— Целая наука!
— Хотя бы и так… Но одной теории мало… Вначале рисковал напропалую, но потом чуть разок не попался… Смейся… Сейчас еще смешнее будет… Везло мне в первое время страшно, и вместо того, чтобы пользоваться проверенными способами, я стал рисковые штуки выкидывать… И вот пошел я как-то делать «маскарад»… Пристроился к типу, который сложением под меня, и сопровождаю. Тип этот — в парилку, а я ему подсовываю свой таз и жду, когда он вернется и голову мылить начнет… В этот момент времени достаточно, чтобы махнуть ручкой и оставить пижону свои десятирублевые штаны и драную куртку… Все шло по плану, и только мне банщица открыла его кабинку, как вылетает он сам, весь в мыле и размахивает моим тазом… Благо напялить ничего не успел, ждал, когда банщица отвалит… Говорю, извините, тазики перепутал, упарился…
— Я всегда верил в твой талант, — Серега перестал ходить по комнате и сотрясать стеклины полок. — Помнишь, твой рассказ в университетской газете тиснули, и вся группа носилась с ним, как стая растревоженных обезьян… А сейчас ты похлеще насочинял… Ничего, не стесняйся, дуй дальше, проверяй на мне сцены своего романа! Я и сам догадывался, что ты над чем-то грандиозным работаешь… А недавно встретил девицу из вашего института, курносенькая такая, ты за ней еще малость ухлестывал, — так она сказала, что ни для кого не тайна, что ты в сторожа пошел, чтобы толстенный роман выдать… Она, кстати, развестись успела…
— Оптимист неисправимый! Надеюсь, всплакнешь, когда меня разъяренные граждане тазами забьют… А теперь бывай… Не буду мешать…
Прошло десять дней. По расписанию вору надо было сделать заход в Ивановскую баню, но вместо этого он стал бесцельно метаться по улицам. Шел быстрым шагом, глядя прямо перед собой и никого не замечая. Он теперь часто ходил так. Его раздражали наплывающие лица людей.
У каменной арки свернул во двор, остановился у гаража и стал смотреть, задрав голову, на перекрестье проводов, за которыми парила шиферная крыша с высокой кирпичной трубой. Бывало раньше, еще студентом, он мог до бесконечности шляться по городу и, наткнувшись на фонарь в сплетении веток, похожий на погружающегося водолаза, или заметив ржавый остаток водосточной трубы, украшенный затейливым узором, торчать перед ними, пока не закоченеют руки и не замерзнут ноги…
А теперь за минуту все надоело, и непонятно, для чего здесь эта нелепая труба с вонючим дымом и ее обвалившиеся кирпичи.
Выйдя на улицу, прорезав толпу, вор на развилке замялся, как бы не зная, в какую сторону податься, — тут чьи-то руки легли ему на плечи. Он замер, боясь шелохнуться, и медленно оглянулся.
— Ленчик! Сколько лет, сколько зим! А я слыхал, ты обратно в Тамбов умотала!
— Да сына отвезла — Толика. На время, конечно. Вот найду квартиру… — Она поправила съехавшую на лоб шапку. — Ах, какой ты стал важный, серьезный, одет с иголочки. Чем хоть занимаешься?
— Ворую помаленьку…
— Значит, увлекся плагиатом?.. Хорошее дело… Вон Шекспира возьми или Стендаля…
— Развелась, говорят, со своим-то?
— Еще в прошлом году. Надоел хуже горькой редьки…
— Ясно… А чего мы с тобой торчим посреди улицы?.. Может, зайдем куда?
— Сто лет в кафе не была. Пломбир с вишневым вареньем, коктейль «Айсберг»… Помнишь?..
— Я, Ленчик, ничего не забыл…
— Хотя в кафе неудобно. На мне такое замурзанное платье, а рядом с таким джентльменом, как ты, буду выглядеть как мокрая курица…
— Тогда, может, ко мне? Шикарная отдельная квартира… Бабка-то моя преставилась, как раз когда я из института ушел… А так бы квартиры не дождался, вон ты сколько лет на очереди — а толку… Посидим, музыку послушаем, у меня центр высшего класса, пласты мощные…
— Знаешь, сегодня не могу. Совсем забыла. Через полчаса мне надо быть в бухгалтерии. Что-то с пособием задержка…
— Проводить?
— Если тебе… — она не докончила, взяла его под руку, и они молча завернули за угол. В конце улицы мелькнул трамвай, но до него было еще два квартала. Там, за линией, рядом со старой каланчой, — институт.
— Дальше не надо, — они остановились у булочной, напротив института. — Наши могут заметить, разговоры пойдут… Счастливо…
Он махнул рукой, сдернув перчатку, и стоял до тех пор, пока она не скрылась за стеклянными дверями, так ни разу и не обернувшись…
Дома вор достал из холодильника бутылку пива, но тут же сунул ее обратно и уставился в окно.
