Последний раз я оглядываю себя в зеркале. Сердце сильно бьётся в груди. Сейчас мне предстоит выйти из ванной и явить себя твоим глазам. Я должна постараться выглядеть непринуждённой, не слишком нервной, но и не излишне уверенной в себе.
Прости меня, но я женщина.
В номере 411 немного вещей. Чемодан. Мой. Твой чёрный рюкзак. Одежда, которую мы сегодня носили, развешана в шкафу и на спинке стула.
Мы вдвоём.
Ты — мужчина.
Я — женщина.
Я впервые размышляю так. О других, кто был до тебя, я думала: парни. О себе перед ними я думала: девчонка.
У тебя светлые глаза. Очень красивого цвета. Как у мартовского неба, когда оно уже прозрачное, но ещё холодное. Когда погода ещё неустойчива и готова в любую минуту взорваться снегом. Они глаза голубые. И одновременно серые. Прозрачные. Порой они меня пугают. Они никогда не теплеют.
В номере 411 две сдвинутых кровати. Простыни кремовые с фисташковыми полосами. Обои в той же гамме. На потолке лепнина бледно-зеленого цвета. Письменный стол. Большое зеркало. Окно, выходящее на площадь. Площадь огромна. По углам — сторожевые будки. Город Рим. В двух шагах от отеля — Пантеон.
Это город, куда приезжают исключительно по делам. Я в нем всегда теряюсь, несмотря на то, что мои маршруты одни и те же. Я пробираюсь сквозь толпы туристов, не поднимая глаз, равнодушная к памятникам, к мифам, к Истории. Сажусь в такси и выхожу из такси, выхожу из трамваев, из автомобилей и других видов транспорта, позволяющих мне передвигаться по городу. Я бреду по тротуарам, наталкиваюсь на людей, которые остановились поглазеть на витрины. Я бегу из этого города, едва закончив дело, ради которого приезжала. Чересчур много туристов, чересчур много памятников, перебор мифов, через край Истории. Излишек шума и излишек солнца. И вот опять, в очередной раз, я несусь по улице Национале к вокзалу Термини[1], прижав сумку к груди и надеясь вскочить в первый же автобус, который довезёт меня до экспресса «Евростар», а через два часа сорок пять минут я выйду из него в тишину безмятежной равнины, в туман, в жуткий холод или в удушливую жару того местечка, откуда я родом, который терпеть не могу и с которым никак не могу расстаться.
Будь выбор за мной, я уж точно никогда не остановилась бы на гостинице, подобной этой, потому что я люблю зелень деревьев и удалённость от центра, а здесь я, напротив, в центре города — в самом центре, если взглянуть на карту, — обложенная этим огромным городом, простирающимся вокруг меня в бесконечность, со своими почти тремя миллионами жителей и тысячами транзитных чужаков, автомобилями, трамваями, мопедами, дворцами, виллами, церквями, магазинами, проспектами, бульварами, подземными переходами, парками, маленькими площадями, большими площадями, лестницами, деревьями, газонами, железобетоном, стеклом, кирпичом, асфальтом, электропроводами, трубопроводами, канализационными трубами, крысами, мусором, — и я боюсь. Я чувствую, как давит на меня все это бесконечное множество объектов, они движутся вокруг меня, кишат в подземелье, возносятся к небу, шуршат, скребутся, бренчат, лязгают, разъедают, разлагаются и шумят изо всех сил.
Только в стенах Пантеона я нахожу спасение, в нем я чувствую себя в безопасности, словно оказываюсь в эпицентре циклона, именно в той точке, где противодействующие силы нейтрализуют друг друга до полного затухания.
Пантеон с его шестнадцатью серыми и красными колоннами величественного портика, вселяющего благоговейный страх. Восемь монолитов серого гранита и другие восемь красного египетского гранита, по четыре во втором и третьем ряду. На самом деле, разница цветов еле уловима, они кажутся абсолютно одинаковыми, и, вопреки пояснениям гидов, я всякий раз упрямо стараюсь убедить себя, что они ошибаются. Бывает только один момент, когда на колонны падает прямой свет, тогда можно увидеть, что одни из них чуть бледнее других.
А вот огромная бронзовая дверь, одна из трех древнейших дверей Рима, строгий и торжественный вход, несколько шагов — и вот я уже внутри храма. И так каждый раз, когда я вхожу в Пантеон: я моментально теряю дар речи. Я поднимаю глаза и, щурясь от яркого света, льющегося сквозь круглое отверстие в потолке, смотрю на небо. Я в самом центре магического круга, я стою, замерев и затаив дыхание, и вокруг меня исчезают туристы, исчезает все, и я ничего больше не слышу, ни шарканья их кроссовок, ни их голосов, я не слышу криков детей и щелчков фотоаппаратов. Но и остальные словно застывают. Японцы, немцы, корейцы, французы, американцы, задрав головы, стоят, все как один, с разинутыми ртами, и их лица крестит ярко-белый луч света, который ослепляет и пугает их.
