Возле нового отеля «Князь Борис» комиссия, миновав крутой, пропахший мочой переулок, спускавшийся к публичному дому, повернула к мясному ряду. Мясо висело на крюках — отличная говядина и молодая баранина, про которую так и хотелось сказать «сама в рот просится». Кистями из конских хвостов работники отгоняли мух, а хозяева сидели в глубине лавок у специально просверленных глазков и крутили усы, дивясь тому, что нынче утром ни одной девицы на веранде не видно, словно за ночь они все повымерли. Лавки отбрасывали прохладную тень на высокую ограду с кольцами для привязывания скотины.
Доктор вошел в первую лавку. Мясник почтительно снял овчинную шапку, обнажив потный лоб.
— Потрудитесь побелить все стены, — распорядился доктор. — А для защиты мяса от мух сколотите шкафы. Иначе опечатаю все лавки.
— Зачем же так, ваша милость, господин доктор! — загомонили обступившие доктора мясники. — Разве можно мясо в шкаф прятать? А как же покупатели выбирать будут?
Доктор молча повернулся и в сопровождении своих коллег спустился по грязным ступеням к публичному дому, где местный маляр изобразил над дверью двух целующихся белых голубков.
Их встретила госпожа Зоя. Над глубоким вырезом ее платья колыхались мясистые и дряблые щеки. «Не угодно ли господам по чашечке кофе с вареньем из розовых лепестков? Розовое варенье полезно для здоровья», фельдшер, крупный мужчина с волосатыми руками, хорошо знакомый со здешними порядками, недовольно хмыкнул, когда доктор Старирадев отказался от угощения.
Комнаты девиц выходили на реку, из всех окон была видна Трапезица, и на каждом красовались горшки с левкоями и геранью. Простая железная кровать, стол, два стула, тканая дорожка на дощатом полу — здесь и в помине не было потертой роскоши парижских борделей, если не считать небольшой залы с буфетом, где гости могли пропустить стаканчик, ожидая своей очереди или приглядывая себе девицу по вкусу.
К осмотру приступили сразу, без промедлений.
— Не ломайтесь, — сказал фельдшер девицам, заметив, что те стесняются красавца доктора, которого видели впервые. Почти все они были родом из Варуши, из квартала кожевников или из Марно-полё — и все, как одна, толстые и неряшливые. Деформированные матки, небольшие кровотечения, у одной триппер, — эту следовало тут же отправить в больницу. Мясники, кожевники и пьяненькие чиновники не слишком привередничали, да и особого выбора заведение госпожи Зои не предоставляло.
Когда подошла очередь единственной тоненькой, бледной девушки, на чьей двери было обозначено имя «Невянка», доктор остановился посреди комнаты и внимательно всмотрелся в ее обитательницу. Девушка потупилась.
— Тебе сколько лет?
— Восемнадцать.
— Не обманываешь?
.. — Нет, господин доктор. Восемнадцать.
— Ты здорова?
— Здорова.
— Ляг, я тебя осмотрю!
Девушка и вправду оказалась здоровой. Была она тонкокостная, с матовой кожей и, видимо, не сознавала, что красивей остальных, поскольку на нее было меньше спроса, чем на её товарок — посетители предпочитали девиц плотного сложения.
Составив протокол осмотра, доктор Старирадев отослал фельдшера в больницу, а сам вернулся к Невянке. Как всякий нормальный мужчина, он привык к этому в Париже. Девушка отдалась ему по-настоящему, потому что он был с нею нежен. Он посоветовал ей, как беречься, и сунул за вырез платья пол-наполеондора.
В зале госпожа Зоя встретила его любезной улыбкой. «Не желает ли господин доктор рюмочку анисовой или чего — нибудь еще?» Он отказался. На душе было как-то пусто и скверно, и ему захотелось выпить коньяку в ресторане нового отеля.
— Я сяду на террасе, — сказал он толстяку ресторатору, который устремился ему навстречу. — Рюмку коньяку и, пожалуйста, чашечку кофе.
Открытая галерея была залита полуденным солнцем, но для него кельнеры тут же опустили тент. Взгляд скользнул по заросшим бурьяном холмам на другом берегу. В разрушенных церквях Трапезицы мальчишки выламывали еще сохранившуюся на стенах мозаику, темнели ямы раскопок, предпринятых царем Фердинандом. Над Царевцем алел купол мечети, напомнивший ему круглую подушечку для иголок на швейной машине матери. Солнце припекало. На холме, в густых зарослях терновника, пламенели маки, внизу лениво пенилась прозрачная, равнодушная Янтра, и доктор чувствовал, как на него наваливается восточная лень и апатия. «Уж не покоятся ли где-то здесь, в этой пустоши, кости моего прадеда или прабабки?» — мелькнула в голове мысль, но и она не вызвала в нем волнения. Сколько он себя помнил, древние крепости Тырновграда служили мальчишкам местом, где можно гоняться за ящерицами, выламывать мозаику, царапать сохранившиеся фрески и сбрасывать камни с полуобвалившихся крепостных стен.