Потемнело. Снег нехотя, вяло сыпал с неба на грязные тротуары, проходя сквозь черные кроны тополей, как через сито.
Вор оглянулся. Ему вдруг почудилось, что вот сейчас непременно высунется бабка, которую он терпеть не мог за скупость и постоянное нытье, и, тряся взъерошенной сединой, начнет вопрошать, как он посмел выкинуть плюшевый диван, хромую тумбочку и ее любимый круглый стол.
Включил свет. За окном перестал мелькать снег, и только огни трамваев да машин проплывали неясными пятнами.
Прижавшись лбом к холодной стеклине, он думал, что мать его все больше становится похожей на бабку, и хотя постоянно красит волосы и делает модные прически, взъерошенность так и прет из нее, а за копейку придушит кого угодно… Несладко с ней астроному, ой, несладко…
В комнате вор включил розовый торшер возле тахты, верхнюю матовую люстру и яркую настольную лампу. Достал из-за шкафа портативную машинку, которую купил еще с первой премии в институте, сходил в ванную за тряпкой, обтер с футляра пыль.
Зарядив лист, долго сидел, откинувшись на стуле, а потом решительно начал молотить одним пальцем по клавишам:
«Серега, ты дурак. Не видишь дальше своего носа. Тянешь смирно лямку и делаешь вид, что счастлив. Дурак! Скотина! Олух! Все вы дураки, все до одного!!!!!!»
На душе полегчало. Выдернув бумагу, безжалостно скомкал ее, захлопнул футляр и отнес машинку на место, до будущих времен.
Разложил на столе пачку облигаций с переписанными на картонку номерами, толстую тетрадь, сберкнижку. Поставил с правой стороны карманный калькулятор и стал смотреть, как выскакивают на табло шустрые зеленоватые цифры, собираясь в длинные приятные ряды. Это занятие его всегда успокаивало…
Назавтра вор с большим портфелем прибыл в Ивановскую баню. Баня эта была самая старая в городе и толстыми стенами напоминала бастион или тюрьму. Из вдавленных внутрь матовых окон с узкими форточками струился белый парок. Через лужу, покрытую тонким ледком, до самых дверей лежал скрипучий деревянный настил. При каждом шаге настил пружинил, а черная вода через трещины расползалась по замерзшей луже.
Миновав темный коридор с оглушительно хлопающими дверями, вор купил в кассе билет в общее отделение. В душевых он предпочитал никогда не появляться. Там все моются торопливо и никогда не знаешь, кто сейчас выскочит.
С этой баней у вора были связаны приятные воспоминания. Самый большой куш достался ему здесь в прошлом году — одни гражданин приперся со сберегательной книжкой на предъявителя, и вся помывка обошлась ему в девятьсот рубликов… Мелочь… Каждый бы раз так…
Закурив сигарету, вор сел на скамью посередине вестибюля рядом с чахлой пальмой в кадушке. Портфель стоял у ног, и хотя был почти пуст — мочалка да полотенце, — бока внушительно раздувались. Вор уже несколько раз применял его в других банях.
Поочередно хлопнули двери. Пыльный лист пальмы вздрогнул. Вошла молодая женщина в синтетической шубе с фирменным пластиковым пакетом в руках.
Жаль, нельзя работать в женском отделении. А там навару, само собой, больше…
Ткнув окурок в кадушку, вор подошел к кассе, заглянул в окошечко.
— Не скажете, который час?.. Спасибо… Что-то друг задерживается… Наверное, жена не отпустила… Не дают бедному человеку даже во время отпуска попариться… Думаете, придет? Тогда еще подожду…
Он снова пристроился на ту же скамью, снова закурил.
Сегодня почему-то в баню перли одни старики. Тащили в допотопных сумках веники, завернутые в газету, бренчали мелочью в немыслимых пальтишках. А навстречу им выползали такие же старики, но только побагровевшие, с открытыми ртами, с полотенцами на шее.
Но вот, наконец, кое-что стоящее…
Парень в не стиранных ни разу джинсах, кожаной куртке на молниях, с новеньким дипломатом.
Вор выждал, и когда вошел в отделение, парень уже в одних цветастых трусах стоял перед кабинкой и расстегивал браслет электронных часов. Видно, он специально выбрал эту кабинку, как раз напротив столика, за которым поигрывала ключом старушка в аккуратном выглаженном халате, в чистеньком беленьком платочке.
Вор разделся на три номера дальше.
Пока он раздевался, старушка — он видел ее в первый раз — нравилась ему все больше и больше. Завидев клиента с тазом, она молниеносно кидалась к его кабинке и так же молниеносно возвращалась на свой пост. Иногда она хваталась за швабру и, морща носик, проводила тряпкой по мокрым следам, которые портили сияющий кафель.
