Наконец они оставили люльку в покое и медленно двинулись в сторону входных дверей. Двое выскользнули наружу, а последний, задержавшись, неожиданно обернулся, посмотрел на Пятро и подошёл к его лавке. Пятро с ужасом увидел, что это один из тех чертей, которые ему приснились.
— Вот тебе подарок, Пятро! От чертей подарок! — хрипло прогнусавил чёрт, довольно подмигнул хозяину и с какой–то злобной, торжествующей улыбкой скрылся в дверях.
Пятро схватил топор и. проснулся. В хате было тихо, лишь за окнами едва слышно завывала пошедшая на спад вьюга. Пятро вскочил с лавки и осторожно пробрался к люльке — Панасик спал безмятежным, спокойным сном. «Приснится же такая дрянь!» — подосадовал Пятро и улёгся на лавку.
Вновь он проснулся от жуткого, нечеловеческого вопля Гали:
— Панасик! Дитятко мое! Родненький мой! Панасик!
Пятро вскочил на ноги и бросился к люльке, возле которой стояла Г аля. Жена в исступлении трясла Панасика и продолжала кричать на всю хату:
— Проснись, родненький мой! Кровинка моя! Проснись! Что же это?! Пятро!
— Тут я — чего ты?! — Пятро, белый как снег, стоял возле жены, полный нехороших предчувствий.
— Мёртвый наш Панасик! Холодный! Мёртвый наш хлопчик! — закричала Галя и подала Пятро завёрнутого в тряпки младенца.
— Как мёртвый? Что ты такое говоришь, Г аля?! — в отчаянии крикнул Пятро и с надеждой провёл ладонью по лбу Панасика.
Лоб был холодным. Младенец не подавал никаких признаков жизни.
— Панасик! Сынок мой! Что же это?! — растерянно повторял Пятро, с ужасом глядя на мёртвого сына, будучи не в силах поверить в произошедшее.
Первым желанием Пятро было выскочить на улицу, побежать по Ректе, позвать на помощь людей, но он лишь в отчаянии смотрел на своего мёртвого сына, понимая, что теперь всё это уже бесполезно. Опустошённые, убитые горем родители молча сидели возле люльки с мёртвым младенцем, не зная, что им делать дальше.
Похороны назначили на третий день, в пятницу. Казалось, что во дворе собралась половина Ректы. Галя почти всё время беззвучно плакала и, казалось, постарела за эти несколько дней лет на десять. Пятро крепился, но и он выглядел неважно. Сельский батюшка отец Андрей прочитал заупокойную, маленький гробик вынесли на улицу, и вся скорбная процессия двинулась к кладбищу.
На кладбище свящённик провёл ещё один молебен, окропил всех присутствующих святой водой и сказал убитым горем родителям, чтобы они прощались. Пятро поцеловал Панасика в холодный лоб, а Галя обхватила гробик и вновь зарыдала. Её с трудом оторвали от тела и усадили на принесённую с собой лавку. Отец Андрей дал сигнал закрывать крышку и два крестьянина быстро поднесли к телу младенца верхнюю часть маленького гроба. Но, странное дело, как они ни старались, крышка не закрывалась. Закрывать крышку силой никто не хотел, и её вновь сняли, чтобы посмотреть в чём дело. Один из крестьян, едва взглянув на гробик, тут же в страхе отшатнулся в сторону. Второй, посмотрев туда же, изумлённо застыл на месте и принялся истово креститься:
— Свят! Свят! Свят! Нечистая сила!
С ближайших деревьев с громким тревожным карканьем в небо поднялась целая туча неизвестно откуда взявшегося воронья.
Г аля поднялась на ноги и сделала несколько шагов к гробику. Но ещё раньше там оказался Пятро. Широко раскрытыми глазами он смотрел то на лежащего в гробу сына, то на обступивших его односельчан. Наконец Пятро не выдержал и достал тело из гроба. Народ изумлённо ахнул.
— Что же это, батюшка, а?! Что же это, люди добрые?! — Пятро развернул мёртвого младенца, к ужасу собравшихся сбросил в снег тряпки, и. в его руках оказалась обыкновенная деревянная колодка с торчащим вверху сучком, который и не позволял закрыться крышке гроба.
Все загудели и, крестясь, принялись отступать назад.
— Присыпуш! — выдохнула Ганна Блиниха и, толкнув в бок своего растерявшегося мужа Василя Блина, несколько раз перекрестилась. — Как пить дать — черти присыпуша сделали!
Отец Андрей шагнул назад вместе со всеми, но затем, совладав с собой, остановил пятившихся крестьян:
— Стойте! Негоже православным людям нечистым поддаваться! Могилу надо зарыть, а колодку разрубить — нечистая она, нечистыми и подброшена!
— Не дам рубить колодку! — неожиданно закричала Галя и, вырвав колодку из рук Пятро, вновь запричитала: — Это мой сынок Панасик! Он просто спит! Он проснётся! Он живой!
