Она сыпала сигаретный пепел на свой несъеденный ужин и говорила, говорила. Ее руки резали воздух, как ножницы. Курильщица она была не ахти какая, главное — актриса, дряхлая кокетка.
Много позже, после нескольких коктейлей, я, накинув поверх белья плащ-дождевик, потопал наверх искать сортир. Первым, что я увидел, был бельевой чулан. В нем под белой простыней, похожие на трупы, лежали Гей и Тед. По стене скользнула тень, и Гей села.
— Билли, какой восхитительный сюрприз! Подвинь ноги, Тед. Это Билли, он пришел с нами посидеть. Ну прямо как в походе: сидим допоздна, курим, беседуем при луне.
Тед открыл глаза. Я в ужасе отступил.
— Я только балласт сбросить напоследок, — объяснил я. Через коридор за открытой дверью замаячили унитаз и ванна на курьих ножках.
Я виновато уснул на кушетке в швейной комнате Гей. Утром она процокала вниз, готовая к больнице: туфли на каблуках, платье без рукавов. Мы посидели за чашками кофе и разогретыми в тостере замороженными вафлями. Тед весь завтрак курил. Когда Гей красила губы алой помадой перед зеркалом у двери и надевала на костлявую руку зеленовато-голубую сумочку, у меня было чувство, что я никогда больше ее не увижу. Мой дух протестовал, сигналил ей, пока она, не обращая внимания на транспорт, выруливала на дорогу задним ходом и уезжала.
Часы, которых я не видел, тяжко отсчитывали секунды. Откинувшись в удобном розовом кресле, Тед зажег сигарету. Я прогулялся по маршруту кухня-столовая-гостиная — проделал круг, который никуда не вел. Телефон на столике напомнил мне, что Гей так и не написала, в какую больницу едет.
Я вытер три чашки с блюдцами, три тарелки, столовое серебро и оставил все на сушилке в перевернутом состоянии. Утро провел, регулируя курение Теда и читая всякие забавные штучки в старых журналах, которые привез для Гей. Память у меня ослабла ровно настолько, что все хорошее читается как впервые.
В полдень я сказал Теду, что поведу его на ланч. Он встал, положил в карманы «Пэлл Мэлл» и зажигалку, и мы вышли из дому без пальто — два старика, но налегке, совсем как в детские годы.
Дом Гей стоял на крутом повороте у края городка, двенадцать каменных ступеней спускались к самой дороге. Я крепко держался за старые разболтанные железные перила. Тед, покачиваясь, двигался рядом, его рука была зацеплена за мою.
Нижней ступенью лестница упиралась прямо в дорогу; машины промахивали поворот на скорости сорок пять миль в час. Мы с Тедом медлили на нижней ступени, слегка соприкасаясь шерстяными локтями блейзеров. На камнях было скользко от желтых кленовых листьев, и я приветственный рокот и шелест мира принял за шум приближающейся машины. Потом, потеряв терпение, я потянул было Теда к более спокойному месту, но тут мимо нас стремительным колесом рулетки пронеслась к зеленым прямоугольникам старых пригородных ферм вереница фордов тандербердов и грузовиков. Я вдыхал хвойный запах сосны, запах осеннего мха на земле. Кровь пульсировала, пела у меня в шее.
Тед налег мне на руку, норовя выйти на дорогу. Вдруг совсем неожиданно головокружительно близко промчался красный кадиллак, задев крайние листочки плюща на стене у Гей.
Мы уцелели, нас не сбило; пятками ботинок мы все еще касались нижней ступени. Сердце кричало мне в уши: «Жизнь, жизнь», но какую радость я мог испытывать? Моя жизнь — одни обломки, а существование Теда и вовсе жизнью не назовешь.
Я высвободил руку и оставил его стоять на дороге. Это казалось единственно разумным без Гей, иначе — кончать ему в интернате, где он совсем одичает, потеряет человеческий облик, где ему не позволят курить. На минуту это представилось естественным выходом, исправлением прежней ошибки — ошибки Гей, воскресившей его из мертвых. Я попятился обратно, на каменную лестницу, и прижался к старой земляной стене, увитой плющом. Подумал, не подняться ли в дом, не почитать ли в ожидании, но такое поведение было бы слишком хладнокровным, к тому же лестница была трудная и опасная. Спросят — можно сказать, что Тед самовольно от меня отбился.
Тед почувствовал, что он один на дороге, полез в карман, достал сигарету и зажигалку.
В моих мутных глазах стояли кленовые листья — очертаниями они напоминали велосипедистов. Табачный запах от сигареты Теда смешивался со старинным запахом горящей где-то листвы. Он был жив на все сто, куря посреди дороги на волосок от смерти, — и ничего не ехало.
