Дождь стал менять настроение. Из суетливого, но отчётливого, вдруг стал сплошной стеной мгычки, расползся шатром над имением и, смешиваясь с сумерками, скрыл даже ближние деревья в саду. Лягушки, обычно так весело орущие свои вакханалии, в этот вечер молчали. И одиноко не от ощущения родства с молчащими лягушками.
Тошно от гомона говорящих людей. Пора выходить к гостям. А где же Граф? Он – завсегдатай любого общества, в котором собираются хоть сколь-нибудь весомые персоны. Как же нынче? Сам же на свой вкус всех и собрал. Или случилось что? Да что суетно думать, какая к чертям разница, что там с этим Графом?
Она вышла к гостям и зала наполнилась овациями. Юбилей? О чём они говорят? Ах, да, да, юбилей… моему сердцу четырнадцать лет. А мне самой – опять семнадцать, который уж десяток лет. Дворецкий переместился в столовую и принялся исполнять роль мажордома. Молодец, опоздавших пусть встречает прислуга помельче, так им всем. Ба, а и тут народ всё молодой-незнакомый. Расплываются в улыбках, задыхаются в восклицаниях воодушевлённого восхищения, прикосновение к чужой славе, что слаще, пока нет собственной? Завтра они станут наперебой давать интервью прессе, смакуя подробности личного знакомства с известной писательницей.
А я даже имён их не знаю… Ох, Граф, допляшешься ты у меня! Что он там опять задумал? А ведь оправдает присутствие каждого гостя, объяснит, зачем мне пригодится любой из них! Ох, чёрт безрогий. Однако расселись, и бокалы полны.
– Дорогие гости! – Гоголиада привстала за столом, – Я очень благодарна вам, друзья мои, за то искреннее внимание, оказанное вами в честь моего скромного юбилея! (аплодисменты) Спасибо, что пришли, не забываете свою преданную бумагомарательшу… (бурные аплодисменты) Трогательно. Не надо пить за моё здоровие, его, всё одно, не много осталось. Вам спасибо, за вас и поднимаю бокал! (овация) Господи, что я несу такое? И почему этому сброду не выпить за моё здоровье?
На Руси говорят, что "пью твоё здоровье". Вот уж точно! Сколько его ни осталось, а они всё равно пьют моё здоровье. И едят плоть Христову. Бред какой-то у этих попов – сплошной каннибализм, бедного Христа целыми днями жуют и кровь его глотают литрами… как он в своё время толпу тремя рыбами накормил, так такой же фокус попы теперь проделывают с его телом и кровью… Попы. Попы. Странная игра ударений, нет ли в ней скрытого эзотерического смыла? Надо будет спросить у филологов, для меня, беллетристки, это не праздный вопрос. Хотя, тут скорее – философия. Или сам чёрт знает, что такое! Великий и могучий русская языка.
Гоголиада откинулась в кресле и тут заметила, что её верноподданный Граф стоит у подлокотника и навязчиво покашливает.
– Ах, ах, какой приём, какой бал, драгоценная услада моего сердца! – расплылся чеширский Граф обворожительным оскалом, – Это же надо, весь свет у Вас, Гоголиада, весь бомонд, стопроцентный сливочный гламур! Вот она, слава, вот оно, признание народа!
– Где народ? – понизила голос Гоголиада и деланно оглянулась, – не страна народ, и не народ – страна. А тем паче "сливные сливки" со страны. М-да, вы мне ещё расскажите, граф, по каким таким причинам, мой дом до верху наполнен этим людским хламом.
– Не стоит беспокоиться! Наслаждайтесь вниманием и обожанием публики!
Граф отмахнулся от её намёков, как от комара. Он уже блистал, искрился и отсвечивал, все балы, на которых ему доводилось бывать, он воспринимал исключительно личностно. Это его усаживали на трон всеобщего внимания, это им любовались, его восхваляли. Юлой кружился вокруг нимфеток, застывал в почтительно восхищённых позах перед старлетками и панибратски жал руки всем персонам мужеского пола. Невнимания к собственной персоне Граф себе позволить не мог. Звезда, одним словом – звезда. Или комета, наполненная пылью и льдом.
Оркестр грянул полонез, публика перманентно прекращала жевать и пускалась в пляс.
