Этим субботним днем Рассел объявил Эди, что собирается навести в сарае порядок.
— С чего вдруг?
— Он весь забит никчемным барахлом.
Она резала ингредиенты для одного из своих пестрых, крупно нарубленных салатов.
— А потом?
— Что потом?
— Что ты будешь делать с сараем, когда вычистишь его?
— Найду ему применение.
Эди бросила в салатницу горсть нарезанных помидоров.
— Какое?
Рассел чуть было не ляпнул, что собирается читать в сарае порножурналы, но передумал.
— Цель оформится, пока буду наводить порядок.
Эди взяла желтый стручок перца. В ее собранные на макушке волосы был воткнут лиловый пластмассовый гребень. В некоторых ракурсах ей никто не дал бы и тридцати. Она выглядела хрупкой и дерзкой.
— Ты сегодня утром убирала у Бена, — мягко начал Рассел.
— Нет, — прервала она.
Он достал из холодильника бутылку бельгийского пива. Мальчишки выпили бы его прямо из горла. За спиной Эди Рассел прошел к кухонному шкафу, где хранились пивные бокалы.
Вопрос он задал, когда они стояли спина к спине:
— Что же тогда ты там делала?
— Ничего, — откликнулась Эди. — Думала.
Рассел достал из шкафа бокал.
Не оборачиваясь, с бутылкой и бокалом в руках, он напомнил:
— Дети просто растут. Это неизбежно.
— Да, — согласилась Эди.
— Так и должно быть.
— Да.
Рассел обернулся, отставил бутылку и бокал и встал за спиной Эди.
— Он делает то, что хочет.
Эди шинковала перец.
— Знаю.
— И ты не можешь…
— Знаю! — выкрикнула она и швырнула нож на стол.
Рассел сходил за ножом и протянул ей.
— Прекрати швыряться чем попало. Это ребячество.
Эди взяла нож и с преувеличенной осторожностью положила его на разделочную доску. Потом оперлась на край стола обеими руками и уставилась вниз, в свой салат.
— Я люблю Бена ничуть не меньше, чем ты, — напомнил Рассел. — Но ему двадцать два года. Он мужчина. Когда мне…
— Прошу, не надо, — перебила Эди.
— Когда мне было двадцать два, я уже познакомился с тобой.
— Двадцать три.
— Ну хорошо, двадцать три. А тебе — двадцать один.
— Только исполнилось, — уточнила Эди.
— Помнится, мы оба считали, что уже вполне взрослые, чтобы пожениться.
Эди выпрямилась и скрестила руки на груди.
— Мы рвались прочь из дома. Нам хотелось уйти. Я ушла из дома в семнадцать.
— А Бен — нет.
— Ему здесь нравилось, он любил наш дом…
— А теперь любит Наоми.
Эди коротко фыркнула.
Рассел вернулся за пивом и сказал, наполняя бокал:
— От этого никто не застрахован. Ни один человек, у которого есть дети. Вспомни, как было с Мэттом. Он тоже ушел в двадцать два года.
Эди отошла от стола, прислонилась к раковине и устремила взгляд на сад.
— Просто как-то не думаешь, что этому когда-нибудь придет конец, — призналась она.
— Бог ты мой! — Рассел неловко хохотнул. — Конец! Да разве могут кончиться родительские обязанности?
Эди обернулась и оглядела стол.
— Если хочешь есть, доделай салат, — предложила она.
— Ладно.
— Я пошла.
— Да? Куда?
— Может, в кино. В кафе посижу. Куплю сорокаваттную лампочку.
— Эди…
Она уже шагала к двери в холл.
— Пора привыкать, верно? К следующей главе.
Рассел выносил хлам из сарая и раскладывал по трем кучам: «на хранение», «на выброс», «посоветоваться с Эди». Для бутерброда с сыром и маринованными огурчиками он взял последний ломтик нарезанной белой буханки — больше не было и, вероятно, не будет, ведь без Бена поглощать столько белого хлеба некому — и сжевал его, сидя в заплесневевшем плетеном кресле «ллойд-лум», принадлежавшем его матери, на бледном апрельском солнце. Он полистал бы и газету-другую, если бы не резкий ветер, то и дело налетавший через проулок между двумя двухквартирными домами, которые выходили фасадами на соседнюю улицу. Эти дома были гораздо шикарнее: с широкими ступеньками крыльца, огромными окнами от самого пола, усыпанными гравием площадками для парковки, да и улица считалась более фешенебельной, но так как стояли фасадами на восток, а не на запад, им доставался почти весь ветер, а солнце — лишь ранним утром.
