Вообще, говоря о Времени, можно ли утверждать, что оно Точное?
Я вновь наблюдаю через окно эту площадь, дворец Монтечиторио, обелиск, чуть дальше, хотя мне отсюда и не видно, но я все равно ощущаю его присутствие — Пантеон, непоколебимо стоящий в центре города. Безмолвный храм с глазом, устремлённым в небо.
Все на месте.
Нет только тебя.
Я опускаюсь на пол в темноте и прижимаю колени к груди.
Я в самом центре комнаты.
В центре города.
В центре безграничного одиночества.
Я — женщина, сидящая на светло-жёлтом паласе в номере черырехзвездочной гостиницы.
Я свободна.
Ни одно другое место в мире не заставляет тебя чувствовать свободным, как номер отеля. Голое пространство, всегда похожее на себе подобные. Ты входишь в номер гостиницы и сбрасываешь с себя все. Ты гол. Ты — абсолютная сущность. Кто ты в таком случае? Ты — мужчина или женщина в пути. Ты — чемодан. Зубная щётка. Банный несессер. Кровать. Телевизор, прикреплённый к стене, демонстрирующий одни и те же программы на всех языках мира. Ты — подушка. Коричневое покрывало. Одежды комнаты. С тобой небольшое количество жизненно необходимых вещей. Часы. Кольцо. Записная книжка. Том, который ты читаешь. Пишущие ручки. Затупленный карандаш. Флакон Лексотана или Ксанакса в каплях, упаковка Тавора[5] в пастилках по 1, 0 мг, глицериновые свечи для взрослых, ватные тампоны, лосьон для снятия макияжа. Или же бритва и крем для бритья. Трусы, носки. Дезодорант. Кусачки и картонная пилка для ногтей. Многие из этих вещей так и останутся в чемодане забытыми до следующей поездки. В этом безымянном месте ты ищешь следы тех, кто проживал здесь до тебя. Вызываешь их образы. Пепел сигареты на ковре, длинный тонкий волос на бледном фарфоре ванны, след карандаша на поверхности стола. Сколько людей занимались любовью на той же кровати, на которую ты рухнул, уставший? Сколькие из них были любимы впервые, сколькие познали предательство, сколькие были брошены? Сколько разнообразных звуков прозвучало за многие годы в этих четырех стенах? Ты спрашиваешь себя, пытался ли кто-нибудь выброситься из этого окна на четвёртом этаже, лил ли кто горькие слезы в подушку, на которой ты засыпаешь с открытым ртом, оставляя на ней круглый след капли слюны.
С каждым днём растёт количество новых вещей в номере, напластование предметов, которые горничная твоего этажа аккуратно собирает, смахивает с них пыль, переставляет на другое место. После чего каждое утро комната вновь становится безликой и нейтральной, ограничивая твоё общение с небольшим набором вещей, собранных в кучку на ночном столике, и двумя твоими костюмами, висящими в шкафу. Ты вновь захламляешь номер разной ерундой, типа чеков из бара или пластиковых пакетов. По сути дела, этот номер неотличим от всех других гостиничных номеров, в которых ты останавливался прежде, идёт ли речь о номере пятизвездочного отеля с корзиной фруктов и тапочками, которыми пользуются и выбрасывают, или о комнате без ванной в дешёвом пансионе, особой разницы не ощущаешь. Во всех случаях это — пространство, где, едва пересекаешь порог, превращаешься в статиста, в архетип истории.
В этом пространстве свободы, где их и быть не может, я все равно ищу следы нашего временного пребывания тут. Голова на коленях, колени, прижатые к груди, я посреди этой комнаты первой из многих последующих. Ибо наша история, как все истории, это ещё и история комнат. Снимаемых, одалживаемых, семейных, но больше всего гостиничных. Я помню их все.
Быть может, неслучайно, что наша история развивалась почти целиком на подмостках съёмных комнат, временных жилищ, мест, где мы оказывались без какой-либо защиты, без истории. Оболочки в чистом виде. Маски комедии дель арте, которые мы, как могли, пытались наполнить нашими движениями, нашими телами, нашими словами.
Это не гостиничный номер, но по сути то же самое. Владельца дома не видно. Он оставил тебе ключи, кота-неврастеника для пригляда и пару соседей, румын или албанцев, — я никак не могу запомнить национальность этих людей, которые живут в противоположной части дома и которых я не встречала за все время, что здесь нахожусь, но по едва различимым шорохам могу с уверенностью сказать, что они где-то рядом, прячутся в каких-то щелях, как тараканы, крысы или телефонные провода. В нашем распоряжении комната, антресоли, кухня и ванная. В этом доме несколько лет назад снимали фильм, и в нем можно увидеть комнату, которая служит нам сейчас спальней, только обставленную иначе, и ещё одну — гостиную, где стены выкрашены в красный цвет. В этом фильме женщина и мужчина выклеивают гигантский глобус из папье-маше, но они ленивы, работают ни шатко, ни валко, хотя деньги за эту работу очень нужны обоим. В конце концов дело сделано, глобус получился замечательный, на нем видны все моря и рельефные изображения гор. Но когда работа закончена, парочка замечает, что глобус не проходит в двери комнаты, о чем они даже не подумали. Он слишком велик. Чтобы вытащить его наружу, они вынуждены протискивать его, пинать ногами, в результате он испорчен, смят, работа, которую они делали в течение многих недель, пошла прахом.
