В магазин каждый день завозили какой-нибудь один продукт, чаще всего маргарин или майонез. Люди стояли за ним весь день и брали, сколько дают. Еще было мороженое в киосках. За ним тоже стояли – его растапливали и варили детям кашу. Я испугалась, когда пропала соль, ходила из угла в угол, бормоча:
А соли нет – хоть бы щепоть!
«Посыпь мукой», – шепнул Господь.
А на муку – слеза рекой…
Потом нашлась, повесила в подъезде объявленье: «Отдаю талоны на сигареты за соль». План мой сразу же сработал. Часть талонов я всё же отоварила «Беломором». Потом его курила в дворянском собранье седая красавица – княжна Ирина Владимировна Трубецкая.
8. Что я делала во время штурма Белого дома в 93-м году
Ну, кто там у нас пел:
А с нами ничего не происходит
И вряд ли что-нибудь произойдет?
Вот уж не пророк был. Как начало с нами происходить, так не всегда и обрадуешься. Все же я люблю стрельбу и заварушку – я скорпион, а он марсианский. Дотянули мы и до 93-го года, любимого мною с детства 93-го года Виктора Гюго. Митькина семья тогда жила на задворках Арбата, на улице Рылеева. Первое побоище на Смоленской было рядом с ними. Потом вокруг них началась снайперская стрельба с крыш. Из их школ и детсадов позвонили им, чтоб детей не выпускали. Митька ходил с работы по стеночке со стороны Пречистенки, а я справлялась по вечерам, дошел ли он до дому.
Потом был штурм Останкина. Дальний мой приятель Эдик лежал там полдня на брюхе в стане атакующих и простудился на год вперед. По телевизору было не «Лебединое озеро», как в 91-м году, а страшное дежурство одной телепрограммы всю ночь в эфире. Я заснула, препоручив Богу судьбы России и своей многочисленной по нонешним меркам – аж в семь внуков – семьи. Дед мой расстрелян, отец сидел, и я хорошо понимала, что очередь за мной, моими детьми и внуками. Положи Бог камушком, подыми калачиком. Я проснулась – уже бэтээры вошли в Москву, и скоро как ни в чем не бывало поехала с квитанцией в зубах получать из перемотки мотор от стиральной машины ЗВИ (завод Владимира Ильича). Но не тут-то было.
Ехать надо было за Абельмановскую заставу. Но по Таганке шли войска, а 16-й троллейбус не шел. Я села на ограду из гнутой водопроводной трубы и стала петь себе:
Помню, я еще молодушкой была,
Наша армия в поход куда-то шла.
Мимо промчался с заводской окраины грузовик под красным флагом, битком набитый рабочими. За ним поспешал автобус с людьми в серой форме. Кругом была заварушка. Мне стало весело. Долго ли, коротко ли, пришел троллейбус. Потом мне пришлось идти по длинному загибающемуся проезду, целиком состоящему из заводских заборов и запертых ворот. Мой завод тоже был наглухо заперт, и ни души. Я нашла удобное место, перелезла через забор, отыскала нужный цех. Там куковали две женщины. Они сказали, что их не выпускают ни на обед, ни домой. Мотор мой был готов, они мне его отдали и написали гарантию. Я перекинула через забор сумку с довольно тяжелым мотором, повесив ее на смертоносный кол, долженствующий вонзиться в пытающегося перелезть, перекрестилась и полезла. Тут откуда ни возьмись отыскался охранник в камуфляже и с внутренней заводской стороны ухватил меня, сидящую верхом на заборе, за ногу. Пока кол не распорол мне брюха, пришлось слезать. Я предъявила мотор и данную мне гарантию, оправдывая свое посещенье бытовой надобностью, а отнюдь не политической агитацией. Он отпустил меня, укоривши на прощанье: «В таком-то возрасте…»
9. Что делал в это время мой сын Андрей
Он уже жил тогда с женой и тремя детьми у Триумфальной арки, напротив Бородинской панорамы. Заняв с другом своим Коркиным место на мосту через Москву-реку, он глядел, раскрывши рот, как бухает артиллерия по Белому дому и как тот горит.
10. Что делали в это время купавенские жители
Прими во вниманье, мой снисходительный читатель, что шел октябрь месяц. Кража капусты с совхозного поля освящена обычаем в не меньшей степени, нежели кража стаканов в столовой. Два кочна, уносимые под мышками – это считается совестливой кражей в пределах личной потребности. Безземельные поселковые старухи ходили, бывало, через лес с хозяйственными тележками и квасили ведро капусты на зиму. Наглые люди приезжали на машинах и увозили многими пудами. Но никогда это воровство не было так дружно, беззастенчиво и демонстративно, как во время описываемых мной октябрьских событий. Поселок вышел в поле в полном составе. Это было похоже на соцреалистическую картину «Уборка урожая», висящую в столовой дома отдыха. Весело перекликаясь, купавенские жители сняли капусту подчистую. И я там был, и мед я пил.