Эди еще не вернулась. Перед уходом она заглянула в кухню, одетая в джинсовую куртку из обносков Розы, и поцеловала Рассела в щеку. Ему захотелось что-нибудь сказать, удержать ее, но он передумал. Только переждал, когда она ткнется носом ему в лицо, и проводил ее глазами. Кот тоже посмотрел ей вслед со своего места на заставленном и заваленном кухонном шкафу, рядом с фруктовой вазой. Дождавшись, когда хлопнет дверь, кот переглянулся с Расселом и продолжал вылизываться. Через полчаса после того, как Рассел ушел в сад, кот тоже вышел посмотреть, в чем дело, брезгливо ступая по мокрой траве. Едва хозяин освободил плетеное кресло, кот вспрыгнул на его место и с непроницаемым видом обернул подобранные лапы хвостом.
Кот принадлежал Бену, единственному из детей в семье, мечтавшему о домашнем животном: Бен клянчил кого угодно, от бегемота до хомячка, пока не получил на свое десятилетие серого полосатого котенка, привезенного Расселом в проволочной корзинке из обшарпанного зоомагазинчика где-то в окрестностях Финсбери-парка. Бен назвал питомца Арсеналом в честь любимого футбольного клуба, не подумав, что слишком длинная кличка неизбежно сократится до Арси. В свои двенадцать лет Арси был в полном расцвете сил.
— Смотри-ка! — обратился к коту Рассел. — Трехколесный велосипед Розы. Она его обожала.
Увиденное Арси не впечатлило. Трехколесник Розы, когда-то сиреневый «с металлическим отливом» и белой пластмассовой корзинкой спереди, теперь был просто ржавым.
— Оставим или выкинем? — спросил Рассел.
Арси зевнул.
— Выкинем, — решил Рассел, — только спросим Розу.
Присев на корточки, он осмотрел велосипед. Роза сплошь облепила его наклейками с героями мультиков и феями в блестящей пыльце. Как мила она была на этом трехколеснике, когда мчалась, энергично работая педалями, с развевающимися рыжими волосами, с белой корзинкой, набитой мягкими зверюшками, с которыми не расставалась — во время еды усаживала рядом, перед сном раскладывала вокруг своей подушки. Сейчас, когда Рассел смотрел на нее, двадцатишестилетнюю пиарщицу, перед его мысленным взором, словно призрак в зеркале, на миг возникала девчушка на трехколесном велосипеде. В детстве она была беспокойной, шумной и деятельной. Шумливость и деятельность Роза не утратила до сих пор, а беспокойность натуры переросла в подобие эмоциональной нестабильности, склонности беспорядочно влипать в отношения и уклоняться от них. Хорошо еще, что и от хама Джоша она в конце концов улизнула.
Рассел выпрямился и посмотрел на дом. Окно комнаты, которую раньше занимала Роза, — наверху слева. С тех пор как Роза поселилась отдельно, время от времени в ее комнате, как и в соседней спальне Мэтта, появлялись жильцы — ученики театральных студий, где преподавала Эди, или сидящие на мели актеры, вместе с ней игравшие мелкие роли в малоизвестных театрах Северного Лондона. В целом жильцы не доставляли неудобств, не поднимались ни свет ни заря, не лезли за словом в карман и, кроме того, служили идеальным поводом, чтобы неосознанно откладывать решение о переезде в дом поменьше. Несмотря на старость, а местами и прямо-таки ветхость их нынешнего дома, без него Рассел не мыслил себя. Дом был просто данностью — в его жизни, в их жизни, результатом наследства, которое Рассел чудом получил в двадцать с небольшим лет, когда они с Эди, младенцем и двумя детьми постарше обитали в сырой квартирке над скобяной лавчонкой в переулке Боллз-Понд-роуд.
— Четыре спальни! — повторяла Эди шепотом, словно старый дом мог ее услышать. — Четыре! Куда нам столько?
Конечно, дом был в ужасном состоянии, сырой, запущенный, с порослью грибов под лестницей и сквозной дырой в крыше, через которую были видны звезды. В те времена Эди пропадала на телевидении, он — на службе, а дом не напугал их — скорее, вызвал сочувствие, так как буквально умолял о спасении. Целый год они обходились без кухни, два года — без отремонтированной ванной, пять лет — без ковров. Мэтт все детские годы прошлепал по дому в резиновых сапогах: надевал их, едва вставая с кровати, и снимал только перед сном. Неудивительно, что из всех троих детей именно Мэтт вырос убежденным консерватором, владельцем электронного органайзера и отполированных ботинок. Навещая родителей, он неизменно указывал, что трещина в потолке гостиной становится длиннее, в нижнем туалете сыростью не просто пахнет, а несет, а регулярная покраска наружных стен — разумное вложение капитала.
— Мы, богема, о таких вещах думать не приучены, — отвечал Рассел.