Мы сидели на балконе кухни перед двумя стаканами с ледяной водой, на тебе надето только парео[Парео, или саронг — большой кусок ткани, который носят вместе с купальником как юбку, платье или шаль.
] в серую и красную полоску, и у тебя задрожали руки, когда ты сказал мне тихо: не бросай меня. Я улыбнулась и попыталась сменить тему: на полу стояла миска с сухим кормом для кота, и я спросила тебя: ты покормишь кота или мне сделать это, ты не забыл, что его надо кормить? Но ты не был настроен говорить о чем-либо постороннем. Останься здесь, настаивал ты, я прошу тебя об этой милости, останься, не бросай меня одного. Теперь затрясло меня, но я дрожала от раздражения. Я поеду на пару дней к морю, сказала я, здесь уже за сорок, а у меня всего два свободных дня, и я должна навестить свою мать, если хочешь поехали вместе. На этот раз разозлился ты и тебя затрясло так сильно, что я вынуждена была пообещать: ну не знаю, посмотрим.
Ты утащил меня в постель и трахал меня, не целуя, не лаская, и никто из нас двоих на самом деле не желал этого в тот момент. Была какая-то слепая ярость в наших телодвижениях, в моих широко раскрытых глазах, отражавшихся в твоих, в безразличии моего тела, отвечавшего движениям твоего без малейшей страсти. Опрокинутая на кровать, залитая каплями пота, которые струились у тебя по груди и лбу и стекали на моё тело одна за другой, под визг трамвайных колёс, снующих туда и сюда под самыми окнами, я испытывала одно лишь отвращение. Мысленно я перенеслась во времени и представила себе ровную голубую поверхность моря, открывающуюся мне навстречу, шаг за шагом, и себя, погружающуюся в его манящую прохладу.
Когда, наконец, я уехала, я подумала, что наша любовь, как всякая любовь, — точное подобие глобуса из того фильма: слишком велика, чтобы пройти сквозь дверной проем и существовать в мире обыденности. И слишком абсурдна, чтобы демонстрировать её чужим взглядам.
Сегодня в полдень я обошла Пантеон по всему периметру, медленно, маленькими шагами. И пока шла, я размышляла о закольцованной экспрессии, заложенной в его план, безукоризненной, неизменной, без конца и без начала, тождественной ходу времени, смене сезонов, вращению космического небосвода и годичному зодиакальному циклу. Я подняла голову и опять оглядела купол, этот символ небесной сферы, аллегорию Вселенной. Я остановила взгляд на светлом луче, падавшем сквозь отверстие, и мне вспомнилась старинная легенда, согласно которой ров, окружающий храм, был вырыт самим Дьяволом. История такова: один волшебник по имени Байалардо заключил с Сатаной сделку, по условиям которой получил от Сатаны Книгу Верховного Руководства, секретный учебник по искусству колдовства, в обмен на собственную душу. Однако после, пожалев об этой сделке, он с помощью знания, почерпнутого из Книги, совершил паломничество в Иерусалим, а затем вернулся в Рим. И когда он появился у Пантеона, Сатана уже ждал там, чтобы потребовать его душу, как было договорено между ними. Волшебник вовсе не собирался её отдавать и, зная о слабости Дьявола к грецким орехам, протянул тому несколько ядер. Сатана отвлёкся, и маг успел укрыться в храме, где принялся истово молиться, искренне раскаиваясь в содеянном. Дьявол, рассвирепев из-за того, что его так глупо провели, в бешенстве принялся носиться вокруг храма, выбив копытами глубокую канаву. И Oculus, отверстие в центре купола, как гласит легенда, тоже был сотворён чертями. Семь чертей, по числу семи языческих божеств, от которых они произошли, проживали в запертом храме. Когда католические прелаты вошли в Пантеон для церемонии его освещения в честь Святой Матери Всех Мучеников, черти забегали по кругу как угорелые в поисках выхода, они носились до тех пор, пока самому здоровому из них не удалось ударами рогов выбить украшение в виде позолоченной виноградной грозди, закрывавшее отверстие, через него они все вырвались, вытекли, словно ядовитый газ.
