Белая блузка окончательно порвалась через четыре года, когда бережливая Соня в пятый раз перешивала кружевной воротничок. Синяя юбка куда-то делась, на свидетельство о браке Санька в день пятилетия свадьбы умудрился поставить винное пятно. А белый букет, с засушенными цветами и чуть пожелтевшим шелком, Соня хранила в папиросной бумаге в платяном шкафу. И через пятнадцать лет, отмахиваясь от Санькиных насмешек, упаковала в их небольшой багаж и привезла с собой в Израиль.
* * *
— Сонюша, я чуть не забыл, — в одной руке Саня держал бутерброд, а другой застегивал пуговицы на рубашке. — В пятницу у нас будут гости. Машка Сурикова привезет подругу, какую-то Лилю из Москвы.
— Надолго? — Соня только что вышла из душа и теперь причесывалась перед зеркалом, глядя на отражение мужа рядом с собой.
— Дня на два. Машка говорит, у этой Лили дочка больная, инвалид, из-за нее Лиля лет тридцать никуда не выезжала. И теперь Машка вытащила ее развеяться ненадолго. Они в выходные хотят по северу погулять.
— Ладно, — кивнула Соня, — погуляем. А на ночь я им в маленькой комнате постелю, в большой лягут дети.
— Они приедут? — обрадовался Саня. — Витька вроде говорил, на этой неделе не выйдет.
— Да? А я забыла. Ну, значит, на следующей. Будут Ханиталь в море купать.
Саня хмыкнул.
— Слыхали уже, как Ханиталь купается в море. Вся Хайфа слыхала.
Соня смахнула хлебные крошки с воротника его рубашки.
— Не надо, Сань, она боится. Она еще маленькая. Не все рождаются с жабрами, как ты.
— У меня нет жабр, — возразил Саня. — Я просто умею побороть свои страхи.
Саня откусил от бутерброда, оставил его на краю раковины и спустился вниз, на кухню. Соня подхватила бутерброд, тоже откусила от него и спустилась следом.
— Нет у тебя никаких страхов. И не было никогда.
* * *
Лиля долго не решалась ехать. Ее уговаривали все — и соседка, согласная за небольшие деньги неделю пожить вместе с Ленкой, и подруга Машка, уехавшая десять лет назад и все эти годы славшая фотографии: вот, Лиля, Мертвое море, а вот — Стена плача в Иерусалиме, а вот Средиземное море и Тель-Авив, а вот Эйлат, там кораллы — приезжай ты хоть в декабре, упрямая Вишневецкая, искупаемся в море, ты когда-нибудь купалась в море в декабре? А в марте?
Лиля не купалась. Она и летом-то купалась в море последний раз лет семь назад. Ленке тогда выделили от какой-то благотворительной организации путевку в спецсанаторий, и Лиля поехала с ней.
Море Ленке нравилось. Она садилась у кромки воды, в шипящую белую пену, и брызгала водой себе на колени. Лиля лежала рядом — читала книги, чистила фрукты, перебирала ракушки. Иногда уходила поплавать. Плавала она хорошо, могла далеко заплыть, но не заплывала: боялась не услышать, если Ленка начнет кричать. Хотя Ленка никогда не кричала на море. Она вообще становилась гораздо спокойнее возле воды, настолько, что Лиля даже думала — бросить все к черту, уехать жить в этот маленький город, найти какую-нибудь работу, пусть Ленка купается с мая по октябрь. Но останавливала зима. В Москве у Лили были подруги, было кого, если что, попросить присмотреть за Ленкой, в Москве был Андрей. Была устойчивая работа, с которой вряд ли уволят, Лиля там тридцать лет. В Москве квартира — маленькая, но своя. Куда тут уедешь.
Они с Андреем в первые годы, до рождения Ленки, много путешествовали. Ходили на байдарках, спали в спальниках под елками, занимались любовью между скал. Потом дозанимались. Андрей сказал как-то в сердцах, незадолго до ухода — лучше бы у нас просто не было детей. Лиля не хотела бы жить без Ленки, но самой Ленке жилось слишком нелегко. Из-за этого Лиля временами чувствовала себя виноватой — получалось, она как бы заставляет Ленку быть.
Андрей ревновал: «Чего ты с ней возишься без конца?» Лиля пыталась что-то ему объяснять, он не понимал, они ругались. Потом мирились, но Лиля продолжала проводить все время с Ленкой, Андрей опять закипал, и все начиналось сначала. Он любил Лилю, и Лиля любила его, но семья у них вышла неудачная, не такая, как надо. И все из-за букета. Нельзя было отдавать тот букет.
Андрей тогда увидел кого-то возле ЗАГСА, не того, где они только что расписались, другого, по пути. Остановил машину, выскочил чуть ли не на ходу, убежал куда-то, а потом вдруг прибежал обратно и потребовал:
— Лилька, дай цветы!
Лиля дала. Андрей умчался вместе с букетом, а через две минуты вернулся уже без него.