Ничего, что могло бы его сбить, задавить. Я закрыл глаза наподобие молитвы, но не слышно было ни визга тормозов, ни стука металла о кость. Ничего не ехало вообще. Транспорт словно вдруг вымер на этой оживленной дороге, когда я выпустил на нее брата. Не видя никакой машины и ничего не слыша из-за угла, я наудачу рванул на дорогу. Сдался, махнул на все рукой и деревянным шагом перешел с ним на ту сторону: я спереди, Тед позади, как перепелки движутся цепочкой на юг по горным склонам.
Чувства вины никакого не было. Я не узнавал себя, когда прижимался к листьям плюща на той стенке, — но я сколько лет уже себя не узнаю. Реальным казался только Тед, зажигающий сигарету; его лицо без малейшего проблеска тревоги или подозрения в предательстве было мне более знакомо, чем мое собственное. Ну и что же я сделал? Может быть, и ничего.
Мы медленно шли через город, миновали аптеку «Уолгринз», у которой двумя неделями раньше погиб Кай Килканнон — его сбила мотоциклистка, заехавшая на тротуар.
Кое-как я перетащился с Тедом через улицу — ничего не ощущал, кроме рук и локтей. Потом мы скользнули в гладкий отсек кафе-мороженого «Бригемз» с красными мягкими сиденьями. Официантка подала нам меню, липкое от сиропа для блинчиков. Я попросил себе гамбургер и кофе.
— Я хочу поесть шоколадного мороженого, — сказал Тед.
— По-моему, ты совсем не понимаешь, что происходит, — сказал я ему, когда официантка ушла.
— Нет-нет, — отозвался Тед, вынимая из кармана и встряхивая пачку «Пэлл Мэлл».
Высыпалось несколько табачных крошек — и только.
— Дай, дай помогу, — сказал я. Я взял у него пачку и зажигалку, потряс пачку, но там было пусто. Рука хорошо помнила вес зажигалки «Зиппо», ее гладкий металл под широким голубым пламенем.
Хотя ланч, конечно, за мой счет, я решил, что скажу потом Гей про сигареты. «Пэлл Мэлл» в этом кафе не продавали. У прилавка я показал на пачку моего в прошлом любимого сорта и расплатился. Когда вернулся с пачкой к нашему столу, Тед уже преспокойно дымил сигаретой. Я вспомнил, что Гей говорила мне, какой он стал хитрый: повсюду на себе прячет курево.
— Ты считаешь, тебе всегда можно курить — общие правила не для тебя? — спросил я.
— Угу, — кивнул головой Тед, затягиваясь и глядя на плывущий дым.
— Скажи, ты помнишь хоть немножко тот случай — как ты упал с лестницы? Маму нашу помнишь?
— Где Гей? — спросил он и откинулся на спинку стула; официантка тем временем поставила серебристое блюдце с мороженым где-то посередине между нами. Держа сигарету двумя пальцами, Тед расправился с мороженым. Когда он кончил и официантка пришла за блюдцем, он сказал:
— Я хочу еще мороженого.
— Сейчас, сэр, — ответила она и ушла так быстро, что я не успел ее остановить.
Когда Тед потребовал третью порцию, я вынул бумажник и попросил счет.
— Мне принести сначала мороженое? — спросила сбитая с толку официантка.
— Нет, конечно. Неужели вы не видите, что ему пять лет? — язвительно отозвался я.
— Тогда я спать лягу, — сказал Тед.
Но он всего-навсего полез в карман за сигаретами и зажигалкой. К дому Гей мы возвращались в полном молчании. Дорогу перешли благополучно, в чем моей заслуги не было, забрались наверх по каменной лестнице. Дома я поднялся с ним на второй этаж, оставил его в спальне и отправился в швейную комнату на свою кушетку. Я лежал и смотрел на комок его носков около швейной машины Гей. Встав через час, я увидел Теда краем глаза — он распластался на шенилевом покрывале, его коричневые ботинки торчали вверх, как две доски. Картина удивила меня своей обыденностью: супружеская спальня, стеклянные и серебристые баночки Гей, корзинка с шарфиками, флакончики с одеколоном и кремом после бритья на тумбочке, блейзер Теда на вешалке в углу.
В тот вечер он, похоже, тосковал по Гей.
— Где Гей? — спросил он, проснувшись утром.
— Тед, ты знаешь, кто я такой? — спросил я в свою очередь, но он не ответил.
— Где Гей?.. Гей! — позвал он. Он проковылял по всем комнатам дома, грузно опираясь на старинные хлипкие плетеные приставные столики Гей, на ее древние подгнившие крашеные стулья. Наконец он вернулся к двери гостиной, в которой я сидел в кресле-качалке, читал и попивал мартини. Он остановился в проеме.
— Скажи Гей, она мне срочно нужна.
— Гей приедет завтра. Еды в доме нет, — сказал я напрямик.
— Я тогда в машине посижу.
