Может, и мы делаем то же самое: бегаем по кругу, как сумасшедшие, и выбиваем канаву вокруг Храма. Сейчас мы в храме, точно в его центре, и в то же время мы снаружи, желаем остаться и одновременно желаем сбежать, по возможности, как можно дальше. У Альберто Джакометти есть другая скульптура, названная Маленькая фигура в коробке между двумя другими коробками, являющимися двумя домами. Мне очень хочется, чтобы ты когда-нибудь увидел её. А пока постарайся нарисовать в своём воображении: женщина, маленькая-маленькая, с неестественно длинными ногами и крупными ступнями, идёт, наклонившись, как идут против ветра. Она неподвижна — это все же фигурка из бронзы — но ощущение движения полное. Теперь представь себе её поднятую пятку, взмах тонких рук, смещённый вперёд центр тяжести. Маленькая женская фигурка заключена в куб из плексигласа и бронзы. Два дома — это два других кубика, полых, без дверей и без окон. Женщина движется в определённом направлении, но вполне могла бы двигаться в другом. Никакого различия в этих двух домах, двух жизнях, и её движение — лишь имитация. Кажется, она делает попытку что-то изменить, но двигаться — вовсе не означает менять что-либо. Даже в перспективе. Один и тот же пейзаж, одна и та же пустота, одна и та же тишина. Эта скульптура очень похожа на мою жизнь. И кто знает, быть может, и на твою тоже, и на жизнь всех людей. Мы ездим на поездах, летаем в самолётах, меняем местожительство, меняем любимых, постели, окна, дороги, но всегда оказываемся в одном и том же равноценном месте. Мы — пленники постоянного движения. Черти в поисках дыры, через которую, наконец-то, удастся выскользнуть.
В то время, когда я пыталась заснуть, свернувшись клубком на твоей стороне кровати, я услышала звук, доносившийся из соседнего номера. Неожиданный женский голос в ночи. Было около двух часов. Ночь изобиловала звуками лифта, позвякивающего на этажах, непрерывным жужжанием электрогенератора, порывами сильного дождя и ветра за окном, сухим шелестом накрахмаленной простыни. Среди этих привычных звуков возник другой, все более явственный и звонкий. Ритмичный стон, становящийся все более интенсивным, в сопровождении непрекращающегося скрипа. Я зажмурила веки как можно крепче и ещё сильнее сжалась в клубок под простыней. Потом я открыла газа, вытянула ноги и руки в стороны, заняв своим телом все пространство кровати. Я столько раз была по другую сторону этой стены и каждый раз спрашивала себя, а вдруг кто-то сможет услыхать, не стоит ли кто-то, замерев, в темноте, и слушает. Кажется, я задремала, но внезапно вновь пробудилась. Женщина за стеной почти кричала. Моя рука быстро скользнула под простыню. Все произошло очень быстро. Бурный спурт случился синхронно с теми двумя, там, по другую сторону стены. И так же синхронно, я полагаю, мы заснули в наступившей покойной тишине нашего временного жилища, который похож на все, что угодно, кроме настоящего дома. Даже дождь прекратился.
В первую нашу встречу мы гуляли с тобой. Почти два часа. Кажется, ни разу не взглянув друг другу в глаза, а напротив, не отводя глаз от города, твоего города, для меня абсолютно нового и необъяснимо уютного. Мы едва соприкасались рукавами тёплых курток — было очень холодно, я сейчас уже не помню толком, что было надето на мне в тот день, и как был одет ты, помню, что мы защищались от холода слоями шерсти, пуха, носками и шарфами. В тот первый день ты сказал мне, я забыла, с чего начался разговор, может быть, ты рассказывал о своём разводе, о муке угасшей любви, о ненависти, мелочной мести и гневе: теперь я хочу нормальной истории. А я разглядывала здания, стоящие вдоль улицы, на которую мы свернули — это был широкий проспект с множеством магазинов и гуляющей толпой, в основном, молодые пары, которые толкали перед собой детские коляски и тащили за собой на поводках раскормленных собак. Я сунула руки в карманы и глубоко вздохнула, а я, ответила я тебе, я напротив, сейчас я хочу быть свободной.
С первого момента мы говорили друг другу правду. И таким образом с самого начала нашей истории выявилась несовместимость наших позиций. Начало уже содержало зародыш конца, начало исхода. Может быть, мы поняли это сразу, мгновенно, тем днём, там, на людной улице, или же сделали вид, что не поняли, и спрятали тревожный отблеск будущего в дальний угол нашего сознания, потому что в тот момент нам было не до этого. Конечно же, все то время, что длилась наша история, мы то и дело возвращались к этой теме, и каждый старался утвердить собственную истину, несовместимую с истиной другого.
Если ты способен видеть, то в состоянии прочитать и понять все, что заложено в начале.
