— Благоденствия вам, Сократ и Геронакс, — вмешался в разговор продавец овец и коз. — Не только леса и рощи пострадали. Посмотрите, что стало с пастбищами! Негде пасти лошадей, коров, коз и овец. Все затоптано, испорчено или полито кровью. Водоемы и реки загрязнены, полны гнили, мусора и трупов животных. Кустарники на склонах вытаптываются и исчезают, потому что в летнюю жару скот угоняют в горы. А внизу их вырубают те, кто оставляет животных на равнине: чтобы кормить коз, обрезают молодые ветки с листочками. Не осталось дубов, негде собирать желуди, чтобы кормить свиней.
— Ты прав, Эвипп, от неразумной войны пострадали все: и люди, и животные — домашние и дикие, и земля, и водоемы — реки и озера, и растения, и горы, и равнины, — лицо Сократа стало цвета печали — серым. — Гнев богов за неразумность людей велик. Потеря добродетели — потеря могущества и славы. Любезные Геронакс и Эвипп, если вы меня простите, что мешаю вашей торговле, то я бы хотел рассмотреть с вами один вопрос, на который у вас, возможно, найдется более полный ответ, чем те жалкие догадки, что есть у меня.
— Не только мы, но и все, кто собрался тебя послушать, Сократ, охотно примут участие в беседе. Но, как мне кажется, Сократ, ответ на вопрос, который ты собираешься искать, ты уже нашел и без нас. Ты, видимо, хочешь, чтобы мы тоже узнали то, что ты нашел, — под улыбки собравшихся сказал Эвипп, указывая рукой на людей, которые полукругом встали около повозки Геронакса, прижав бедного мула к колесу так, что он нервно оглядывался и мотал головой, словно размышляя, лягнуть или укусить кого-либо из давящих на него.
— И что это за вопрос? — спросил кто-то нетерпеливо позади Сократа, который, обернувшись на голос, хитро прищурил глаза и улыбнулся.
— Если ты похож на отца, когда тот был молодым, не только лицом, но и своим желанием побыстрее все узнать, то, я думаю, ты один из сыновей Лизиса.
— Ты прав, Сократ. Я — Фаррасий, младший и единственный оставшийся в живых его сын. Остальные шестеро ныне тихо лежат в кипарисовых гробах в общей могиле по дороге к роще Академа, — молодой человек отвернулся, чтобы скрыть невольные слезы.
— Знаю твоего отца, передай ему поклон и пожелания иметь силу, чтобы пережить такое горе. Не раз видел его работу в эфебионе[3]. Замечательный мастер своего дела. Вырастил тысячи крепких телом и духом афинян. Работа педотриба[4] требует не только умения метать копье и диск, быстро бегать и далеко и высоко прыгать, хорошо бороться, плавать и ездить верхом, но и любви и настойчивости, терпения и целеустремленности.
— Хайре, Сократ, хайре, — послышалось со всех сторон, когда он вошел в цирюльню Авгия.
— Доброго дня всем! Клянусь собакой, Авгию самый маленький доход от меня. Кудри мои повыпадали…
— Или, слышал, Ксантиппа повыдирала, — добродушно съязвил кто-то из-за чужих спин.
— Не прячься, Поликл, я твой голос хоть среди сотен голосов мулов и ослов на агоре безошибочно узнаю, — ответил Сократ под хохот собравшихся. — Мне, может, не так повезло с женой-красавицей, как тебе с Телесиллой. Но моя родила мне троих сыновей. Ты же, видимо, одну из самых красивых женщин Афин ласкаешь плохо, что она никак не может осчастливить тебя наследником. Может, дело как раз в кудрях, и стоит некоторым мужьям их повыдергивать, чтобы не соблазнялись их красотой другие женщины, и тогда дома проку от них будет больше.
Под хохот афинян, раздавшийся по поводу намеков Сократа, Поликл поднялся, махнул добродушно рукой и примирительно промолвил:
— Опасно с тобой шутить, Сократ. Но это наше общее с Телесиллой горе — жалеем, что у нас нет детей, хотя мы прожили вместе счастливо уже почти два десятка лет. Нет для эллина больше горя, чем умереть, не оставив наследника. Мы решили усыновить сразу двоих и будем заботиться о них не меньше, чем о родных.
— Извини, Поликл, я не хотел обидеть тебя. Шутка получилась плохая. Брачные боги милостивы. Эрот щедр на подарки семейным парам. Вы еще достаточно молоды, все может измениться к лучшему. Я впервые стал отцом, достигнув акмэ, тогда как в этом возрасте многие уже имеют нескольких взрослых детей. А доход Авгию от меня действительно малый: хоть я и философ, но носить длинные волосы, как многие философы, не могу, волос на голове нет, ушли, наверно, вместе со способностью понимать, что, где и кому нужно и можно говорить, с кем и как шутить, да и вместо бороды и усов у меня лишь редкая мягкая щетина.