У неё хотели отобрать колодку, но отец Андрей махнул рукой и почерневшую от горя женщину на время оставили в покое.
— Да, Ганна, чего только на белом свете не делается, чего не происходит. И что это за напасть такая, что за присыпуши? — задумчиво спросил Василь Блин у жены, когда они возвратились домой. — Я там, на кладбище, не стал спрашивать.
— Присыпуш и есть. А я говорила Пятро, чтобы он колодки рубил. Ещё и спрашивала, все ли порубил. А он отвечает — все. Да не все, видно, раз из гроба колодку достали, — назидательно заметила Блиниха.
— И откуда ты всё это знаешь? Может, ты ведьма? — беззлобно спросил Василь.
— И не отсохнет твой язык такое спрашивать! Какая же я ведьма, а?! Вот бабка — первая в округе, это точно. Половина детей в Ректе через мои руки прошла. У Старжевских, на что уж паны из панов, и то я бабкой была, панича молодого принимала. Да где я только не была — у самого чёрта разве что?! — с чувством превосходства заявила Ганна.
— Тьфу ты, зачем нечистого не к месту поминать — тем более после того, что на кладбище было?! — недовольно проворчал Василь.
Помолчали.
— Я слыхал, что из присыпушей русалки получаются. А то ещё говорят, что со скидушей? — спросил Блин, пытаясь вызвать жену на разговор.
— Не молол бы языком про то, про что не знаешь! — хмыкнула Блиниха. — Ски- душ — это ребёнок, что до срока родится мёртвым. Никаких русалок из скидушей не бывает — то пустая болтовня одна. Русалки, они из присыпушей. Да только если присыпуш — девочка. Из мальчиков русалок не бывает. А из девочек — да, — Ганна не заметила, как увлеклась разговором. — Если не рубить колодки, их могут украсть черти. А как только украдут, то сразу жди беды, если во дворе дети до года есть. После года не страшно. А до года — надо в оба смотреть! Украдут черти колодку и смотрят за хатой. Сделают руки и ноги, получится из колодки дитя, и подбросят его ночью в люльку. А хозяйского ребёнка с собой унесут. Вот и присыпуш. Только присыпуш–то — не живой. На ребёнка он похож как две капли воды, но это всё колдовство — живого дитя им не сделать. А как пройдёт срок или же молитву произнесут и водой святой окропят детский гроб, как сегодня отец Андрей на кладбище, тут же присыпуш превращается в обычную колодку. Ту, что черти украли. Говорила я Пятро — руби колодки.
— А что же они с мальчиками украденными делают?
— Того я не знаю. Из девочек — русалок. А про мальчиков ничего сказать не могу, — покачала головой Г анна.
Блиниха и в самом деле была известной на всю округу бабкой и принимала едва ли ни все роды, что случались в Ректе и округе. Даже из самого Пропойска звали её к себе роженицы, и поэтому, благодаря Ганне, у Блинов хватало и еды, и сукна на одежду. А порой те, кто побогаче, одаривали Блиниху и деньгами. За всю её многолетнюю практику лишь однажды родился мёртвый младенец, да и то потому, что привезли её к роженице поздно, когда та металась в кровати уже в совершенной горячке и не было никакой надежды на благополучный исход.
— Однако же что это получается — помер у Пятро с Г алей сын или нет? Вроде помер, а тела–то нет. Значит, и могилы тоже нет? — озадаченно спросил сам у себя Василь. — Хотя и в живых–то его вроде нет?!
Ганна лишь пожала плечами, потому что и сама не знала ответа на вопрос мужа. Конечно, ей немало было известно разных историй про присыпушей, но насколько они были правдивы, не могла сказать даже она сама. Про колодки она говорила односельчанам скорее по женской привычке опасаться всяких напастей в случае неисполнения тех или иных примет. А про присыпушей ей рассказывала ещё давно помершая бабка. Сама же Блиниха сегодня впервые столкнулась с такими чудесами и была поражена и удивлена не меньше своего мужа, но не подавала вида, чтобы не показать Василю, что она и сама ничего толком не знает и лишь припоминает предостережения и рассказы своей бабки, тоже хорошо знавшей в своё время повивальное дело.
— Что–то Катьки нашей давно нет — пойду посмотрю, — вспомнил Василь и засобирался на улицу.
— Совсем от рук отбиваться стала. Такой у неё возраст, что смотреть за девкой надо. Говорили мне, что её с каким–то незнакомым хлопцем несколько раз возле берёзовой рощи видели. Возле каменной крушни. Ты сходи туда да глянь тихонько что да как. Сама она молчит, словно воды в рот набрала. Да не зови её, а тихо сходи.
— Снег скрипит — как тут подойдёшь. Но я попробую, — заверил Ганну Василь и взглянул в окно: — Уже темнеть начинает.
