Монетки белым серебром падают на дно и все никак не могут упасть, глубина здесь обманчиво большая.
Последний раз, оставив чемоданы, проходим по поселку. Жилые дома, магазин, столовая, здание управления и деревянный вокзальчик, где мы жили, вытянуты по линеечке вдоль берега, между нависшей зеленой горой и берегом Байкала. В поселочке при небольшом количестве народа много мотоциклистов. Ездят они тут без прав и без дорог. Какие могут быть здесь дороги, если одна-единственная и никому не нужная, брошенная железная дорога занимает всю полосу суши. Все ходят по шпалам и ездят по шпалам, этакая тропка между рельсов… Вчера в пьяном виде какой-то парень слетел под откос и поломал ребра.
Мы идем по шпалам, прощаемся. Проходим мимо лошадей, их две: Орлик и Найда. А чьи они, никто не знает. Сколько мы ни жили тут, они жили среди нас, слонялись по рельсам, заглядывали на вокзал в двери магазина или дежурили около столовой. Никому они не были нужны.
Возвращаемся. И уже подходит катер. Мы забираемся с чемоданами на борт. И тут остроглазый Сергей Сергеевич первым углядывает белый плащик Ольги на пристани.
Я догадывался, что она придет нас проводить. Уж очень необычный, откровенный, пронзительный накануне был вечер в ее доме. Пришли родственники, ее брат с женой, оба молодые, беспечно веселые. Достали омуля, шампанского и устроили прощальную вечеринку. А потом Ольга провожала нас до порта, до гостиницы, и была в каком-то смятенном состоянии, никак не могла с нами проститься. Она стояла у наших дверей и просила: «Прогоните меня. Я сама себе противна. Я злюсь на себя и не знаю, как мне после вашего отъезда жить…»
Повернулась и пошла. Мне показалось, что она заплакала. А белый плащик ее долго серебристым пятнышком, как монетка в пасмурно-прозрачных водах Байкала, все тонул и никак не мог утонуть в ночи.
Теперь она пришла. Встреча, как последний глоток воды из Байкала, несколько сверкающих капелек.
Но сказала она другое:
— Мне в ОРС бумаги отвезти, в Листвянку. Я с катером туда и обратно.
Я сказал, что мы собирались ей отсюда помахать рукой. Ей и ее Баранчикам.
— Меня отсюда не видно, — отвечала она негромко, поеживаясь и не отводя глаз от воды. — Даже отсюда…
Мотор загремел, палуба задрожала, и мы стали отплывать от нашего, ставшего почти родным порта.
В Листвянке Ольга проводила нас до автобуса, ни в какой ОРС она, конечно, не пошла. Потом вернулась на катер. На прощание она произнесла:
— Ну вот, теперь можно вернуться. Я вас увидала…
— Это ничего, что на глазах поселка? — спросил осторожный Сергей Сергеевич. — Не будут ли говорить…
— А что здесь можно скрыть? — произнесла она спокойно, почти холодно. — Здесь все всё знают. — И помолчав: — Это их основное занятие. А вот погибать будешь, не достучишься! И не увидят, и…
Махнула рукой. А мне показалось вдруг, что в самом ее тоне, в ее глазах, в том, как она вызывающе дерзко на глазах этого крошечного порта провожала нас, таилось какое-то решение. Осознанное, а может, и не осознанное ею самой. Что-то в эту ночь с ней произошло.
Дорога бежала вдоль берега Ангары, все вниз и вниз. Было пасмурно, бурые сопки окружали нас.
— Я знаю, почему сюда ссылали прежде на каторгу, — вдруг произнес Сергей Сергеевич, заглядывая в окно. — Здесь совсем не слышно птиц… А это тяжело… Я лично без птиц, без их щебетания не могу…
— Да. Банальная история, — невпопад ответил я. Он посмотрел на меня и ничего не ответил. Понял ли? Кажется, понял, что говорили мы с ним об одном и том же. И я повторил:
— Банальная провинциальная история, уже много раз описанная. И все-таки происходит она вновь и вновь…
А может, это я уже не вслух, а про себя произнес?
Хорошенькая девушка, наделенная тонким духовным миром, попадает в чужой поселок, в деревню, в ущелье, в падь. Приезжает на время и, завидев эти темные в снегу избы, думает со страхом: как они здесь живут?
Это по ее рассказу.
Но прижилась, приспособилась. Привыкла по утрам ходить с ведром на ручей, привыкла копать огород, караулить в магазине хлеб, привозимый из Листвянки. Привыкла смотреть в окошко, не плывет ли ее капитан.
Родила ребенка, первого, для себя. Чтобы хоть не одной, а вдвоем. Но потом еще родила ребенка: «Бабки рядом не оказалось для аборта…»
Они-то, дети, крепче цепей привязали ее к щели, к пади, к Баранчикам…
А муж? Ну, что муж… У него как бы своя напряженная и нелегкая жизнь, работа. От нервной такой работы, от всяких неприятностей стал он жестче, запальчивей. Даже злой. Любовь? Да, еще была любовь. А дальше, дальше что?