Не знаю, зачем я пишу тебе об этом. Об этом храме. Об этом памятнике. Об этом месте. Одном из тех заряженных энергией мест, которым мы неспособны — я-то уж точно — найти правильное название, определение. Может быть, речь идёт о красоте. Или о чистой в своей простоте эстетике. Или о гениальности, архитектурной и инженерной. Или, возможно, о любви, которая тоже похожа на храм, и я впервые нахожусь внутри её. Я стою прямо под её циклопическим глазом, испускающим свет вселенной.
Пантеон с самого начала был задуман как святилище всех богов, и среди их сонма Венера и Марс были королём и королевой. Венера — она же Афродита, богиня Любви, появилась на свет в результате соития морских волн с упавшей в них оскоплённой плотью Плутона: от смешения крови и морской воды. Венера — покровительница садов, любви, плодородия, детей, виноградников, морского покоя и вожделения. Она была супругой колченогого Вулкана, но её истинной любовью являлся Марс. Марс, или Арес в греческой мифологии, — бог войны, покровитель весны и юности. Две силы, противоречившие и дополнявшие друг друга: «Как в любви, так и в войне». От жарких объятий Венеры и Марса родилось пять детей, и в том есть некий смысл, если задуматься: пять детей — это столько же, сколько пальцев на руке или на ноге, или сколько чувств. Любовь, её прямой антипод — Ненависть, а также Страх, Ужас и Гармония. Тебе не кажется, что именно определяемое этими именами составляет существо отношений между мужчиной и женщиной в их развитии?
Луна, убывающая, но до сих пор яркая, сияет на небе, прямо перед моим закрытым окном. Воображаю, как было бы здорово оказаться прямо сейчас, ночью, в полнейшем одиночестве в центре Пантеона, наконец-то затихшего, свободного от орд туристов. Там, в темноте, стоя точно под глазом храма и глядя на луну.
Впервые мы в комнате одни. До этого вместе мы только гуляли. Вокруг нас был город, перед нами — улицы, две реки. Но город был другой, твой. Наши прогулки длились долго, а было их всего две. Два вечера, в целом, часов пять. Сейчас вокруг нас стены, и я охвачена таким чувством страха, что, возможно, предпочла бы, чтобы ты исчез. Немедленно и навсегда.
Уже шесть лет, как я занимаюсь любовью с одним и тем же мужчиной, говорю я тебе.
Это не правда. Но почти правда. Был ещё один. Был и миновал. Теперь всё иначе. Опять всё иначе. В который раз иначе. Но сейчас особенно иначе.
Иначе потому, что прежде, чем узнать тебя, я узнала твои слова.
Мы переписывались в течение двух месяцев.
Стоял декабрь, когда я написала тебе первый раз, или, кажется, конец ноября. Я написала тебе, и ты ответил. Ты был далеко. То ли убегал от кого-то, то ли искал что-то или кого-то, ты так мне ничего толком так и не объяснил. Твоё первое письмо пришло на мой электронный адрес ранним утром. Я тоже готовилась к отъезду, в деловую поездку и, как обычно, трусила: я боялась самолёта, одиночества, города, в котором никогда не бывала, незнакомых людей, с которыми мне предстояло общаться, ужинать, ездить, но сейчас у меня появился ты, это электронное письмо, отпечатанное на листке бумаги. Незнакомый мне человек — ты — ответил. Он говорил на одном языке со мной.
Я вообразила себе твоё лицо раньше, чем увидела его. Я вообразила твой голос, твой взгляд, твой член. Я вообразила комнату. Не эту. Я вообразила откупоренную бутылку, бокалы, руки в поисках сигареты, цвет глаз. Я нежно гладила страницы твоих писем, как будто это была твоя кожа. Я истязала эти страницы, покрывая их крестиками, звёздочками, овалами, загибая их уголки. На некоторых остались следы моих слез. Пятна от вина. Пепел от сигарет. Я слишком много курю. Ты тоже, я прочла об этом в твоих письмах и убедилась позже, когда познакомилась с тобой.
Огромная луна висит над площадью. Сквозь закрытое окно ванной пробивается её сияние. Мне не удаётся открыть окно шире, чем есть, и я просовываю голову в щель между стеклом и косяком, встаю на цыпочки и чувствую, как мышцы напряглись, начиная от пяток и дальше, в икрах, бёдрах и ягодицах. Внезапно потеплело в низу живота, словно его наполнили чем-то горячим. Это произошло от одной только мысли: ты — здесь, за закрытой дверью, может быть, стоишь у окна, рассматривая площадь, или лежишь на кровати и глядишь в потолок. Твоё тело на или под простыней. Твоё тело, которое я пока ещё не знаю. Ты обнажён или одет.
