– Buona sera, Signora.[5]
В конце концов, они по одну сторону баррикад.
Поджав губы, горничная с грохотом протопала в сторону кухни. С такой станется помочиться в углах комнаты, дабы пометить свою территорию. Похоже, идиотке дают понять, будто она член семьи или что-то вроде того.
Торопливо вернулся Грегорио. Вне уроков его жизнь отличалась предельной ясностью. Спешка, скорее всего, объяснялась желанием поскорее вырваться из дома и повидать своего «друга». Парень сжимал в руке чек. Вот те на… Жалкие шестьдесят тысяч лир, а они рассчитываются чеком! Чего они хотят? Налоги, что ли, заставить его платить? Или он должен был предложить скидку за наличные? BANCO NAZIONALE DEL LAVORO.[6] Раньше, чем через пять дней, денег ему не видать. Моррис взял чек, оскалившись в дикарской улыбке, чем развеселил Грегорио. Когда он был уже у двери, синьора удостоила его arrivederci, перекрыв галдеж включенного телевизора.
– Buona sera, синьора.
– Кстати, – небрежно обронил Грегорио, – пятница отменяется, я уезжаю в Кортину.
Пятнадцать тысяч лир сгинули в альпийских снегах.
– Ничего страшного. Значит, до следующего понедельника. Приятно провести время. – Про себя Моррис добавил: «Дерьмо вонючее».
Несколько торопливых прыжков по ступеням – и вот он уже внизу, где струя фонтана разбивается на тонкую паутину прохладных сверкающих нитей, серебряным дождем ласкающих лица каменных фавнов; одна из нитей рассыпалась прозрачным облаком мерцающих капель. С неземным облегчением Моррис наконец-то освободил нутро от газов. И сплюнул в сердцах.
Дер-р-рьмо собачье!
Он свернул на улицу Четырех Шпаг, затем на улицу Мадзини, потом в переулок Сан-Николо и стремительно направился к школе, где у него был последний на сегодня урок.
Что ты делал в выходные как ты туда добирался с кем ты был зачем вы пошли куда именно что вы там ели какая была погода сколько стоило твое путешествие остался ли ты доволен когда ты вернулся домой?
Уф-ф… Тяжелый понедельник подходил к концу.
* * *
Моррис поджидал автобус на шоссе Сан-Фермо, сцепив зубы и прикрыв глаза, словно в лицо ему хлестали ветер и дождь, хотя ни того ни другого не было и в помине. Вечер без Массимины, тоскливо думал он. Не идти же к ней в мокрых брюках и в башмаках, которые просят каши, да и его чэдная папка после всех сегодняшних передряг выглядит жалкой попрошайкой. Он ведь послал ей днем цветы, так что вряд ли она обидится, а кроме того, вернувшись домой, он может позвонить. Надо укрепить репутацию преданного поклонника – бедняга сам не свой после тяжкого дня, но желает все же услышать сладостную болтовню своей signorina fidanzata,[7] хотя бы из телефонной трубки. Моррис невольно улыбнулся. Может, удача в конце концов повернется к нему лицом.
– Эй, Моррис, старина! Здорово. Куда собрался?
Говорили на английском, вернее, на безбожно исковерканном варианте английского – американец чувствовался в каждом звуке. Молодой бородач, виляя из стороны в сторону, катил на допотопном велосипеде по другой стороне улицы. Колени его были высоко вздернуты, ноги то и дело соскакивали с разболтанных педалей. Моррис ощутил прилив злости.
– Эй, старик, ты где нынче обретаешься? – жизнерадостно проорал Стэн. – За городом, что ли?
– В Монторио.
– Монторио?
Господи, ну и выговор у этого американца! Моррис в упор смотрел на Стэна. А ведь этот тип уже второй раз в Италии, да и пробыл тут намного дольше меня, подумал он. И улыбнулся, почувствовав свое превосходство над простоватым калифорнийцем. Ладно уж, с таким олухом не грех быть и полюбезнее.
– И где же это?
Моррис объяснил, что живет неподалеку от конечной автобусной остановки, километрах в семи отсюда.
– Слушай, старик а тебе там не тоскливо одному-то? Если хочешь, могу подыскать тебе местечко в центре. Кстати, у старушки Сьюзи сейчас есть свободная койка, она как раз подыскивает постояльца. Дешевле некуда! И девчушка наша Сьюзи развеселая. Давай, будет забавно!
Стэн был искренен в своей любезности, и Моррису полагалось выказать благодарность. Американец с понимающей ухмылкой глазел на него. Небось, вообразил, будто чопорный англичанин просто смущен таким напором.
– Мы, иностранцы, должны держаться друг за дружку. – Стэн хохотнул. – Что парни из Штатов, что британцы. А то ведь совсем растворимся среди макаронников.
Моррис хранил ледяное молчание.
– Слушай, старина, мы тут с компашкой намылились на Пасху в Неаполь. Не желаешь сесть на хвост?
– Как будете добираться? – вежливо поинтересовался Моррис.