А мы, такие многоопытные, такие знающие, что мы могли ей сказать? Ей, еще живой, пусть и раненной одиночеством, сомнениями, предчувствием беды.
Мы, конечно же — ах, какие мы умники — советовали ей не замыкаться в себе, а быть больше на людях, ведь есть же в поселке и хорошие люди. Не то что фельдшерица портовая, я к ней потом насчет Сыроежкина заходил — даже не пустила к себе в дом, и дверей не открыла, и разговаривать не стала… «Надоело, — говорит, — мне все это обсуждать. Не знала я ничего про вашего Сыроежкина и знать не хочу». Так и сказала. Дрянь, конечно. Но ведь есть и другие… Ведь есть же! Такие, как Владислав Андреевич, хоть он из приезжих… А может, ей, Ольге, не поздно в заочный педагогический институт поступить? Все-таки цель в жизни… И выезды на сессию, где свеженькие люди будут…
Она хваталась за наши слова с неожиданной жадностью. Она повторяла: «Да-да. Я сама так думала… Я хотела… Я знаю, что это трудно, но я смогу… Ведь это же и правда возможно! Это ведь возможно, да?»
Мы кивали, подтверждая, что это возможно. Но и мы, и она сама, мы все знали, что никто не верит в то, что она поступит. Уж очень увязла, да и дети у нее совсем маленькие: девочки четырех и пяти лет. Какой уж тут институт…
Не сразу, а через полгода или чуть больше пришла от Ольги коротенькая открыточка. «Простите за неблагодарное молчание, но поверьте, я вам часто-часто пишу. Но такие хорошие письма совсем не нравятся мне на бумаге. Осенью я долго носилась со своими планами об институте, но все само собой прошло, и я спустилась на землю: повнимательней на себя заоблачную посмотрела и все оставила на местах».
Потом я узнал, что переехала куда-то в южные края и ни на какие вопросы, ни на письма не отвечала. Лишь недавно получил я от нее письмо. Через пять долгих лет.
«Не сердитесь, пожалуйста, я просто думала, что буду отнимать своей писаниной у вас время. Но я поняла, что вам действительно интересно, что со мной и как живу. Очень часто я вспоминаю Байкал, снится всякий-всякий — и безмятежный, штилевой, и угрюмый, штормовой. Чаще всего вспоминаю, как мы с вами были на берегу. Не помню разговора, но чувства, что нахлынули тогда, — совершенно новые, странные, необъяснимые, — эти чувства не забылись, я и сейчас не смогла бы их объяснить, что со мной тогда было… Но воспоминания сменяются невыносимой грустью, и жалко до слез, что уже не будет меня такой, тогдашней.
…Все было у нас с мужем нехорошо еще тогда, когда мы познакомились с вами. С каждым годом недовольство друг другом росло как снежный ком, и не было сил остановить его, рассыпать, да мы и не старались, наоборот, все наши обоюдные усилия были направлены на то, чтобы этот ком стал крепче, тверже и больше. Все, как у большинства, — нетерпимая свекровь, нерадивая невестка, да еще безродная, без приданого, на шею мужа бросившаяся, и т. п. Надо было что-то делать. У мужа еще и на работе не ладилось, он рассчитался, и мы поехали к свекрови. Она к тому времени вторично вышла замуж и жила с мужем в Костроме. Никуда более, кроме мамы, муж ехать не хотел. Приехали, возникла масса проблем, которые надо было решать, естественно, всем вместе, но инициативу и деньги свекровь потребовала в свои руки. На мои уверения, что мы с мужем могли бы решить многие вопросы сами, разразился скандал, после которого была бессонная ночь и бесповоротное решение уехать.
Наутро, когда все разошлись по своим делам, написала записку, чтобы не искали, взяла детей, поехала на вокзал, как раз проходил поезд на Москву. В Москве в аэропорту мне объяснили, что в Благовещенск, там моя старшая сестричка, я попасть не смогу, так как у меня нет никакой временной прописки, а там пограничная зона. Запасных у меня было всего два адреса: ваш московский и Надеждин (они с мужем на год раньше уехали из порта) из-под Ростова. Так как найти вас я не смогла, поехала на Курский вокзал, села в поезд и поехала в Ростов. Оттуда в область.
Пока ждала вызова из Благовещенска, передумала туда ехать, поселок мне понравился, небольшой, тихий, после нашего порта довольно цивилизованный. Школа есть, детские сады тоже.
Правда, было много трудностей с жильем, с работой, плохо с продуктами. Но теперь более-менее утряслось. За исключением последнего. Живем в малосемейном общежитии. Вполне приличная комнатка (12 кв. м), есть кухня и санузел, все отдельное, наше. Словом, все как у людей. Работаю в детском саду воспитателем, девочки учатся в школе. Старшая занимается в музыкальной школе, учится играть на скрипке. Отец их женился, уехал на Байкал, у них родилась девочка, ей второй годик. Девчата мои с ним переписываются, сейчас что-то давно нет писем.
