Охранник ткнул в открытый пакет огромным указательным пальцем. Он знал ответ, но все равно спросил, собираемся ли мы за это платить. Мы знали, что нас поймают, но все равно как дураки бросились бежать.
Из супермаркета нас забрала госпожа Марианна Г., и в тот момент ее ошеломленный вид был вполне уместен.
Наш первый с Томом побег не продлился и двух часов.
Когда нам было по двенадцать, господин Франк М. о нас позабыл. И что странно, мы о нем тоже. Как будто времени, проведенного с ним, не существовало. И даже когда мы встречали бегущего по коридорам Приюта плачущего мальчишку, мысль о том, что он вышел из кабинета господина Франка М., не приходила нам в голову.
Наша память поместила папку Франк М. в архив, который более не был нам доступен.
* * *
Мы с Томом вернулись из нашего четвертого побега, самого длинного. «Еще одна такая выходка, и вы отправитесь в исправительную колонию», — предупредила госпожа Марианна Г.
И последовавшая выходка была эффектной…
В Приюте жил один парень, исключительная сволочь. Его звали Фред, он был на год нас старше и считал себя лучше нас всех, вместе взятых.
А был он первосортным подонком. Мы знали друг друга давно, еще с другого Приюта. Еще там он сделал мне одну гадость.
Мне было восемь, наступило Рождество.
Под Рождество многие люди вдруг вспоминают о нашем существовании и присылают нам подарки. Некоторые занимаются благотворительностью, потому что им причинили боль, а некоторые — потому что у них совесть нечиста. От этих двух типов «благодетелей» обычно и приходят самые хорошие подарки.
Часто получалось, что подарков больше, чем воспитанников, но каждый мог получить только один подарок, остальные же прятались до дней рождений. Никто никогда не знал, что именно в каждой коробке, и шансы, что там окажется суперская игрушка или какая-нибудь фигня, были одинаковыми.
В то Рождество кому-то причинили очень сильную боль или кто-то сделал что-то совершенно ужасное, потому что мне достался восхитительный подарок — новехонькая фигурка Супермена. С шестью шарнирами, ярко-красным и очень мягким плащом, а еще к нему прилагался серый костюм, чтобы переодевать Супермена в Кларка Кента. Это был, без сомнения, самый прекрасный подарок на свете, и все мальчишки собрались вокруг меня, чтобы его рассмотреть.
— Ты не заслужил такого подарка, — сказал Фред, уже в то время подонок.
Все посмотрели на нас, я прижал фигурку к груди.
— Ты его не заслуживаешь, — повторил он.
— Почему? — спросил я, еще сильнее прижимая фигурку.
— Потому что ты еврей! — заявил Фред.
— Это неправда! — запротестовал я. — Я не еврей!
— Конечно, правда! Только посмотри на себя!
Все вокруг молчали.
— Рождество, — сказал Фред, — это день рождения Иисуса, и поэтому МЫ, христиане, дарим подарки. А ВЫ, евреи, убили Иисуса. И с чего это ты должен получать подарок на день рождения парня, которого вы убили?
Что я мог ответить?
— Отдай его мне! — сказал Фред, глядя на моего Супермена.
Я помотал головой.
— Отдай, или я возьму сам, — пригрозил он.
Я с самого начала знал, что битва проиграна, но опять помотал головой. Тогда он на меня набросился.
Я держал Супермена так крепко, как только мог, но в конце концов выпустил его из рук, чтобы защищаться. Драка длилась довольно долго — пока нас не разняли. И когда все закончилось, Супермен лишился своего плаща и одной ноги.
Этот Фред был настоящим первосортным подонком.
Когда мы вернулись из нашего четвертого побега, все восхищались Томом и мной. Все просили рассказать о побеге, который длился почти два дня.
И мы рассказывали.
Однажды вечером в столовой один малый девяти лет, по имени Артур, подсел к нам с Томом. «Как там, на Лазурном Берегу?» — спросил он, и в его глазах сверкало синее море. Мы немного приукрасили нашу ночевку на холодной парковке, и она превратилась в стремительную поездку на машине и приключения на юге.
Глаза мальчишки становились все больше по мере того, как росла наша ложь. Да-да, мы гнали машину всю ночь напролет и не останавливались, пока не добрались до пляжа. В тот день я понял: чтобы кого-то осчастливить, нет ничего лучше хорошей небылицы. Во всяком случае, сладкая ложь лучше горькой правды.