В конце концов, за столом остались только ярые не танцоры, либо приверженцы неугомонного Бахуса. Князь Жировой задумчиво тыкал вилкой в зелёный салат и долго, по-козлиному двигая челюстью из стороны в сторону, – пережёвывал. Вот кто-то полез ложкой через весь стол в супницу и рукавом опрокинул фужер в селёдку, д,Обильон уронил тефтелю на панталоны, и беспомощно оглядывает стол в поиске салфетки. Ему подали, пусть теперь оттирается. Музыка ревёт без остановки, оркестр честно отрабатывает свои кровные, вот уж кому любой праздник – каторга! Вдруг плеснул канкан, и публика рванула задирать ноги и юбки. Что алкоголь и безудержное веселье делают с людьми! Какими степенными они сходили с подножек карет опираясь на руки слуг! Вот у кого-то лопнули штаны и он, не заметив, продолжает канкан, у герцогини Люпашиной разлетелось жемчужное ожерелье, кто заметили, ринулись собирать жемчуг, падают на четвереньки и ползают средь продолжающих скачки канкана обезумевших танцоров. Кто-то кого-то задевает ногами или просто пинает в экстазе пляски, кто-то валится сверху на ползающих, думая, что это – новая игра, весело, одним словом. Праздник удался.
И тут Гоголиаде показалось, что к танцующему шабашу примешались знакомые тени из плоти, да нет, конечно же – без плоти, просто плотные тени… Они снуют меж разгорячённых пляской тел, корчат рожи, размахивают хламидами нелепых одежд, взмывают вверх до потолка и обрываются вниз, сквозь пол. Их никто не видит.
Кроме неё одной. Это она связана с ними видимостью причин, это по её душу они появляются, требуя внимания и участия. Это её мозг они раздирают в клочья и сводят в могилу, в мир теней, откуда сами вышли и, конечно же, не без её участия.
Граф, уловив состояние хозяйки дома, диагностировав на глаз, что состояние это близко к обморочному, стал закруглять бал и провожать гостей. Точнее – выпроваживать. Разгулявшаяся публика дебоширила бы здесь до утра, а теперь, подхватив идею Графа (оброненную шёпотом и вбок), засобиралась на ночной пароход, прогулочный речной кабак. Теперь, если не утопнут там все вместе или по отдельности, то уж точно догуляют на славу. Иными словами – прогуляют всё, что у кого есть. Все, кто мог ещё удерживать собственное тело относительно вертикально, подходили поочерёдно к Гоголиаде и Графу прощаться. Много было сказано благодарности и произведено попыток выразить восхищение. Самый удачный спич звучал примерно так – "Спасибо, за то, что все, вот так и разом, как давно, почаще вам юбилеев!" Из парадной вываливались господа, прямо на руки распихивающим их по экипажам слугам. Бардак медленно, но верно шёл к завершению. Граф свесился через леера, махал отъезжающим и кричал своим друзьям:
– Да, да, подождите меня, голубчики мои, подождите! Закажите, пожалуйста, крытые экипажи!
Вдруг он резко переменил позу, спрыгнул с перил и, повернувшись к хозяйке, засеменил голосом:
– Промозгло, крытые экипажи, это то, что нужно… Меня угнетает наша промозглость… Да, да, наша промозглость… угнетает… – он явно что-то задумал, но мялся, решался, готовился, – Дорогуша моя, спасибо за бал, за приём, всё было обворожительно, как и хозяйка этого дома.
Откланялся и повернулся уходить. Всё-таки не решился. Что же его так интересует?
До чего он хочет допытаться? Да и какое мне, право, дело.
Кстати, оговоримся, кто такой и откуда этот самый Граф.
Человек бы как человек, но – писатель. И… не очень удачный (не путать – удачливый) писатель. Как раз-то и удачливый, всё у него издаётся, даже самая что и ни на есть дрянь. А может, в том его "не очень удачность" и кроется, что издаёт всё удачно. Не всё что написано пером – блестит, кое-что потом не вырубишь и топором. Суетлив, оно же – энергичен. Глаза острые и саккадливые. А внутри глаз счётная машинка, колёсики крутятся, шарниры постукивают, что-то складывается, что-то перемножается, умножая и так величавую славу в широких кругах прилитературного богемствующего сброда, и раздражая эстетов от будущего упадка. Были в нём и демонические черты, но какие-то не явно выраженные, словно второпях прорисованные. Крахмальная манишка и иссиня чёрный фрак, одним словом – вылитый граф. Потомственный. Впрочем, он и есть.
Граф уже шёл по направлению к парадному, как из-за ближайшей колонны выглянула недовольная физиономия тени Лили. Она показала хозяйке язык, достав им до собственного плеча. Подмигнула ей заговорщицки и погрозила крохотным мизинцем, при этом нижняя её губка обидчиво надулась и набухла как гриб. Гоголиада вздрогнула и засеменила за Графом, догнала, взяла под руку, своими шагами чуть замедлила его шаги, усилием воли уняла коленную дрожь и начала придумывать, что говорить.
– Не за что, что вы, право, граф! Вам спасибо, что пришли… Я… хотела спросить, да что-то никак не получалось, эти мои гости…?
Собеседник живо замотал головой, словно ждал какой-нибудь повод задержаться. А тут повод просто шикарный – граф обожал свою свиту не меньше, чем та мэтра.
