Маха опешила. Но сумела не подать вида.
— Почему ты не поставишь в ящик автоответчик?
— Именно потому, что я тебе только что сказал.
— Хорошо. — Маха сделала равнодушный голос. — У моей соседки есть Интернет. Я буду иногда проверять твою почту.
— Нет, ты не поняла. Я хочу, чтобы ты пожила это время у меня.
Ей оставалось только закрыть рот и согласиться.
Может быть, конечно, сейчас все его знакомые заняты, а я одна болтаюсь не при деле… Иначе не могу понять, почему он выбрал меня.
Махе всегда казалось, что у Макса должна быть куча друзей, каждый из которых готов выполнить любую его просьбу по первому слову. Именно поэтому она никогда не набивалась ему в дружбу. Они могли приятно, но недолго поговорить, когда встречались, а потом не видеться месяц. Созванивались, только если была отчаянная друг в друге нужда. Как сейчас.
Всю неделю до его отъезда Маха ходила гордая, счастливая и таинственная. У нее с Максом были общие знакомые, но никто из них ничего о его жизни не знал и уж тем более не мог похвастаться, что бывал у него дома. Перспектива пожить у него была явным Махиным превосходством над всеми. Это было ее счастье и ее тайна.
Никому ничего так и не рассказав и не предупредив соседок, Маха собралась однажды и ушла из общаги.
Макс жил в таком равноудаленном от всех центров районе Москвы, забравшись куда уже оттуда не выезжаешь. У него была однокомнатная квартира в панельном, худостенном доме на первом этаже. В дулах подвала под ним жили дикие городские кошки, за решетками окон над ним — многодетная семья азербайджанцев. Сам Макс между всем этим на кухне своей квартиры: тут плита, раковина, на стене висит шкафчик, под окном диван, на котором Макс спит, а перед диваном — стол с компьютером. Компьютер старый, с круглым маленьким монитором. Вся настоящая, дорогая и продвинутая техника находилась в комнате.
В комнате была Максова мастерская и святилище. Окна давно и наглухо зашторены. Компьютер, который жил там, был способен воссоздать зрительные образы нашего бренного мира с убедительной точностью или даже лучше. Огромный принтер пил разноцветные чернила белыми трубочками и печатал шедевры Максова “Canon’а” в любом формате.
— Я прошу тебя туда не ходить, — сказал Макс, оставляя Маху в квартире.
— Синяя борода запирал на ключ свою заветную комнату.
— Зачем мне это делать? Я знаю, что ты не войдешь, пока не надо.
Уходя, он показал ей все продуктовые магазины по дороге к метро. Рядом с каждым из них дежурила своя свора собак.
Скоро я всех вас буду знать в лицо, думала Маха, возвращаясь мимо собак в Максову нору. Она шла по пегому от мокрых тряпочек листьев асфальту, и ей представлялись скучные дни ее дежурства в этом сером многоэтажном районе.
Еще раз, уже тщательно, оглядела доставшиеся ей в опеку квадратные метры. Кроме стола и дивана в квартире был шкаф. Он стоял в коридоре. В нем жила одинокая зимняя куртка. Домашние древние джинсы, свитер и рубашку Маха нашла рядом с диваном, в углу кухни. Макс не был неряхой: вещи аккуратно сложены, там у них родное место. В ванной, в тазике под раковиной, ждало своей участи грязное белье. Вся сантехника была грустного цвета опавшей листвы. Помыв руки, Маха по инерции подняла глаза над раковиной, чтобы посмотреться в зеркало, и увидела вместо себя стену в старом кафеле.
Макс не неряха. Он просто очень привык жить один. Одному много ли нужно? Тем более мужчине, думала Маха. Еще она подумала, что зря не зашла в магазин по дороге: в посудном шкафчике были яйца, сушки и банка кофе. Под раковиной — пакет с картошкой и бутылка масла. Ей стало ясно, почему Макс такой худой.
Предки не станут в общагу звонить, там меня никто не хватится, думала довольная Маха. Она чувствовала себя так, будто выиграла круиз на острова. И дело не в том, чтобы отдохнуть в квартире после общаги. Ей уже приходилось оставаться на ночь у друзей или стеречь домашних любимцев уехавших знакомых. Но то были все такие же, как она, иногородцы, чаще земляки, сумевшие уже снять жилье. А тут — Макс.