– Автостопом. Разобьемся по двое, встретимся на месте. Одна девчушка у нас пока без пары. Ежели ты не прочь, то…
Подошел автобус, избавив Морриса от необходимости снова отвечать отказом. Он запрыгнул внутрь, наслаждаясь упругой легкостью, с которой тело взлетает по крутым ступенькам, пробил билет, сел и закрыл глаза.
В Монторио он решил поселиться именно для того, чтобы обособиться от англоязычной компании. Эта братия большей частью обитала в ветхих древних домах неподалеку от центра. У иностранцев, обосновавшихся в Вероне, была навязчивая идея: надо непременно жить в центре, слиться, так сказать, со старой Италией, чтобы под боком были все эти музеи и шикарные магазины (а иначе зачем вообще сюда приезжать?), но поскольку цены на жилье в приличных районах были совершенно непомерными, они с радостью селились в обшарпанных и грязных однокомнатных квартирках в полуразрушенном и вонючем районе вокруг Понте Пьетра.[8] Моррис тоже с удовольствием жил бы в центре, но только в более изысканном и богатом районе, и уж в любом случае не в жалкой среде иммигрантов. Он выбрал квартиру в Монторио, потому что она была современной и удобной и, по итальянским меркам, не слишком гнусно обставлена. Вселившись, Моррис первым делом убрал всех этих мадонн с дешевых распродаж и распятия, закупленные в супермаркете, так что теперь стены радовали глаз своей наготой, если не считать двух со вкусом подобранных эстампов – подарка одного богатого ученика, – да софитов, которые он подвесил в каждом углу, чтобы комната сияла ослепительной белизной.
Моррис оседлал кухонный стул, прямо на разделочном столе разложил ужин – пармезан с черствым хлебом, и запил его стаканом вальполичеллы.[9] Он покрутил старый ламповый приемник, настроил на «Би-Би-Си». Передавали какую-то викторину. Слышимость была не ахти, викторина и того хуже. Моррис морщился от глупейших вопросов, но заставлял себя слушать – своего рода лекарство. Никогда не вредно напомнить себе, что ты правильно поступил, уехав из родной страны.
Без четверти десять Моррис позвонил Массимине. Он едва-едва успел – еще пятнадцать минут, и та легла бы спать. Теперь, после того как он отдохнул, поел, сменил носки и обувь, его итальянский звучал почти идеально, и Моррис готов был сразиться с матерью Массимины.
С девушкой он познакомился на занятиях английского, которые вел в школе. Массимина была безнадежна, несмотря на все свое прилежание, а впереди грозно маячили экзамены в лицее.
Она дожидалась своего автобуса на той же остановке, что и Моррис, и тот, заметив, что симпатичная и опрятная девушка с интересом поглядывает на него, взял за правило угощать ее бокалом вина в соседнем баре – благо автобуса приходилось ждать почти полчаса. У Массимины было широкое, открытое, дружелюбное лицо, покрытое веснушками; в ответ на расспросы она с такой безыскусной откровенностью расписала, какие богачи обитают в провинции, что Моррис, заинтересовавшись, несколько раз даже сводил ее в кино (на фильмы, которые сам давно хотел посмотреть); при расставании каждый раз брал руки девушки в свои и осторожно целовал ее в застенчиво-веснушчатые щеки. Массимине было всего семнадцать с половиной, фигурка стройная, но одаренная с итальянской щедростью. В классическом лицее Массимина провалилась по всем предметам и была сослана в обычную школу.
В предыдущую пятницу Моррис попросил ее стать его fidanzata.
На этот раз трубку сняла старшая сестра Антонелла.
– Это вы прислали цветы? – спросила она. Моррис отметил холодок в голосе.
А кто же еще?
– Они ей понравились? – спросил он самым подходящим, на его взгляд, тоном: напряженно, чуть затаив дыхание. И с безразличием к тому, что может подумать старшая сестрица.
Но Массимине цветы определенно понравились, так как она вырвала у сестры трубку:
– Morri!
– Cara!
– Ti ringrazio tantissimo, tantissimo, sono bellissimi, mai visto fiori cosм belli.[10]
Стоимость двух уроков, мрачно подумал Моррис. Самый неподходящий сезон для цветочных даров. По крайней мере, розы, похоже, сделали свое дело. Моррис еще окончательно не решил, стоит ли ему жениться на Массимине, даже если ее семья позволит их отношениям зайти так далеко. Он полагал, что, скорее всего, не стоит. Чтобы жениться, надо быть настоящим безумцем. И все же он колебался. Он действовал не из чистого озорства, вовсе нет. Моррис хотел проверить, возможен ли такой поворот; узнать, удастся ли в крайнем случае спастись подобным образом. С недавних пор он все чаще испытывал неприятное чувство, будто в нем что-то меняется, что перед ним открываются новые пути, которые прежде просто не пришли бы ему в голову. Взять хотя бы, к примеру, тот глупый случай с папкой. Словно с него окончательно сняли какой-то запрет.
