Дэбби переводит разговор на родителей Марка.
— Как они? — спрашивает она и напускает серьезный вид. — Как они, держатся?
Дэбби искренне интересуется стариками Марка, потому что они пережили Холокост. Она охвачена нездоровым переживанием по поводу того, что это поколение уходит. Поймите меня правильно, мне тоже это важно. Просто я считаю, что есть здоровые переживания и есть нездоровые, как у Дэбби, потому что она очень, очень много об этом думает. «А вы знаете» — может она спросить ни с того ни с сего: «что ветераны Второй Мировой умирают по тысяче в день?»
— Ну что я могу сказать, — начинает Марк. — Мать моя очень больная женщина. Отец, он не сдается. Крепкий орешек.
— Да уж, — я с серьезным видом смотрю на бокал и качаю головой, — они вообще потрясающие люди.
— Кто они? — спрашивает Марк. — Отцы?
Я поднимаю глаза и вижу, как все уставились на меня. — Пережившие Холокост, — говорю я, чувствуя, что нажимаю не на ту кнопку.
— Да разные они, эти пережившие Холокост, как и все другие люди, — говорит Марк. — Хотя, — смется он, — в районе, где мои родители, только эти и живут.
— Это надо видеть, — говорит Лорен. — Весь этот Кармел-Лейк, он как лагерь для перемещенных, только с бильярдным залом. Они все там собрались.
— Кто-то кому-то рассказал, и все за ним. С ума сойти. Через всю Европу в Штаты, и вот, под конец жизни, все опять собрались в одном месте.
— Расскажи про тот смешной случай, — просит Лорен. — Расскажи, Юри.
— Расскажи, — просит Дэбби.
По глазам видно, что ей хочется услышать историю типа «он три года прятался в цирковой пушке, а когда пришли Освободители и выстрелили на радостях из той пушки, он пролетел через кольцо и упал прямо в бак с водой, где его пропавший без вести сын выживал, дыша через соломинку».
— Ну вы представляете моего отца, — начинает Марк. — Там, дома, он ходил в хедер, носил пейсы и все такое. Приехал в Штаты, и на тебе — «секулярный еврей». Он на тебя больше похож, чем на меня. Уж точно не у него я это, — Марк гладит бороду, — перенял. Мы с Шошаной…
— Мы в курсе, — говорю я.
— Ну так вот, отец. У них там поле для гольфа на девять лунок, драйвинг-рейндж, лужайки для отработки удара. И отец мой в клубе состоит. Хочет позаниматься в спортзале и меня с собой зовет. Ну я с ним. И вот он мне говорит, — тут Марк вытягивает из-под стола ногу и демонстрирует нам свой массивный черный ботинок. — Нельзя, грит, в выходной обуви на беговую дорожку. Тебе, грит, нужны кроссовки, спортивная такая обувь, если не в курсе! Ну я ему говорю, что английский еще понимаю, и еще лучше, чем он идиш. А он мне: Ah shaynem dank dir in pupik. Поставил на место, короче.
— Главное, главное расскажи, — напоминает Лорен.
— Ну вот, сидит он в раздевалке, пыхтит, носок натягивает, что в этом возрасте — уже упражнение. Так быстро не натянешь. Сижу, жду и тут вижу такое, что чуть в обморок не падаю. Рядом с ним сидит старикан с номером на руке, а номер на три цифры меньше, чем у моего отца. Ну знаешь, если по порядку считать.
— Какой номер? — недоумевает Дэбби.
— Татуировка с номером. У того старика был такой же лагерный номер, цифра в цифру, только у моего отца он кончался на восемь, а у старика — на пять. И вся-то разница. Представь, между ними только двое прошло. Я уставился на этого старика. Никогда его раньше не встречал. Говорю ему: «Извините, пожалуйста…» А он: «Ты из Хабада? Отстань. Я уже купил свечи.» Я ему: «Да нет, я тут к отцу приехал.» Отца спрашиваю: «Вы знакомы? Давайте я вас познакомлю, если нет.» Тут они уставились друг на друга, ну, честно, на несколько минут. Конкретно на несколько минут. При всем уважении к отцу, такая картина маслом: сидят два бежевых моржа, на каждом по одному носку. Осматривают друг друга с ног до головы, медленно так. Потом мой отец говорит: «Ну да, видел я тут его.» Старикан в ответ: «И я видел.» «Вы оба прошли концлагерь», — говорю я им: «Смотрите, номера!» Смотрят на номера. «Они одинаковые», — говорю. Протягивают руки, сличают татуировки, уже посеревшие. «Одинаковые!» — говорю. К отцу поворачиваюсь: «Ну ты видишь? Одинаковые, только его номер немного меньше. Посмотри, сравни.» Ну они смотрят, сравнивают.
У Марка от возбуждения глаза чуть из орбит не лезут.
