Овладели слесарным и мерительным инструментом, научились работать. Притерпелись к скудному столовскому питанию. Но все-таки изнуряло вечное: всегда хотелось есть — с мечтой о еде засыпали и просыпались. К весне многие стали болеть желудками. Появилась и у Олега сильнейшая изжога. Его худощавый товарищ по несчастью, Гоша Цаплин посоветовал сходить в амбулаторию, сдать на анализ желудочный сок. Сходил, сдал. И ему было предписано диетическое питание, каковым Гоша уже давно пользовался. Ну, жизнь стала получше, и жить стало повеселей. К тому же, солнце пригревало все пуще, снег убывал. И война, похоже, подходила к концу — вести с фронта приходили все радостнее: наши войска сломали сопротивление фашистов и устремились к Берлину. И наконец окружили его. Штурмуют! Так что пела душа, и со дня на день ожидали сногсшибательных известий.
В училище вечерами показывали киносборники о фронтовых событиях. Выступал ансамбль песни и пляски трудовых резервов — такие же мальчишки и девчонки, как и они, только пляшущие и поющие, да с иголочки разодетые. Какая-то артистка читала стихи Константина Симонова «Сын артиллериста», да так, что мороз пробегал по коже… В общем, была весна больших ожиданий.
И наконец-то Берлин пал. Ура! И закончилась, в конце концов, война — ура! Ура! Ура!.. Было воскресенье. Слух этот разлетелся по общежитию со скоростью света. По коридорам носились мальчишки, захлебываясь криком: «Война кончилась! Гитлеру капут!» Старый комендант Фока прослезился: у него воевали сыновья и внуки. Парням захотелось скорей на улицу, на простор. На балочку! В центр города!
На виадуке встречные люди радостно улыбались друг другу, незнакомые останавливались, заговаривали, поздравляли друг друга с Победой.
…И пошли эшелоны на восток. На воинской площадке, напротив общежитских окон, они останавливались. Солдаты выскакивали из вагонов, загорелые, в задымленных гимнастерках разминались, разговаривали с женщинами и с мальчишками. Многие из них смело высказывались: «Едем бить японцев». Отдельные солдаты по дороге сбывали трофейные вещи и безделушки и напропалую веселились: подъезжая к станции, соскакивали на ходу и, уличив момент, начинали плясать и петь.
Потом, летом уже, прилетел на свою родину, в Новосибирск, боевой летчик, трижды Герой полковник Покрышкин. Его встречал весь город. А потом…
Потом их мастер, раненный в руку фронтовик Павел Сергеевич Кузькин, в мастерских позвал к своему рабочему столу Гошу Цаплина, Ваню Шамшурина, Стасика Гончарова, Олега Сибирцева, сказал:
— Вас сейчас ждет у себя директор Петр Петрович Курилович. Сдайте изделия, инструмент, приберите рабочее место. И идите. Прямо сейчас. Ну, с Богом!
— А зачем вызывают? — спросили с тревогой.
— Он скажет зачем, — с загадочной улыбкой ответил мастер.
Ожидали в приемной: собралось человек двенадцать. Петр Петрович, худощавый и невысокий ростом, вышел из кабинета и широким жестом пригласил к себе. Расселись на диване, на стульях.
— Ну как, ребята, проходит практика?
— Да ничего. Идет себе, — отвечали. А про себя подумали: не за этим же ты вызвал нас с практики.
— Ну, это и хорошо, что все в порядке… А зачем я вас пригласил? — приступил наконец к главному делу. — Война, ребята, закончилась. Началась мирная жизнь. И вот мы направляем вас учиться. На полном обеспечении, за счет государства. Есть такой техникум в Уфе — железнодорожный, трудовых резервов. Знаете этот город, Уфу? За Уралом, да… Обмундируем вас, снабдим сухим пайком, литера выпишем. И поедете в сопровождении старшего товарища.
Новость прямо-таки обрушилась на голову. Молча, одними глазами спрашивали друг друга: «Что делать, ехать? Но раз так надо, значит, поехали учиться».
— На всем-то на готовом как не учиться? — Курилович ответил на заблестевшие у парней глаза. — Станете мастерами производственного обучения, преподавателями. Педагогами! В общем, большими людьми. А сейчас… сдайте инструмент, изделия…
— Сдали уже! Все уже сдали! — ответили ему вразнобой.
— Ну, вот и хорошо. Значит, отдыхайте. А утром из столовой — прямо сюда, к девяти часам в четвертую аудиторию. Из других училищ еще подойдут. Начнутся подготовительные курсы. Там, — кивнул он куда-то вдаль, — будете сдавать вступительные экзамены…
Готовились добросовестно: упражнялись в решении задач и примеров, писали диктанты. В оставшееся время читали книжки и бродили по городу. И наконец-то разглядели, что на дворе стоит лето, что можно сходить на Обь, искупаться…
Ах, это купанье! Это плаванье и прыжки в воду с баржи! Оно напоминало детские, довоенные еще, летние дни. Жеушники из прочих купальщиков выделялись белизной тел. Синюшно-белая кожа их с непривычки вся покрывалась пупырышками.