Расчет купавенских капустокрадов был верен: силы правопорядка были задействованы в Москве. Их отличную работу я увидела своими глазами, приехавши в Москву через несколько дней. Народ в транспорте был побитый, в мрачных кровоподтеках, много рук на перевязи. Люди говорят, задержанных били и отпускали без выясненья личности. Бедняги были рады и тому. Убитых теперь не только не хоронили с большим шумом, как в 91-м, но и не считали. А всего неделю назад я видела, как бодро едут по нашей заводской Нижегородской ветке рабочие из Реутова, Железнодорожного (Обираловки) и Электростали, все с железными прутьями в руках. Эта дьявольская Электросталь – страшное место. Однажды я была там по делу и долго ждала электрички. С завода выползло темно-желтое серное облако, село на платформу и меня мало не убило. Еще однажды в Москве я вместо 18-го автобуса оплошно села на 19-й, заехала на Станколит и не в шутку испугалась – там было как в аду. Если бы меня ежедневно так травили, вряд ли у меня был бы кроткий нрав, если он вообще у меня кроткий. Утешимся тем, что в позднесоветский период рабочие в цехах находились эпизодически. Большую часть дня они сидели на чахлых газонах внутризаводской территории и пили, закусывая чем бог послал.
Опять езжу я на ранних поездах по Нижегородской ветке. Рабочие аж из Петушков тащатся на «Серп и молот», занимают друг другу места, бегают курить в тамбур, играют в карты. Опохмеляются водкой, дорого продаваемой бойкими разносчицами, что ходят с утра пораньше по вагонам. На стенах заводов вдоль пути уже замазаны бранные фразы, крупно написанные в октябре: тот-то палач, тот-то предатель.
Как ни избегала я присутствовать при штурме Белого дома, судьба все же насмеялась надо мной. Позднее я ходила в Белый дом по нефтяным делам. Сходила этак раза два, а на третий – о ужас! – подхожу к нему, а с другой стороны на него и на меня прут танки. И за парапетом мечется жидкая толпа. Не скоро разглядела я, что то была массовка киносъемки. Того ради были и танки.
Где теперь «Макдональдс» на Пушкинской, там в горбачевские времена еще была столовая на углу. Я шла от самой консерватории, и так мои глаза были отведены, или восхищены, или удержаны тем, кто хотел мне нечто показать, что я не увидала пельменной на Герцена, или Никитской, и дошла до этого угла Пушкинской. Поевши, я было собралась выходить, ан глядь – не выпускают.
Прежде всего надо прорваться, а там уж на улице сама обнаружится причина, по которой нас заперли. Под громкие протесты поваров я прошла через кухню и вышла на Горького-Тверскую. Обогнула угол и поняла, что нахожусь внутри серьезного, в несколько рядов омоновского оцепленья. В торце бульвара митинговали восемь-девять человек. Как мне потом объяснили, это был мини-митинг Валерии Новодворской. Против них были выдвинуты силы человек в 120 серых беретов. Стояло каре из автобусов. Я подошла ближе, вспрыгнула на каменный бордюр и побежала по нему – поглядеть вплотную. Но ближайший омоновец сдернул меня вниз за голенастую ногу. Тогда я стала медленно ретироваться, не делая резких движений, лицом к митингующим, спиной к автобусам. Омоновцы частью остались в оцепленье, а иные подошли к митингующим по шесть-семь человек на брата. Окружили каждого и отсекли, как белые кровяные тельца микроб. Стали без примененья рук теснить к автобусам. Возле автобусов уже применили руки, то есть попросту затолкали внутрь. Я той порой беспрепятственно прошла все линии оцепленья и благополучно удалилась. Видно, всех, кого велено было брать, они знали в лицо.
Один немец говорил по телевизору: «О, мне жаль этого человека – Горбачева! Он дал всем свободу, и все его топчут». Мне тоже его немного жалко, хотя жалко у пчелки, как говорили у нас в советской школе.
Да будет вам известно, если до сих пор вы этого не знали, что в советское время посещенье политзанятий на работе было обязательным. За один прогул вызывали в дирекцию. Лично я приладилась так. Занятья проходили в пристроенном к зданию актовом зале о двух дверях: одна в зданье, другая, заложенная извне засовом – во внутренний двор. Ее я загодя открывала и подпирала пустым ящиком. Через нее я потом ускользала, отметившись в журнале, и аккуратно задвигала засов. Стратегия моя работала без единого сбоя в течение двенадцати лет, вплоть до перестройки.
