Навязчивый, слепой страх за свою судьбу все глубже проникал в сердце, властно подавляя волю и разум. Даже безумие этой ночи, бушующее вокруг море огня, разрушения были бессильны вырвать его из власти мучительных предчувствий. Он нисколько не сомневался, что его самые наихудшие предположения сбудутся: внутреннее чутье еще никогда его не подводило. Сейчас он был почти уверен: надвигается крах, неотразимый, страшный.
Полный душевного смятения, Иса шел по направлению к центру города. Неожиданно им овладела странная решимость: он должен все увидеть своими глазами. Пусть он занимает и не такой уж высокий пост, но ведь и на него ложится ответственность за случившееся. Надо смотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была.
Над городом стоял неумолчный гул. Казалось, кричал каждый клочок земли. Отовсюду вырывались языки пламени. Огонь бушевал в проемах окон, с треском пожирал потолки, со свистом пробивался сквозь щели в стенах, гудел, разносимый ветром. Все небо было затянуто черным дымом. Ядовитый запах горелого дерева, тлеющей материи и нефти мешал дышать.
Поблизости, будто приглушенные дымом, раздавались неясные голоса. Какие-то люди с тупым безразличием ломали и разрушали все, что попадалось им на пути. С грохотом обваливались стены.
«Народ долго сдерживал гнев и отчаяние. Чаша терпения переполнилась, — подумал Иса. — Какое страшное бедствие! И все же… Сжечь, конечно, надо многое, но только не Каир. Они просто не понимают, что делают! Ведь целая английская дивизия не смогла бы произвести и десятой доли таких разрушений. Да, битва на канале закончилась. Чует сердце: мы ее проиграли. У правительства нет солдат; остановить поджигателей некому. Неужели великий город погибнет в огне и три миллиона жителей останутся без крова? Неужели все будет разрушено, начнутся эпидемии и воцарится анархия? Неужели англичане снова введут в Каир свои войска, чтобы «водворить порядок»? Неужели в дикой жажде разрушения люди забыли о независимости, патриотизме, мечтах о лучшем будущем?»
Мысли одна тревожнее другой безостановочно сверлили мозг, вселяли отчаяние в душу, вытравляя из нее последние остатки надежды.
На углу улицы Иса заметил группу людей, притаившихся в тени большого здания. Они выкрикивали:
— Поджигай!.. Громи!.. Да здравствует родина!
Иса не успел даже разглядеть их: бурный людской поток увлек его за собой. С каким наслаждением он собственными руками передушил бы всех этих типов! Нет, не может быть, чтобы они принадлежали к какой-либо партии. От них за версту разит предательством. На мгновение ему даже показалось, что запах гари на улице вытесняется отвратительным зловонием, исходящим от этих людей.
Горестно вздыхая, он с раздражением повторял про себя: «Поджигай, громи, да здравствует родина… Разве напрасно пролита кровь на канале, разве даром отданы жизни египетских солдат и офицеров? Ведь если так будет продолжаться, то все, что есть ценного и прекрасного, может оказаться преданным поруганию».
— Нет, — вдруг сказал он себе, — этого нельзя допустить. Скорее в министерство. Руководство должно узнать, что происходит в городе.
Но добраться куда-либо в этот час было не так просто. На улицах ни одной автомашины, только обломки.
Что сказал бы молодой патриот из зоны канала, возмущавшийся нехваткой оружия, если бы увидел эту зловещую картину и услышал призывы к разрушению?
Пожары, разбитые дома и магазины, дым, плотной пеленой окутавший город, — все это казалось невероятным и отвратительным. Но еще более чудовищной и отвратительной была измена, притаившаяся в темноте каирских улиц[2]. Казалось, все обезумели.
Иса с трудом протискивался сквозь бурлящую толпу, поминутно останавливался, едва переводя дыхание. Обычное самообладание покинуло его. Чемодан больно бил по ногам, путаясь в полах длинного серого плаща.
Полностью выветрились из головы тщательно продуманные пункты доклада о событиях в зоне канала, который Иса должен был представить министру. Неотступно преследовала лишь одна мысль: какова же будет теперь его собственная судьба?
Будущее представлялось мрачным, как дым пожарищ в горящей столице.
Свернув в какой-то тихий переулок, Иса вдруг вспомнил фразу по поводу ликвидации договора[3], сказанную однажды в клубе старым сенатором ас-Сальгуби:
— На все воля божья. Близок наш конец.