— Лилечка, ты не представляешь, кого я встретил! Сашку Рубинштейна, нашу институтскую звезду! Он абсолютный гений, мы с ним как-то статью писали — он все сечет, совершенно все! И тоже сегодня женится. Только у него невеста совсем невзрачная, не то что ты.
Андрей с удовольствием оглядел Лилину фигуру в красивом платье, которое Лиля вдвоем с подругой-портнихой сшили из дефицитного шелка, купленного по знакомству в магазине «Новый дом».
— Ты у меня красавица. А у Сашки невеста — вылитая птичка. Воробей. Тоже, кажется, с нашего факультета, только помладше. Лохматая, в юбочке синей, чуть ли не в школьной форме. И без цветов. Я сразу понял — надо им букет подарить! Гений женится на коллеге, и даже без букета. Нехорошо.
Букет для Лили сделала бабушка. Бабушка все умела — и вязать, и вышивать, и шелковые цветы крутить, и букеты делать. Она тогда уже не выходила из дома и почти не вставала. Но сумела расшить свадебное Лилино платье цветами по шелковому подолу, и цветы для букета накрутила из того же дорогущего шелка. А живых цветов Андрей нарвал ночью с клумбы республиканской библиотеки. Он ходил «на дело» уже под утро, расчетливо одевшись в черный свитер, а Лиля с подругой-портнихой дошивали в бабушкиной комнате платье и обмирали от страха. Андрей вернулся счастливый и возбужденный, с охапкой белых остро пахнущих цветов. Бабушке сказали с утра, что цветы удалось купить на рынке, за пять минут до закрытия, потому недорого. Она вплела живые бутоны к шелковым лепесткам, добавила бусин и ленточек из своего запаса — и букет был готов. Ни у кого на свете не было такого букета.
А теперь и у Лили не было. Букет был у незнакомой невесты гения Саши Рубинштейна, которая выходила замуж в школьной форме.
— Андрюша, милый… Но я… Но эти люди…
Ни в коем случае нельзя было расплакаться. Слезы на свадьбе — очень плохая примета. Даже хуже, чем потерять букет.
— Лилька, да ты чего? — Андрей рассмеялся. — Тебе что, букета жалко? Да не жалей ты, вот еще, ерунда! Мы же уже расписались! Зачем тебе после свадьбы букет? А у Сашкиной девочки хоть что-то приличное будет. Не расстраивайся, я тебе еще сто таких букетов куплю. Вот увидишь.
Через неделю он притащил, действительно, какие-то цветы, но это было уже не то. Всё дальнейшее было не то. Когда Ленке исполнилось пять, она говорила всего два слова: «адай» (отдай) и «абери» (забери). «Отдай» — про все, что ей нравилось. «Забери» — про все, что ей не нравилось. Не нравилось ей гораздо больше. Вопль «абери!!!» постоянно раздавался в их комнате — до тех пор пока Андрей, действительно, не забрал свои вещи и не ушел. Сказал — не может больше тратить жизнь на существо, которое никогда не станет человеком.
Ничего он не понимает. Ленка абсолютно человек. Приходит, кладет голову Лиле на плечо и мычит: «Маммм, маммм». Если Лилю кто-то при ней обидит (или Ленке покажется, что обидят) — набросится с кулаками. Один раз Лилю из автобуса чуть в милицию не забрали — какая-то женщина наступила ей на ногу, Лиля вскрикнула, и Ленка двумя ногами стала топтать этой женщине туфли. А весу там дай боже, большая девочка уже. Женщина еле ушла, весь автобус орал на Лилю, а Ленка выла, не понимая, что она сделала не так. Лиля вывела ее из автобуса и купила в киоске на остановке два мороженых, ванильное и в шоколаде. Дала съесть оба, а потом, липкую от мороженого, повела на трамвай. Ленка очень любила трамваи, ее веселил трамвайный звонок и красные вагоны, она радостно карабкалась внутрь и ехала, гордая, глядя в окно и повторяя: «Катают! Катают!»
В тот раз она была возбуждена и вопила своё «катают!» так громко, что услышал вагоновожатый. Лиля испугалась, что он их высадит на ближайшей остановке, но вагоновожатый покосился на Ленку, хмыкнул и специально для нее дал длинный переливчатый звонок.
— Завтра мы едем в Хайфу, — объявила подруга Машка, когда они с Лилей, обессиленные, вернулись из поездки в Эйлат. Машка в Эйлате немедленно загорела, а Лиля нет, к ее бледной московской коже плохо приставал загар. Зато она притащила груду камней и ракушек, пригоршню дешевых бус, ярко-зеленые пляжные тапки и фотографию дельфина с ехидным влажным носом. По дороге домой заезжали на Мертвое море, и Лиля лежала на странной упругой воде, от которой едко пощипывало кожу, но стихало на сердце. После Мертвого моря тело чувствовало невесомость. «Вот бы Ленку сюда», — думала Лиля, смазывая руки привезенным оттуда же, с Мертвого моря, нежным кремом.