3. Город Уфа — край неведомый
Отец Олега выполнял всякую работу, инструментом владел разным. Кожи выделывал, шубы. Печи выкладывал добрые: расход дров небольшой и тепло держат долго. Плотничал, столярничал, делал кадушки. Вечерами пилил, строгал, подгонял. За работой песни пел, старинные и новые. Остановится, посмотрит, как облепили стол его ребятишки — Андрей, Петя, дочка Шура и Олег: каждый готовит свои уроки, скажет:
— Учитесь, ребята, чтобы не пропасть. Новое время пришло — учиться надо.
С самого первого класса Олег, бывало, закончит решать задачки и издали подпевает отцу. Тот услышит, обрадуется, что Олежка пошел в него голосом. Старшего в семье, Артема, самого голосистого, не было с ними, учительствовал в деревне Листвянка, за Новосибирском, у остальных же как-то с пеньем не получалось. И вот Олежка, отцу на радость, способен пению. Не Бог весть какой голос, а слух есть…
В Тюмени жили. С разъехавшимися по белу свету, деревенскими еще, друзьями отец как-то ухитрялся поддерживать связь: специалиста на все руки, его звали туда-сюда, рисовали перспективы. И не выдерживало сердце умельца, срывался человек с места и ехал. Обязательно со всей семьей! И вот заново начинается вся жизнь. Потом одумается, вот-де дал оплошку, опять наводит справки о друзьях: кто, где и как устроился. Ездил и в «разведку». Вернется домой, вечером за столом возьмется расписывать новое место. Не будучи ни рыбаком, ни охотником, завосклицает: «Какая там природа! А охота! А рыбалка!» Голубые глаза загораются нестерпимым блеском. И этому незнакомому, новому месту все уже рады. Мама тоже не возражает семейному единодушию. И скоро начинается распродажа всего «лишнего», которого не возьмешь с собой в дорогу. Ездили на лошади, на пароходе, чаще на поезде. Прильнет Олег к окошку и смотрит, и о чем-то мечтает, какие-то рисует себе картины. Нравится ему дорога. На новом месте дети устраиваются в школу, мама хлопочет по дому, на своей зингеровской машинке обшивает всю семью.
Меняли школу, прощались с товарищами. Потом сходились с новыми. Глаза Олега при этом выделяли в классе одну из девочек. Хоть это и оставалось всегда тайной, девочка-звездочка эта светила ему в жизни, и в школу его несло, как на крыльях. В железнодорожном училище, правда, некого было выделять: была только одна группа девушек — дежурные по станции. Монтеры СЦБ с ними встречались редко.
Перед отъездом в Уфу Олег поехал домой, в деревню Листвянку Черепановского района, где работал старший брат Артем и где жила теперь вся семья. Сообщил, что уезжает далеко и надолго. Мама велела на дорогу ему зарубить петуха, запекла его в русской печи, обернула в капустные листья.
В Новосибирске ожидали прибытия ребят и девушек из других училищ. С вожделением поглядывал Олег на свой самодельный чемодан, где у него лежала мировецкая еда — жареный петух.
Ребята, оставшиеся в училище, пришли проводить. Объявился на перроне и Коля Шаркунов с гитарой, друг из параллельной группы ремонтников паровозов, с которым когда-то Олег подрался. Играл и пел под окнами:
В жизни все нелепо, все капризно,
Дни бегут, никто их не вернет.
Нынче будет праздник, завтра — тризна,
Незаметно старость подойдет…
Растрогался Коля, велел написать из Уфы, клялся Олегу в вечной дружбе и даже пустил слезу. И обнялись они на прощанье. И долго махали друг другу с подножки и из открытых окон.
И наконец-то достал он своего петуха и развернул… Увиденное его изумило: петух весь кишел червями! Выбрасывая, чуть не ревел от свалившегося на него горя…
В вагоне было душно, все льнули к окнам, выходили в тамбур, висели на подножках. Добрались с двумя пересадками. Напутал провожатый: повез ребят через Свердловск. Только на третий день прибыли в Уфу.
Техникум стоял на горе, невдалеке от вокзала. Усадьба огорожена, в проходной — сторож, седоусый дед. С жизнерадостной улыбкой отвечал он на все заданные прибывших сибиряков вопросы. Сопровождающий их молодой мастер скоро отметил командировку, простился и, на зависть ребятам, отбыл домой. В Сибирь.