— Сократ, дорогой! — вскричал, не отрываясь от дела, хозяин. — Если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты сбиваешь цену за работу. И волосы у тебя на голове еще водятся, хотя и стали мягче, чем в молодости, и до лысины дело еще не дошло. Я с удовольствием побрею тебя бесплатно, даже если и в этот раз ты откажешься объяснить, почему раз в полгода сбриваешь бороду, а потом отращиваешь снова. Для меня немалый доход — уже сам твой приход. Большая честь — брить бороду, пусть небольшую и мягкую, великого мудреца Греции. Посиди еще немного, вот обслужу Дикеогена, он спешит домой: у него жена на сносях, и Сарпедона быстренько, он еще с вечера договаривался со мной, что побрею его сразу, как он придет, — медленно, но громко изрекал цирюльник, чтобы слышали как можно больше людей вокруг, указывая на удивленного толстого колбасника, у которого и жены-то никакой не было, и на лохматого и всего обросшего ламповщика, который ни о чем таком не договаривался.
Авгий льстил искренне, но не без корысти, понимая, что вслед за Сократом сейчас потянутся сюда те, кто и не собирался сегодня в цирюльню. Придут послушать шутки и беседу Сократа многие. Так что бесплатное бритье Сократа окупится многократно.
Хитрый Авгий, чтобы задержать у себя Сократа подольше, под выдуманными на ходу предлогами отодвигал его в очереди, а когда уже тянуть дальше было нельзя, стал брить его так долго и тщательно, с перерывами, давая Сократу вести беседу, что поденщик на соседней скамейке успел обслужить четверых клиентов. Сократ все понимал и не возражал против этих маленьких уловок хитрого цирюльника, который к тому же был еще и его соседом через улицу. С ним Сократ особенно подружился, когда в сражении при Потидеи Авгий продемонстрировал мужество, достойное гражданина великого полиса. В том сражении, когда Сократ вытаскивал из-под упавшей лошади безрассудно храброго Алкивиада, от наседавших спартанцев их прикрывал Авгий с несколькими афинянами. И пришлось бы афинянам выкупать своего будущего стратега и знаменитого уже тогда мудреца, если бы Авгий не подоспел вовремя.
По давно приобретенной привычке Сократ сидел с закрытыми глазами, пока Авгий работал с его лицом. Беседе это не мешало: многих Сократ узнавал по голосам.
— Хайре, Авгий! — раздалось вдруг очень громкое приветствие, почти крик.
— А-а, Зопир, входи, пусть боги охраняют тебя, — приветливо ответил цирюльник и пояснил удивленным таким воплем присутствующим, — мой родственник. Зопир долго путешествовал на Востоке, где и пострадал от разбойников: получил сильный удар по голове. С тех пор плохо слышит, поэтому очень громко говорит. Он — физиогномист. Зарабатывает себе на жизнь тем, что по чертам лица человека может рассказать о его характере и предсказать его судьбу.
Все обернулись к мужчине, которому на вид было никак не меньше пятидесяти. Неимоверная худоба, взлохмаченные седые волосы и борода, а особенно кожа, выжженная и высушенная солнцем, приобретшая темно-коричневый цвет, — все говорило о непростой и нелегкой судьбе физиогномиста.
— Очень интересно, — Сократ, отстранив руку Авгия, тоже повернулся к Зопиру. — Очень интересно. Как можно предсказать по лицу человека то, что известно только богам?
Зопир понял, что Сократ что-то сказал, обращаясь к нему.
— Я плохо слышу. Говорите громче, — почти прокричал он, однако взгляд его был приветлив.
— Он говорит, что несчастье произошло с ним более десяти лет назад. Временами ему кажется, что слух возвращается. Но надежды у него уже нет, — опять пояснил Авгий.
Сократ громко повторил свой вопрос.
— Ты прав, — ответил Зопир, с интересом рассматривая лицо Сократа. — Боги не все сделали доступным разуму человека.
— Иначе люди с помощью разума сравнялись бы с богами по знаниям, — пробубнил Сократ сквозь пальцы Авгия, который намыливал ему щеки.
— Но утаенное боги позволили угадывать по знамениям и знакам, — продолжал Зопир, который явно не услышал реплики Сократа. — Гадания дополняют знания.
— Если знамения и знаки богов правильно угадать, то есть увидеть и понять, — продолжал Сократ странный диалог с полуглухим Зопиром.
— Так считает, я слышал, и признанный дельфийским оракулом самым мудрым среди греков афинянин Сократ, — кричал во все горло Зопир.
