Девицы посмотрели в сторону Джона, занятого подписью на конверте. Подпись выглядела действительно похоже. Девицы были в коротких юбках, с полными сексуальными ляжками. Джон ненавидел и боялся таких, несмотря на то, что имел их сотнями. Он действительно мог сейчас пахнуть, поскольку не стал купаться с дороги: так торопился сюда…
— Говорят, он будет только вечером, — произнес кто-то.
Гостиница находилась в нескольких автобусных остановках от логова маньяка. Джон с трудом отыскал ее и, отыскав, с трудом сориентировался внутри.
Он съел несколько сэндвичей в автоматическом баре внизу и с удовольствием залил их целой пинтой молока. Чтобы проглотить невыразительную еду этих простых смертных, ему приходилось вызывать из памяти роскошные обеды, какими они в изобилии угощались во время оно.
Как те парни, которые до того жадно онанировали в детстве, что так и не смогли переключиться на живых женщин…
В номер, поспешно занятый сегодня утром, Джон вернулся совершенно разбитым. Нечего было и думать о горячем душе. Он снял ботинки и, потеснив свой распахнутый чемодан, бросился ничком на кровать, в надежде взять реванш за тяжелую ночь в самолете… Но что-то не склеилось: усталость осталась на месте, но только сон не соблаговолил сойти.
Лучи пробивались сквозь решетчатые жалюзи, печатая на полу отраженный портрет карлика. Джон ненавидел эту заурядную звезду, усилиями наивных поэтов вознесенную на пьедестал. Вселенная насчитывала мириады подобных солнц, средней величины и температуры, и не было ни малейшего повода выделять среди прочих именно его…
Последние годы Джон ненавидел все, что видели его глаза. Ненавистью были полны его новые песни, так же как старые — любовью. Плюс поменялся на минус, тела на антитела, углерод на кремний…
Мы все были обмануты с нашей любовью, цветами и песнями шестидесятых. Новые люди неожиданно выросли, незаметно захватили землю. Они возлюбили то, что мы ненавидели, и возненавидели то, что мы любили.
Нашу рассеянность к предметному миру они заменили его восторженным культом, и храм теперь биржа, и фетиш теперь денежный знак. Путь в высоту духа есть путь к высоте тела, и все многообразие наслаждений сводится к наслаждению сексом и едой… Впрочем, секс они теперь называют любовью, а еду… Не имеет значения. Даже сами слова изменили свой смысл за последние десять лет.
Неужели зря приходили в мир мои золотоголосые Битлы? Неужели напрасно включили мы эту круглую Землю, и стала смертельной для нее даже столь легкая доза счастья и добра?
Внезапно, как был — с руками, заложенными за голову — Джон Леннон вскочил с кровати и замер посередине комнаты, будто кто-то невидимый направил на него, прямо в морду ему направил — черное дуло.
Есть выход один…
Мир до битлопришествия был тяжел и грязен — жестокий и грубый послевоенный мир. Они пришли и врубили его, преобразив и засыпав цветами, и именно он, Джон Леннон, сделал это. Он создал оркестр клуба одиноких сердец по своему образу и подобию, и не надо оваций…
Бог единственно чем отличается от человека, что умеет творить миры. Это свойство Его недоступно человеку, как недоступно и удивительно умение композировать мелодию…
Ничто не мешает Мне повторить Мое творение.
Я соберу их снова, наивных, напористых парней — в Ливерпуле, Токио или в какой-нибудь Москве, я обучу их искусству творить миры, и мы вновь пройдем дорогой, усыпанной цветами. Только…
Джон, наконец, заметил, что стоит, сцепив руки в замок за головой, будто свежеарестованный. Он бросил руки на бедра в жесте бессилия. Мысль, несколько месяцев мучившая его в Гонолулу, когда он лежал, свернувшись в бессоннице под мышкой у Йоко, встала перед ним обнаженная во весь рост.
Да, ты должен это сделать, наконец. Ты должен уничтожить маньяка, вставшего на твоем пути. Своими вот этими руками.
Джон долго блуждал в районе сороковых улиц, пытаясь найти магазинчик, рекламу которого вырезал из газеты с месяц назад. Он был совершенно не приспособлен к реальному бытию, этот Леннон. Всю свою жизнь он провел в глубокой задумчивости, сочиняя песни и стихи. Он никогда не отдыхал, не развлекался, наблюдая мир из окон лимузинов, отелей, через экран телевизора. Он, в сущности, и не жил вовсе, как жили все те люди, для которых он выворачивался наизнанку. Теперь, попав в эту тяжелую, необъяснимую нищету, словно на другую планету, он видел проблемы в самых элементарных вещах: поиски улицы, дешевого ресторана, туалета, наконец…
Хозяин оружейного магазинчика был жирным и мрачным типом, он не узнал в молодом взволнованном человеке некогда великого битла. Джон выбрал револьвер «Смит и Вессон» 38-го калибра за 169 долларов, очень похожий на зажигалку, которая была у него в юности. Хозяин смотрел тускло, понимающе: он давно работал в этом бизнесе и знал, зачем покупает оружие тот или иной человек… Эх, взять бы вас всех, кто сделал свое состояние на наших костях, взять бы и собрать вместе, всех вместе на одном стадионе — а во всем мире вас, алчных, жирных, кровососущих — вряд ли наберется больше, чем один хороший стадион — собрать бы вас, и всем сразу, всем одновременно… Гуу Гуу Гуу Джуб — снова спеть вам всем.
Я плачу, я плачу, я плачу…
— Смотрите, Леннон! — услышал он высокое контральто.
— Какой еще в жопу Леннон! — отозвался прокуренный баритон.
— Верно, Рокки, — подтвердил кто-то негритянским басом. — Такие люди не ходят по улицам без охраны.
Джон оглянулся. Он стоял в небольшом садике, вовсе не помня, как оказался здесь. Пахло рыбой. Неподалеку на лавочке сидела рыжая девица в окружении трех цветных. Двое залезли ей клешнями в штаны, а третий стоял сзади, занимаясь ее силиконовой грудью.
— Ты что, правда что ль, Леннон? — спросил бас.
Джон неприятно улыбнулся, хлопнув себя по бедрам. Он вспомнил ту ливерпульскую драку в шестидесятом, когда рабочие, будущие законопослушные битломаны, чуть его не убили, изменив небрежно весь ход человеческой истории.
— Ну, а если и да, то что?
— Тогда вали отсюда, пока я тебе рога не поотшибал! — приказал баритон.
— Давай-давай, — подмахнула девица. — Иди, откуда пришел, Джон, иди домой.
— Вот-вот. А то еще найдется какой-нибудь кретин и всадит тебе пулю в лоб.
— А то и все пять…
— Ведь ты славный малый, Джон, шлепнуть тебя — значит примазаться к твоей славе.
Джон внимательно посмотрел на этих фантастических существ. Один был предельно похож на глубоководного краба: его глаза-шарики крупно дрожали на эрегированных стебельках. У другого была голова: круглая, бритая, крупная, как яйцо динозавра. Третий был ничем не примечателен, но имел в заднем кармане рыбу, и нестерпимо этой рыбой вонял. Четвертый был женщиной, но это только так казалось: Джон дал бы руку на отсечение, что это транс.
Ладонью Джон ощущал в кармане силуэт своего новенького револьвера. Он медленно достал его на свет и посмотрел с поддельным удивлением на вороненую сталь, затем заговорщически подмигнул обидчикам. Негры замерли и побледнели, словно став ненадолго белыми. Девица взвизгнула, обморочно валясь навзничь.
— Нет-нет, Джон! — крикнул бас. — Не надо, Джон. Мы пошутили.
— Я тоже, — сказал Джон и начал стрелять: Гуу! Гуу! Гуу! Джуб!
Смотри, как они убегают, словно кабаны под ружьем, смотри, как они летят. О глупый кровавый понедельник, тики снаружи, тики внутри, тики под глазами, желтый гнойный заварной крем, вытекающий из ноздрей дохлого пса…
Гуу Гуу Гуу Джуб.
Это была галлюцинация. Мгновенная и яркая, как звездная вспышка. Джон обнаружил себя статуей с руками на бедрах, а четверо подонков мирно смеялись над ним с пяти ярдов пространства, живые и невредимые — крабалокер, рыботорговец, яйцечеловек и порнографическая жрица… Он медленно повернулся и пошел.
В гостинице снова, как утром, бросился на кровать рядом с чемоданом, только на сей раз сразу же удалось умереть.
Снился крабалокер, рыботорговец, яйцечеловек и порнографическая жрица… И вдруг оказалось, что все они вместе есть ничто иное как на четыре части поделенный маньяк… Снился человек в «Кадиллаке» — другой человек, не маньяк — он отправился в какое-то странное, таинственное путешествие, но на первом же перекрестке, задумавшись, не заметил, что переключили свет, и расшиб себе в той же машине голову, а толпа глазела на него, и всем было знакомо его лицо, и вдруг все сразу поняли, что это и есть он — маньяк… Снился Гуу Гуу Джуб, он был желтый. Снился доктор из Гонолулу…
Это был сон-воспоминание, это на самом деле было… Джон пришел к нему, когда стало совсем невмоготу. Он рассказал все: о бессоннице и постельных проблемах с Йоко, о Битлах и мучивших его сомнениях, о том, как тяжело жить в этой нищете и безызвестности, в то время как маньяк, присвоивший его славу и деньги, вкусно ест, сладко спит, ловко трахается, не имея на все это никакого права…
