Фуллер швырнул салфетку:
— Пойду куплю сигару, — сказал он. — Никаких хороших девушек не осталось. Все повыходили замуж.
Его мать побледнела.
— Да, да, — сказала она, — понимаю. А я и не знала, что ты куришь.
— Ма, — сказал Фуллер с усилием. — Неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!
— Да, это долго, — сказала мать, подавленная его вспышкой. — Ну иди, иди за своей сигарой. — Она погладила его по плечу. — И, пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что за всеми не угонишься. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую хорошенькую девушку и тоже женишься.
— Нет, мама, я вовсе не собираюсь жениться, — чопорно отрезал Фуллер. — Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.
— Духовную семинарию? — удивилась мать. — Когда же ты это надумал?
— Сегодня утром, — сказал Фуллер.
— А что случилось сегодня утром?
— Знаешь, ма, я испытал какой-то религиозный подъем, — сказал Фуллер. — Что-то заставило меня высказаться.
— О чем же? — спросила она растерянно.
У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился хоровод Сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных искусительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на сырые стены палаток. Эти Сюзанны разбогатели на том, что отовсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, впустую заманивали их одурманивающей своей красотой в Никуда.
И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все черное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:
— Против чего я выступал? — Против ис-ку-ше-ния!
Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.
Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска — тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.
— Дать вам огонька? — спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.
— Спасибо, мистер Хинкли, не надо.
— Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах,
— сказал старик.
— Дело вкуса, — сказал Фуллер, — кому что нравится.
— Да, что одному здорово, то другому смерть, — сказал Хинкли. — Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. — Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой:
— А что мне осталось? Одно удовольствие — смотреть на прежние удовольствия.
Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:
— Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.
— А как же, — сказал Хинкли, — помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.
— Если у меня родится дочка, — сказал Фуллер, — лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!
— Ей-Богу, и я так считаю, — сказал Хинкли.
— Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, — сказал Фуллер.
— А зачем? — весело сказал старик. — Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. — Он подумал, покачал головой: — Что же, вы ведь ей все выложили.
— Э-ээ-х! — сказал Фуллер. — Да разве таких проймешь?
— Как знать, — сказал Хинкли. — Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает — все равно: представление продолжается.
— А мне что? — сказал Фуллер. — Разве я жалуюсь?
Старик высоко поднял брови:
— Да разве я про вас? Я про нее говорю.
Фуллер покраснел:
— Ничего с ней не сделается.
— Да? — сказал Хинкли. — Возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Она в нем должна участвовать, а сама до сих пор сидит у себя наверху.
— Сидит? — растерялся Фуллер.
— С тех пор и сидит, — сказал Хинкли, — с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой. Фуллер попытался иронически усмехнуться.
— Подумаешь, беда какая! — сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. — Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.
— Спокойной ночи, солдатик, — сказал мистер Хинкли. — Спи спокойно.
Назавтра, к полудню, вся главная улица поселка словно одурела. Лавочники-янки небрежно давали сдачу, как будто деньги ничего не стоили. Их мысли сосредоточились на дверцах Сюзанниной мансарды, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец или дверцы в полдень откроются и оттуда выпорхнет Сюзанна?
В кафе-аптеке старик Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, стараясь разложить непригляднее — приманкой для Сюзанны.
Незадолго до полудня капрал Фуллер явился в кафеаптеку. Лицо у него было странное — не то виноватое, не то обиженное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. «Только и думают — ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».
Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее — монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.
Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.
Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких — слепну, падаю, тону…
— Что, капрал, доволен? — спросил старик.
— Я ее не просил уезжать, — сказал Фуллер.
— Другого выхода вы ей не оставили, — сказал Хинкли.
Фуллер опустил голову. Уши у него горели.
— Напугала она тебя до смерти, верно? — сказал Хинкли.
Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.
— Кого это напугала? — сказал он высокомерно. — Никого я не испугался.
— Отлично! — сказал Хинкли. — Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. — И он бросил газеты на колени Фуллеру.
Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что если он заговорит, его голос будет похож на кряканье.
— Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, — сказал старик.
Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер до судорог старался сдержать волнение.
Дверь Сюзанниной мансарды была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном где-то в одном уголке и пышной постелью в виде лебедя — в другом.
А увидел он и Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. Это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, — голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо коврика. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…
Единственный намек на гарем — белое кольцо тальковой пудры на полу, перед зеркалом, и посреди кольца — отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше бусин.
Фуллер взглянул на эти бусины, потом — на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан.
Одета она была по-дорожному — и одета скромнее, чем жена любого миссионера.
— Газеты, — крякнул Фуллер. — Мистер Хинкли прислал.
— Как это мило с его стороны, — сказала Сюзанна. — Передайте ему… — Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губы, и ее тонкий носик покраснел.