Она и Макс — это два совершенно разных мира. Начать с того, что он был москвич. Самый настоящий москвич, не в первом поколении, из тех, чьи забытые, но еще живые предки доживают свой век в дореволюционных комнатушках Покровки и Малой Бронной. Жизнь поколений среди городского камня сделала их растерянными, задумчивыми, будто оторванными от земли и прицепленными к небу на воздушных шариках. Маха ощущала себя рядом с ним розовощекой великорусской крестьянкой, крепкой в кости и неутомимой, как лошадь.
Иногда Махе казалось, что Макс не знает жизни. Это бывало, когда он общался с простыми людьми, какими-нибудь работягами, водителями, грузчиками или продавцами на рынке. Махе казалось тогда, что Макс смешон. Но через некоторое время она убеждалась, что он знает о жизни что-то больше и глубже. Это случалось, когда такие вот мужики вдруг становились мягкими и были счастливы делать все, что Макс ни попросит.
Его вообще все любили. Почему так получалось, никто не знал; каково было Максово заветное слово, что все люди, самые гордые или угрюмые, оборачивались к нему с улыбкой. Это происходило само по себе. У него было много знакомых, но никого он не подпускал к себе близко. Все могли рассуждать с ним о смысле жизни, но никто не знал толком, где он живет. Каждый знал, что он фотограф, потому что везде он ходил со своим лупоглазым круглобоким “Canon’oм”, но никто никогда не видел его работ.
И вот Маха ощутила, что выиграла в лотерею. Теперь она знала больше, чем знают все. Теперь она видела больше, чем видели все. Но по какой-то внутренней счастливой убежденности она понимала, что ничего никому не расскажет. Пусть гордость и счастье переполняют ее, но она никому никогда не расскажет, что знает о Максе больше. Он ее об этом не просил, но причастный тайне — ее хранитель. Маха понимала это и от удовольствия жмурилась.
Предки не станут в общагу звонить, там меня никто не хватится…
Домывая на кухне пол, она вдруг поняла, что требовательное попискивание — не сигнализация чьей-то иномарки под окном, а позывные компьютера. Двинув мышкой, разбудила монитор и увидела восклицательный знак: почтовый ящик был переполнен.
Макс предупреждал, что почту надо снимать и сгружать в компьютер. Сделав это, Маха принялась за ответы.
Он учил, что отвечать надо сдержанно, но емко. Все вопросы разъяснять (файл с ценами и пояснениями открыт). Если что-то Маха сама не понимает, отвечать уклончиво, но так, чтобы никто не догадался, что отвечает она, а не Макс. Новые заказы принимать с радостью, но сроки и детали не обсуждать. “В общем, тебе надо быть гибкой и текучей. Но ты женщина, тебе легко будет подстроиться, это в вас природой заложено”.
По первым же письмам она поняла, что Макс был не только фотографом. Он был еще компьютерным художником и интернет-дизайнером. Он вел онлайн-семинары или курсы по этому мастерству. Он делал макеты реклам на улицы. Он мог создавать виртуальные миры. Короче, он занимался тем, в чем Маха ничего не понимала.
Но он убедил меня, что ничего сложного тут нет. Значит, мне и не надо понимать. Конечно, чего тут такого… Маха тронула пальцами клавиатуру с чувством пианиста перед большим залом. В зале замерли. В зале не дышали. В зале ждали первых аккордов. Маха поняла, что начисто забыла все ноты.
“Здравствуйте, уважаемый Т., — стала выжимать из себя. — На Ваш вопрос по поводу стоимости разработки страницы кинологического сообщества спешу ответить…” Пальцы разбежались по клавишам и остановились. Маха прислушалась — зал напряженно молчал. Слушатели не узнавали мелодии: все ноты были фальшивы. Она решила выяснить, как отвечал Макс, и залезла в старые письма.
И сразу поняла, что никогда бы не решилась писать так: ей бы казалось, что она распугает всех клиентов. Вот кто-то просил сайт про азиатские танцы. Он хотел, чтобы первая страница отражала текстуру бубна из кожи горного архара, а по бокам свисали красные помпоны.
“За ваши деньги, — писал в ответ на это Макс, — можно снять кожу и с горного архара. Но ограничения в бюджете позволяют вам только козу. И о помпонах придется забыть”.
Сжатость фраз, рубленые глаголы, строго предметные описания несли в себе тяжелую ясность и прямолинейность видения. Там, где она могла написать пять слов и так до конца не решить, писать ли шестое, Макс ставил два и забывал об этом. Попробуй писать так сама — выйдет пошлость. Но и все те обтекаемо-вежливые канцелярские формулы, что имелись у нее наготове, не годились: они дадут людям ощущение, что Максом можно крутить как угодно.