Во время второй встречи мы сидели на скамейке общественного парка. День подходил к финалу, было ужасно холодно, у меня покраснел нос и закоченели руки, мой поезд должен был скоро отправляться, и ты сказал мне: я нечего не могу предложить женщине. А я ответила: и что с того, и так хорошо. Именно в этом я и нуждалась, в том, у кого нет ничего, что бы он мог предложить, кроме самого себя. Ты ещё добавил: моё положение в этот период довольно неопределённое, потому что заниматься тяжёлой работой, которая до сих пор кормила, у меня больше нет сил, я имею в виду физических сил, уже не тот возраст, а главное, уже не те мозги, чтобы делать её, у меня нет дома, только съёмная комната, мне нечего тебе дать, мне никому нечего дать. Ну и ладно, ответила я тебе, а я как раз этого и ищу, то есть ни-че-го, стало быть, мы с тобой похожи, добавила я — но может быть, эти слова прозвучали только в моей голове, так и не дойдя до моих губ, — похожи, как две капли воды, и ты сказал: я не хочу ошибиться, на этот раз не хочу. О какой ошибке ты говоришь, спросила я с удивлением, большинство людей постоянно ошибается, избежать ошибок невозможно, жить и значит ошибаться, каждый шаг — ложный шаг, но всегда можно вернуться назад. Нет, ответил ты, на этот раз резко, назад не возвращаются. Я ждала тебя, сказала я, такого, какой ты есть, не лучше и не хуже, и глаза у тебя именно такие, какие я представляла себе все эти годы, ещё даже и не зная тебя.
Это был наш первый долгий разговор. Двух людей, которым суждено было стать любовниками. Любовникам хочется броситься друг другу в объятья, раствориться друг в друге — мы же, напротив, стали возводить стены, да ещё из камня. И эти стены, которые мы начали строить с той самой скамейки, с того унылого привокзального сквера, с того лютого февральского дня, выросли на удивление быстро, словно дома на окраине города, здания-уроды, с квартирами, похожими на соты в улье, скучные коробки, скрывающие от взглядов все, что было прежде видно: деревья, луга, прежнее человеческое жильё, да и самих человеков, гуляющих по улицам. Все омертвляют эти жуткие фасады, с вечно закрытыми окнами, словно запертыми ртами, чьи жалюзи раскрашены в абрикосовый или бледно-жёлтый цвет. Пейзаж, настолько безобразный, что трудно понять, как люди могут выносить такую жизнь, разве только если вынуждены делать это. Но не влюблённые. Им-то какая нужда глазеть на эти стены, они всегда могут отвернуться и начать свой путь заново, не оглядываясь назад.
Но здесь в этой комнате под номером 411, выгравированном на обратной стороне двери, наши мысли, ясно, заняты вовсе не этим. Прошли два дня и две ночи наших объятий, разговоров, вдыхания запаха кожи друг друга, поцелуев. И когда приходит пора покинуть её, эту комнату, конечно же, мы, закрывая дверь, выходим, не оборачиваясь, чтобы не видеть ни смятых простыней, ни кожуры бананов, оставленной в корзине, ни серебряного подноса с останками роскошного завтрака: мы достаточно увлечены начавшейся историей нашей любви, и наши взгляды устремлены вперёд, а не назад, и полны надежд и ожиданий от каждого последующего дня.
На вокзале Термини мы целуемся и обнимаемся все то время, пока ждём прибытия наших поездов, двух разных поездов, отправляющихся в два разных города. И когда я вхожу в свой вагон, ты уже уходишь, ни разу не обернувшись, как потом будешь делать всякий раз, потому что ты, как и я, ненавидишь прощания. Я улыбаюсь вослед твоей удаляющейся фигуре, и у меня сильно бьётся сердце. Глядя, как ты пробиваешься по перрону сквозь спешащую в противоположном направлении толпу пассажиров, я думаю: вот он, мужчина что надо. На твоём месте мог быть любой, один из тех, кого я не знаю и не узнаю никогда, незнакомец среди толпы на огромном вокзале, на кого упал мой взгляд, может быть, потому, что мне понравилась его походка, или он показался очень мужественным, или потому что в форме его плеч или в манере щуриться и слегка наклонять голову, когда прикуривает сигарету, я уловила нечто, что произвело на меня впечатление. Чужеземец, один из многих себе подобных, фигура, схваченная периферийным зрением, чтобы исчезнуть раз и навсегда. Но нет, это был ты. Именно ты. И я тебя знала. Я знала, как сладка кожа твоего тела, знала, что у тебя на груди мягкие каштановые волосы, а на спине бледный шрам, я любила твои слова, манеру строить фразы, твой голос, я знала даже то, что мы встретимся, потому что обязательно должны были встретиться и, встретившись, мы сразу же, несмотря на страхи, предшествующие первой встрече, поймём, что в этом не будет никакой ошибки. И в то время, когда я смотрела на тебя, уходившего все дальше и дальше, пока ты совсем не исчез из виду, мне в голову пришли стихи Виславы Шимборской[6], которые звучат так:
