«Это не решение. Решение — мы должны оба жить в этом лагере. И, черт подери, та проклятая куцая палатка воняет как моча кота или еще похуже».
«Я не против побыть там».
«Скажу тебе вот что — тебе придется вскакивать множество раз за ночь, выглядывать койотов. Буду счастлив поменяться, но предупреждаю, я не умею готовить. Будь доволен открывателем консервов».
«Не может быть такого, уж не хуже, чем я. Без всяких сомнений, я не был бы против».
Они отгоняли ночь в течение часа желтой керосинкой, и, приблизительно в десять, Эннис поехал на Сигар Батт, подходящей для ночных поездок лошади, через мерцающий иней, назад к овцам, захватив оставшиеся бисквиты, коробочки с джемом и флягу с кофе для себя на весь следующей день, сказав, что он сэкономит поездку, и будет отсутствовать до ужина.
«Палил по койоту на рассвете», — сказал он Джеку следующим вечером, умывая лицо горячей водой, намыливаясь мылом и надеясь, что его бритва достаточно остра для бритья, в то время как Джек чистил картошку. «Большой сукин сын. Яйца у него размером с яблоки. Держу пари, что он задерет нескольких ягнят. Выглядит таким здоровым, словно готов сожрать верблюда. Тебе не оставить горячей воды? Еще много».
«Это все тебе».
«Хорошо, я иду мыть все, до чего смогу дотянуться», — сказал Эннис, скидывая свои ботинки и джинсы (никаких трусов, никаких носков, заметил Джек), выжимая зеленую тряпку для мытья посуды рядом с костром, так, что огонь зашипел.
Они поужинали у огня, у каждого по банке бобов, жареная картошка и кварта виски на двоих, усевшись задницами на бревно, подошвы сапог и медные заклепки джинсов нагрелись, передавая друг другу бутылку, пока небо цвета лаванды теряло цвета, и опускался холодный воздух, пили, курили сигареты, вставая время от времени помочиться в свете от костра, выбрасывающего искры в купол неба, подбрасывая дрова в костер, чтобы поддержать течение разговора, говоря о лошадях и родео, неприятных происшествиях, затянувшихся авариях и катастрофах, подводной лодке Трешер, которая пошла ко дну двумя месяцами раньше со всей командой и как это должно было быть — в последние обреченные минуты. У каждого были собаки, и каждый разбирался в них, обсуждали планы для ранчо Джека, где обитали его отец и мать, а семейное гнездо Энниса кануло в лету годы назад, после того, как его предки умерли, старший брат в Сигнале и замужняя сестра в Каспере. Джек сказал, что его отец был достаточно известным в прошлом наездником быков, но держал тайны мастерства при себе, никогда не давая Джеку и слова совета, никогда не приходил посмотреть скачки Джека, хотя это он одевал его в шерстяные свитера, когда Джек был маленьким ребенком. Эннис сказал, что вид скачек, интересный ему, длится больше, чем 8 секунд и имеет некоторые привлекательные особенности. Деньги — вот привлекательная особенность, сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Они с уважением относились к мнению друг друга, каждый был доволен компаньоном в месте, где ни один из них такого не ожидал. Эннис, едущий против ветра обратно к овцам, в предательском, пьяном свете, думал, что у него никогда не было такого хорошего времени, чувствуя, что он мог бы дотянуться до ослепляюще белой луны.
Лето шло, и они перегнали стадо на новое пастбище, перенесли лагерь; расстояние между овцами и новым лагерем было больше и ночная поездка дольше. Эннис ездил налегке, спал с открытыми глазами, но время, что он был вдали от овец, увеличивалось и увеличивалось. Джек выводил визгливые запилы на гармонике, немного вялый из-за падения со своенравной гнедой кобылы, у Энниса был хороший грудной голос; несколько ночей они провели, распевая пару-тройку песен. Эннис знал сальные словечки к «Рыже-чалой.» Джек попытался спеть песню Карла Перкинса, крича, «что я говорю-да-да», потом затянул печальный псалом, «Идущий по воде Иисус», услышанный от матери, которая полагала, что Пентекост, когда пел на торжественной панихиде, местами звучал как тявканье койотов.
«Слишком поздно, чтобы тащиться к ним, этим чертовым овцам», — сказал Эннис, головокружительно пьяный, стоя на четвереньках, в тот холодный час, когда луна стала ущербной на два часа. Камни на поляне окрасились в бело-зеленый цвет, и сильный ветер пригибал языки пламени низко к земле, а потом раздувал огонь в желтые шелковые сполохи. «Дай-ка мне лишнее одеяло, я тут прилягу, вздремну минут сорок и поеду с рассветом».
«Отморозишь задницу, когда костер погаснет. Лучше бы спать в палатке».
«Да ладно, я ничего не почувствую». Но он дрожал под парусиной, сучил ногами, храпел на земле уже достаточно долго, когда разбудил Джека постукиванием зубов.
«Иисус Христос, кончай трястись и иди сюда. Спальное место достаточно большое», сказал Джек хриплым со сна голосом. Действительно, место было достаточно большим, достаточно теплым, и скоро они значительно углубили их близкие отношения. Сон Энниса был в самом разгаре — починить ли забор или прогулять деньги, и он ему не хотелось ни одного, ни другого, когда Джек притянул его левую руку к своему вставшему члену. Эннис резко отдернул руку, как если бы он коснулся огня, встал на колени, расстегнул ремень, спустил штаны, поставил Джека на четыре точки, с помощью легкого усилия и небольшого количества слюны вошел в него, чего он никогда не делал раньше — но никакие инструкции для этого не нужны. Они пошли в эту дорогу в тишине, за исключением нескольких хриплых вздохов и полупридушенного Джека: «Сейчас кончу», закончили, рухнули и уснули.
Эннис проснулся в алом свете рассвета, со штанами ниже колен, с отменной головной болью, и Джеком в притык к нему; не говоря ничего о происшедшем, они оба знали, как это повлияет на оставшуюся часть лета, и овцы отправились в ад.
Так оно и шло. Они никогда не говорили о сексе, разрешая ему случаться сначала только в палатке ночью, затем и при дневном свете, под горячим солнцем, палящим с неба, и вечером — в тепле костра, быстро, грубо, в смехе и фырканье, никакого приглушения шума, но — сказав «нет» гребаному слову — только раз, когда Эннис сказал: «Я не педик», Джек поддержал: «И я. Это разовый случай. И это никого не касается, только нас». Были только они двое на горе, летящей в насыщенном эйфорией, горьком воздухе, смотрящие сверху на спинку ястреба и ползущие огни машин по равнине внизу, отстранившихся от привычных забот и далеких от собак на ранчо, лающих в темноте. Они верили, что их никто не видел, и не знали, что Джо Агюрр однажды наблюдал за ними в свой 10x42 бинокль в течение десяти минут, ожидая, пока они застегнут свои джинсы, ожидая, пока Эннис не поехал назад к овцам, перед тем как передать известие, что близкие Джека послали сообщение — его дядя Гарольд был в больнице с пневмонией и предполагалось, что он не выкарабкается. Но он выкарабкался, и Агюрр приехал снова, чтобы об этом сказать, пристально уставившись на бесстыжего Джека, который даже не потрудился спуститься с гор по такому поводу.
В августе Эннис провел всю ночь с Джеком в основном лагере, и под проливным ливнем овцы понеслись на запад и смешались со стадом на другом пастбище. Было тяжелое время, пять дней Эннис и чилийский пастух не знающий английского пытались решить задачу, почти нерешаемую, поскольку маркировка краской была потерта и слабо заметна в конце сезона. Даже когда номера совпадали, Эннис знал, что овцы были перемешаны. В это беспокойное время все казалось запутанным.
Первый снег выпал рано, тринадцатого августа, навалившись по колено, но быстро растаял. На следующей неделе Джо Агюрр прислал им указание спускаться — другой, больший шторм приближался с Тихого океана — и они упаковали вещи, и спустились с горы — с овцами, с камнями, катящимися из под их ног, под пурпурным облаком, несущимся с запада, и металлическим запахом прибывающего снега, подгоняющего их. Гора бурлила с демонической силой, покрываясь ледяной коркой под мерцающим сквозь рваные облака светом, ветер вырывал траву в ущелье, и катил бревна от разваленных лесозаготовок, и дико завывал в узких ущельях. Так как они спускались под уклон, у Энниса было чувство, что он как в замедленной съемке — в безудержном, необратимом падении.
Джо Агюрр заплатил им, сказав пару слов. Рассматривая потрепанных овец с кислым выражением на лице, произнес: «Некоторые из них не дошли досюда вместе с вами». Количество овец было не тем, на которое он надеялся. Ранчеры никогда не работали слишком усердно.
«Ты собираешься заняться этим следующим летом?», — спросил Джек Энниса на улице, одна нога уже в его зеленом пикапе. Ветер дул сильными и холодными порывами.
«Скорее — нет». Облако пыли моталось в воздухе и насыщало все мелким песком, и он икоса смотрел сквозь него. «Как я говорил, Альма и я поженимся в декабре. Попробую найти какую-нибудь работу на ранчо. А ты?», — он отвел взгляд от челюсти Джека, с синяком от сильного удара, которым Эннис наградил его вчера.