Внизу, в ущелье, с оглушительным грохотом промчался поезд и исчез в туннеле, оставив после себя черную тучу дыма. Доктор мысленно увидел парижский вокзал и вокзалы других европейских городов, которые ему довелось проезжать, потом свою комнату на бульваре Сен — Мишель, по соседству со статуей этого святого. Кельнеры у него за спиной накрывали столики и перебранивались между собой. Доктор заказал еще рюмку коньяку. Он не мог отвести глаз от расстилавшегося перед ним пейзажа. Мозг сверлила одна и та же мысль: чего может он ожидать от жизни здесь? Под конец, увидав, что ресторатор, угодливо улыбаясь, собирается составить ему компанию, он торопливо расплатился и ушел.
По дороге в больницу он решил любопытства ради пройти Варушей — взглянуть, как выглядит эта старинная часть города. На Самоводском рынке один холодный сапожник сообщил ему, что тут давно уже никто ничем не торгует. Но пекарня и все три корчмы — «Безим-отец», «Среднее образование» и «Золотой лев» — остались такими же, какими он их помнил. На него глазели. Из всех окошек выглядывали женские лица, а пекарь, желая получше рассмотреть его, вышел на порог. Пройдя несколько шагов, доктор был вынужден посторониться, потому что навстречу по узкой мостовой двигалась процессия — вели на бойню быка. Чтобы бык не бодался, два мясника тянули его за привязанные к рогам веревки, в то время как остальные кольями гнали его вперед.
На рыночной площади бык прижал мясников к складу и, развернувшись, кинулся на них. Один из мясников успел захлестнуть веревку за телеграфный столб. Подгнивший столб качнулся и зашатался, а телеграфные провода потащили за собой плети винограда из сада на углу улицы. Разъяренная хозяйка с проклятиями выскочила из ворот, на крики и ругань сбежались обитатели всех ближайших домов. Молодой мясник, ловко метнув топор, рассек быку заднюю ногу. Брызнула кровь, животное взревело от боли. Мясники навалились скопом, метя кольями ему в глаза. В конце концов быку перерезали сухожилия и прикончили его. Женщины спокойно взирали на это зрелище, сложив руки под фартуками, трое корчмарей и уже успевшие набраться пьянчужки стали расходиться. На соседней улице доктор увидел бежавших к месту происшествия почтовых служащих, взволнованных тем, что телеграф перестал передавать распоряжения управляющего округом…
В тот день доктор Старирадев пообедал в больнице, а под вечер вернулся в свое новое обиталище. Дом был в два этажа, холодный, пахнувший краской — недавно были заново покрашены двери и окна и сменены обои. Крутая лестница вела на верхний этаж, где было три комнаты. В одной — приемная, во второй кабинет, а в третьей спальня. Нижний этаж предназначался прислуге. Там были две комнатенки, тесная прихожая и нечто вроде кладовки, которую доктор собирался использовать в качестве ванной. Для этой цели из Бухареста ожидалась колонка для подогрева воды и ванна. Присылка врачебного кабинета задерживалась, инструменты и лекарства прибывали разрозненными партиями, и это вызывало в нем досаду. Раздражало также отсутствие в доме водопровода. Прислуге приходилось носить воду из чешмы на Баждарлыке. Для стряпни и уборки ой нанял старуху, бабку Винтию, шуструю, опрятную и приметливую, но для кабинета требовалась женщина молодая и поразвитей. Он намеревался обучить ее и сделать своей помощницей, чтобы умела встретить и проводить пациентов, поддерживать необходимую чистоту и справляться с простейшей работой — прокипятить инструмент и прочее. Уже приходили несколько претенденток, среди них одна на вид подходящая, хоть и хромая — протеже бабки Винти. Она по собственной воле осталась до вечера, чтобы пожарить котлеты, которыми славилась и которые доктору пришлось отведать. Затем явилась вторая, чрезвычайно костлявая и уверенная в том, что за два наполеондора справится с любой работой. Затем третья… Бабка Винтия еще две недели была целиком поглощена поисками подходящей женщины.
В этот вечер старуха встретила его радостной улыбкой: наконец-то нашла то, что нужно, — женщина, по ее словам, умелая, благонравная и даже красавица. Через полчаса должна прийти.
