушкина, Чехова и Толстого со Станюковичем, в городе В. нет улицы его имени, но есть памятник работы местного скульптора. Памятник то и дело оскверняли вандалы, так что Мандельштама снова пришлось посадить под замок. Милиционеры говорили, что это дети балуются; если это правда, то детям можно, можно и еще раз можно отрывать руки. Только вряд ли это дети. Дети — они хорошие и доверчивые. Тем более — в городе В., где их обманывают даже библиотекарши.
Любимый праздник местных библиотекарш (здесь есть библиотеки) — тематический вечер под названием «Чехов в городе В.». Школьникам рассказывают, что знаменитый супруг Книппер-Чеховой останавливался в здешних меблирашках по дороге на Сахалин. Поскольку данное событие произошло задолго до учреждения Севвостлага, приезд Чехова — врака чистой воды: из всех русских писателей лишь Владимир Арсеньев бывал в здешних краях добровольно, да и то лишь потому, что желал обеспечить достойную старость герою своего романа «Дерсу Узала».
Арсеньев слыл культурным человеком: после своей смерти он оставил краеведческий музей имени себя. А вот в 30-е годы 20-го века городу В. временно перестало везти с культурой: например, в Магадан интеллигенцию свозили целыми трюмами, в то время как город В. приличные люди посещали исключительно транзитом, делая пересадку из вагонов-скотовозов в пассажирские трюма пятого класса. Так что с Мандельштамом, который не дождался навигации на Колыму, городу В. действительно выпала козырная карта. Могилу Осипа вам покажут с точностью до шести-семи квадратных километров.
А моей могилы здесь не будет.
В Мск, в Мск.
Как много в этом.
Быстро выяснилось, что руки совсем необязательно отклячивать назад, как это делают многие птицы. Чтобы легко маневрировать, достаточно просто распрямить и напрячь кисти.
Тем временем на город В. наступил его обычный июнь с температурой плюс десять и штормовыми ветрами. Продавщица в гастрономе сказала: «Все, лета не будет». Почему это? «Потому что мыши в магазин повалили, — объяснила она, — толпами. Толпами». Ужаснувшись, я забыла взять сдачу и купленную пачку сигарет. Вернулась с половины дороги за деньгами и сигаретами, и домой в итоге добралась совершенно мокрая и продрогшая — в городе В. зонты невозможны так же, как панамы на станции Кренкеля. «Дулю вам, продавщица, — думала я, — лето не просто будет: оно не кончится. Во всяком случае, пока здесь я».
Крен на левое крыло, мигает левый поворотник, под хвостом Зуб Мудрости — высотка краевой администрации. Говорят, здание стоит как раз над тектоническим разломом — случись что, провалится прямо в ад, где уже много таких зданий, ведь черти сами ничего не строят, а пользуются готовеньким; мало того — гораздо ближе, чем ад, под фундаментом Зуба Мудрости расположено подземное сточное озеро, Историческая Канализация города В., тонны выдержанного временем дерьма, не успевшего, впрочем, превратиться в полезное ископаемое.
Прямо по клюву — краеведческий музей имени Арсеньева, где когда-то работала художником Ласточкина. В ее обязанности входило рисовать текстовые таблички для новых экспозиций, а потом ей надоело, и она вернулась в пароходство. В музее живут поеденные молью трупы местных животных-эндемиков. Замершие в заданных таксидермистом позах, амурский тигр и дальневосточный леопард делают вид, что не замечают маленькую антилопу-кабаргу. Эта композиция сильно напоминает иллюстрацию с обложки «Сторожевой башни», утверждающей, что в Стране, Где Нет Места Печали, волк и агнец будут утолять жажду из одного ручья.
У Ласточкиной имелся замечательный бронзовый колокол. Она украла его с бывшего турецкого парохода. Еще, говорила она, там остался очень красивый ларь для муки: дубовый с медными ручками и оковкой. Мы с ней долго думали, как бы спереть и его тоже, да так и не придумали.
К Ласточкиной я летала вместе с Банценом, чтоб не страшно было назад. Банцен в гостях ел зельц на белом ковре. И колокол я у Ласточкиной все-таки выпросила на время. «Зачем тебе, — говорю, — колокол, Ласточкина? Ты же в рейс уходишь. Вот вернешься через два месяца, я его тебе отдам». Ласточкина согласилась. Ведь это действительно глупость: держать в пустой квартире вещь, которой нужно пользоваться каждый день.
И когда мы возвращались домой в четыре ночи, колокол гудел у меня в рюкзаке на весь мыс Эгершельд. И летела я медленно и печально, как бубонная чума.
Банцен смеялся в голос.
Хотя все понимал.
Я тоже всегда понимала его с полуслова и даже с полувзгляда. Ему не приходится повторять мне чего-то дважды. Ему ужасно повезло со мной, потому что я попалась очень сообразительная. Стоит ему посмотреть на дверь, как я встаю, прищелкиваюсь карабином к его ошейнику и послушно вылетаю на высерки. Там мы обычно проводим час, если ночь, или два, если день. Иногда бывает больше, иногда меньше, когда, например, жара.