Иса, сидевший поблизости, возмутился:
— Эх, вы, сенаторы! Что вас интересует, кроме собственной выгоды?!
Повернувшись к Исе, старик убежденно повторил:
— Конец, а вы что думали? Аллах знает, что делает.
— Да ведь это самое великое событие во всей нашей славной истории! — воскликнул Иса срывающимся от волнения голосом.
— Да, действительно, — приглаживая усы, грустно согласился сенатор, — что за счастливые времена… И все же это конец.
В те дни всеобщего ликования слова старого сенатора звучали как вызов.
И вот сейчас Каир объят пламенем, а по углам улиц притаились предатели. Но нет! Народ найдет на них управу. Все они потонут в море народного гнева.
Заваленная обломками улица чем-то напоминала смертельно раненного большого и сильного зверя.
Иса несколько приободрился, твердо решив во что бы то ни стало пробиться к своему дому. Казалась, прошла целая вечность, прежде чем он наконец увидел знакомые очертания эд-Дукки[4].
Поздно вечером Иса отправился навестить Шукри-пашу. Особняк его находился неподалеку — в пятнадцати минутах ходьбы.
Паша принял Ису в рабочем кабинете, предложил сесть, а сам уселся напротив. Это был невысокий худощавый человек, казавшийся еще меньше в большом глубоком кресле. Его округлое приветливое лицо, изрезанное морщинами, сегодня было мрачным. Всегда элегантный и подтянутый, он и в этот вечер был одет в безупречно сшитый английский костюм пепельно-серого цвета. На лысой голове — красная феска.
Последовал обмен приветствиями — более поспешный, чем обычно: сказывалась серьезность обстановки. Иса чувствовал себя несколько неловко. Всего месяц назад он не решился предложить кандидатуру паши на освободившийся министерский пост, хотя знал, что тот мечтает войти в состав правительства. Теперь Иса искренне сожалел о проявленной нерешительности.
В последнее время старик фактически отошел от активной деятельности и продолжал оставаться лишь членом бюджетной комиссии сената. Сейчас Иса сочувствовал ему почти так же, как самому себе.
И тем не менее ему было очень интересно узнать, что думает этот человек обо всем происходящем.
Исполненный почтительного внимания, Иса терпеливо выжидал, когда Шукри-паша начнет разговор.
Но тот, удобно расположившись в кресле, хранил молчание. Несмотря на переживания, связанные с добровольным затворничеством в своем доме, паша заметно посвежел и даже несколько помолодел с тех пор, как Иса видел его в последний раз.
Наконец Шукри-паша, поправляя на пальце обручальное кольцо, промолвил:
— Да… Сегодняшний день мы долго будем помнить…
— Мне тоже довелось кое-что увидеть, — заметил Иса, стараясь вызвать пашу на откровенный разговор. — Это действительно был черный день.
Иса низко опустил свою большую голову. Его густые вьющиеся волосы рассыпались в разные стороны. Неожиданно резко выпрямившись, он уставился из-под нахмуренных бровей в лицо паши.
— Значит, ты приехал, когда Каир уже горел? — спросил паша.
— Да, там был сущий ад…
— Подумать только… Как ты оцениваешь положение… на канале?
Молодежь полна энтузиазма. Но у нее нет оружия. Расправа англичан с нашей полицией потрясла буквально всех…
— О, боже!
— Да, — мрачно сказал Иса, — мы неудержимо катимся к… — Слова застряли у него в горле.
Глаза собеседников, полные тревоги, встретились.
— А что говорят о нас люди? — едва слышно спросил паша.
— Почти все настроены патриотически. Но наши враги, чтобы отвлечь от себя гнев народа, распространяют слухи, будто мы спровоцировали события на канале.
Губы паши скривились в усмешке.
— Глупцы… Они всегда найдут что сказать… Выпьем-ка лучше кофе, — предложил он Исе, указывая на серебряный кофейник и поднос с печеньем на маленьком столике.
Наполнив чашечки, они стали медленно прихлебывать кофе, но испытывая, впрочем, никакого удовольствия. Иса оглядел кабинет — на стене над роскошным письменным столом висел портрет Саада Заглула[5].
— Представьте себе, я до сих пор не смог связаться с министром…
— Ишь чего захотел! — воскликнул паша. — Министр? А где он, спрашивается?.. Полиция! Армия! Все полетело вверх тормашками!..
— Неужели до сих пор не кончились пожары?
Вопрос Исы остался без ответа.