— Нет, ну ты представь, встречаются на другом конце света два старика, оба пережили такое, что сказать страшно, оба заработали пенсию, которой хватает на домик в Кармел-Лейк и на гольф сколько хочешь. Я говорю отцу: «Он прошел прямо перед тобой, смотри, его номер кончается на пять. А твой на восемь.» Тот старик смотрит на номера, мой отец смотрит… И тут мой говорит: «А это значит, что он вечно лезет вперед. И здесь тоже все время норовит без очереди, я просто жаловаться не хотел.» «Ну и отвали!», говорит тот, другой. И все. Продолжают сидеть, носки натягивать.
У Дэбби вид совсем пришибленный. Она ожидала чего-то вдохновляющего, чтобы рассказать Тревору в воспитательных целях. Она хотела укрепиться в своей вере в человечность, восставшей из бесчеловечности. Но ей остается только сидеть и пытаться удержать слабенькую, неуверенную улыбку.
Что по мне, так я просто в восторге от рассказа. И гости наши мне начинают нравиться, и не только потому, что водка ударила в голову.
— Потрясающая история, Юри, — копирую я Лорен. — Иерушам, ну просто наповал бьет.
Иерушам с гордым видом поднимается из-за стола. Берет пакет с хлебом и читает этикетку — проверяет, кошерный ли. Берет кусок, отделяет корку и прямо на столешнице раскатывает мякиш в шарик. Потом он подходит к столу, наливает себе стопку и выпивает, закусив этим дурацким катышком. Он закидывает его в рот с таким видом, как будто это его личная пунктуация — ну как бы обозначить конец рассказа.
— Вкусно? — спрашиваю.
— А попробуй. — Он идет к полке и запускает в меня оттуда куском хлеба. — Только сначала налей себе.
Я тянусь за бутылкой, но натыкаюсь на Дэбби, которая сидит, наклонившись вперед и обхватив бутылку руками, как будто боится опрокинуться назад.
— Все в порядке, Дэбби? — спрашивает Лорен. Она гладит Дэбби по шее, потом по руке. Я знаю, почему Дэбби не в духе. Я знаю и решаю объявить.
— Дэбби не ожидала, что история окажется смешной.
— Дорогой! — встрепенулась Дэбби.
— Она сама не признается, но у нее пунктик насчет Холокоста. И от этой истории, Марк, без обид, она ожидала совсем другого.
Марк в недоумении переводит глаза с меня на нее. Он явно расстроен. Тут бы мне и остановиться. Но меня понесло. Не каждый же день у нас гостях одноклассница жены, с которой сколько связано.
— Моя жена представляет себе, что она из семьи переживших лагеря. Эта ваша школа ей все мозги промыла. Три поколения ее семьи родились в Бронксе, но все равно, она воображает, что мы живем не в двадцати минутах от центра Майями, а на окраинах Берлина в году так 1937-м. С ума сойти.
— А вот и неправда! — срываясь на писк, пытается защититься Дэбби. — Я не из-за этого расстроилась, это все водка. Встреча с Лорен, выпивка. Увидеть снова Шошану, после стольких лет…
— Ой, да она всегда была такая, еще в школе, — говорит Шошана. — Один бокал — и в слезы.
— Алкоголь — верный депрессант, — объявляет Иерушам.
И вот из-за того, как Марк констатирует факт, он опять перестает мне нравиться.
— А хочешь я скажу, от чего она просто улетала? — спрашивает Шошана.
Я, как и Дэбби, все еще под впечатлением от этой истории с лагерными номерами и не очень понимаю, куда она клонит.
— Надо забить косячок, — объявляет Шошана. — Всегда срабатывало. Покурит бывало, и смеется часами.
— О, господи, — говорит Дэбби, но не из-за того, что сказала Шошана, а потому что у меня не получается скрыть шок. — Вы только посмотрите на моего мужа-безбожника, — продолжает Дэбби, — никак в себя не придет. Наш мистер Здравомыслие и Либеральные Взгляды никак не переживет новости о том, что его жена любила повеселиться в молодости.
Дэбби поворачивается ко мне.
— Где бы ты нашел жену еще невинней, чем та девочка из иешивы, которая до двадцати одного года оставалась девственницей? Ну, скажи по-честному, чего ты ожидал от Шошаниного рассказа о моих проделках?
— Честно-честно? — спрашиваю я. — Не скажу, мне неудобно.
— Ну давай, давай, — просит Марк. — Тут все друзья. Недавно познакомились, но все равно.
— Я думал, что… — тут я замялся. — Не, ты меня убьешь.
— Давай-давай! — сияя улыбкой подзадоривает меня Дэбби.
— Ну, если честно, я думал, она расскажет про конкурс на лучший ореховый рулет на Песах или как вы делали бисквитный торт. Что-то в этом роде, — я смущенно опускаю голову.
Шошана и Дебби заходятся в смехе. Они хватаются друг за друга так, что непонятно, хотят они устоять или упасть вместе. Похоже, что одна из них все-таки упадет.