Остальные тоже пришли послушать, и даже Фред ошивался поблизости. Мальчишки упивались нашими рассказами. Эти байки были вкуснее, чем столовская еда.
Они заговорили все сразу:
— А какая была машина?
— А за вами гнались полицейские?
— А какие рыбы плавали в море?
Конечно, автомобиль был красным гоночным болидом с откидным верхом! Погоня? Да, она длилась довольно долго, но в конце концов мы оторвались от преследователей. Что касается рыб, море ими кишело, и мы даже видели дельфина!
Каждый имел право на свою маленькую историю, и он смаковал ее, словно какое-то лакомство.
Мы рассказывали о желтом песке и прозрачной воде, когда вмешался Фред.
— Это всё враки! — заявил он. — Лазурный Берег слишком далеко!
— Заткнись! — крикнул Том.
— А если не заткнусь? — спросил Фред и показал правый кулак.
И тут началась свалка. Невероятная драка, в результате которой перед ошеломленным взором госпожи Марианны Г. предстали лежавшие на полу клочья выдранных волос и кусочек откушенного уха. Все это принадлежало Фреду.
Наконец мой Супермен был отмщен.
— Ты знаешь, что такое коэффициент интеллекта? — спросила меня дама с черным шиньоном и прямоугольными очками.
В тот день я приехал в Исправительное учреждение, встретился с врачом, который меня осмотрел, а затем с этой дамой с черным шиньоном и прямоугольными очками, которая задавала мне вопросы и заставила пройти письменный тест.
— Коэффициент интеллекта, — повторила дама, — или ай-кью, — это тест, который особым образом измеряет уровень умственного развития.
И она взглянула на меня исподлобья, будто проверяла, понял ли я ее слова. Я ничего не ответил.
— Для большинства людей, — продолжила она, — коэффициент интеллекта составляет около 100 баллов, а для остальных это число больше или меньше. При уровне выше 130 можно говорить об исключительном умственном развитии.
Она еще раз взглянула на меня, исподлобья. Я ничего не ответил.
— У тебя ай-кью — 142, — объявила она, глядя на меня поверх очков. — Ты понимаешь, что это значит?
Если это означает умственное развитие более высокое, чем у большинства, почему тогда она разговаривала со мной так, будто у меня задержка в развитии?
Следующие пять лет я провел в Пансионате. В классе, который они называли классом для Одаренных детей. В нем учились дети более одаренные, чем я, но я добивался лучших результатов, потому что обладал преимуществом: у меня не было семьи, которую я бы навещал на выходные, не было летнего домика, где я мог бы проводить каникулы, а было только одно занятие — учиться.
А Том? Папка под названием Том хранилась теперь в моей памяти в том месте, до которого я уже не мог добраться.
* * *
Первый год в Пансионате я раз в неделю ходил к психологу, специализирующемуся на таких детях, как я.
Психолог был человеком скучным, но милым. И он в точности соответствовал тому образу, который мы представляем, думая о психологе. Стал ли он психологом, потому что был похож на этот образ, или стал похож на образ, потому что работал психологом? Загадка.
Между ним и мной часто случались недопонимания, так как он (не знаю даже почему) видел повсюду зло и стремился все усложнить.
Однажды он меня спросил, что бы я хотел делать, если бы мог делать все что вздумается.
— Летать, — ответил я.
— А-а, — произнес он, делая запись в своем блокнотике. — А почему именно летать?
— Ну, только не слетать с катушек, — пояснил я. — Летать в небе. Как Супермен, например.
— А-а, — снова произнес он, — так значит, ты хотел бы летать и спасать людей…
— Нет, — ответил я, — я бы хотел просто летать.
— А-а…
С сочувствующим видом он сообщил мне, что некоторые мечты не могут исполниться, и принялся рассказывать о силе тяжести и яблоке Ньютона. Я собирался ему сказать, что я в курсе, что у людей нет способа самостоятельно взлетать, но он вещал очень увлеченно, и я позволил ему выговориться.
На самом деле я уже давно знал, что «Питер Пэн» и «Все возможно, стоит только захотеть» — полная ерунда. Если мальчишка выпрыгнет с десятого этажа — даже если будет верить так сильно, как только возможно, — велики шансы, что все окончится лепешкой на асфальте.
