Жена профессора Анна Васильевна, добрая, хлопотливая, моложавая женщина, в которой есть что-то девическое, весело поприветствовала нас и побежала в кухню, на ходу надевая передник. Она любит молодежь и, учитывая наш аппетит, всегда приготовит что-нибудь вкусненькое: блинчики, вареники, пирожки — прямо со сковородки, пышные, горячие, — и напоит чаем с домашним вареньем.
Все наши уселись рядком на тахте в кабинете и приготовились слушать, как на лекции, а я пошла за Анной Васильевной на кухню — надо же кому-нибудь ей помочь.
— Ты мне только помоги накрыть на стол, сегодня уже все приготовила, — сказала Анна Васильевна. Она как-то странно смотрела на меня. Потом села на табурет. Я поняла, она сейчас что-то мне скажет… Так и есть!
— Тасенька, у меня сегодня был он… Василий Николаевич… Он долго сидел. Ничего не ел. Только квасу два стакана выпил. Он убит. Он так любит тебя. Просил тебя убедить.
— Анна Васильевна! Ведь вы же знаете… у нас все кончено. Еще два года назад.
У всякой девицы есть свой о н. Есть, конечно, и у меня. Вернее — был.
— Хотя бы только взглянуть на детей! Василий Николаевич нас обеих приглашал. Говорит, приходите, пожалуйста, вместе.
— Я не пойду, Анна Васильевна!
— Дети же ни в чем не виноваты. Это даже жестоко. Анна Васильевна прикрывает дверь и спрашивает меня в упор:
— Ты его разлюбила?
— Разлюбила.
— Я тебе не верю! Почему же ты изменяешься в лице, когда только произносят его имя?
— Остаточные явления, Анна Васильевна. Знаете, как после острого нефрита. (Анна Васильевна — врач, и я стараюсь говорить на ее языке.)
— Гм! Я ничего не понимаю. Что за странная пошла молодежь… Два года назад, когда весь институт, вся Москва склоняла ваши имена… («Вся Москва» — надо понимать соседи и знакомые.) Ты же всем тогда бросила вызов: я его люблю! Не смотрела, что он женат. Тогда все тебя осуждали… кроме нас с Михаилом Герасимовичем. А теперь, когда он овдовел… никто ничего не скажет. Наоборот, осудят, если за него не выйдешь. Скажут, не захотела возиться с детьми.
— Пусть осуждают сколько влезет!
— Тася! Это уже нигилизм. Разве тебе безразлично мнение людей?
— Но не могу же я каждому объяснять свои личные дела. Хорошо, вам я скажу, в чем дело.
Я села на подоконник.
— Тебя не продует?
— О нет же! Анна Васильевна, вы добрый и душевный человек. Но как вы сами не поняли до сих пор? Неужели вы думаете, что я тогда испугалась разбить… семью? Семьи никакой не было — одна видимость, фикция. Только отъявленные ханжи могли считать э т о за семью. Но я вдруг поняла, что причина в нем самом. Его жена не была уж такой никудышной, как он уверял. Только слишком слабая и податливая. Мне ее очень жаль… Погублена жизнь. И не потому я покончила с этой историей, что испугалась тогда раз и навсегда общественного мнения. Я его испугалась — Василия. Он — кулак!
— Тася!!! Его родители были середняки, но их раскулачили. И вообще… При чем здесь происхождение? Он научный работник, кандидат наук.
— Он будет скоро профессором. Научные звания он приобретает с такой же жадностью, как его дедушка землю. Он жадный. Он хочет как можно больше урвать от общественного пирога. Захватить себе. Вы его не знаете, Анна Васильевна. Спросите вашего мужа. Михаил Герасимович его понимает лучше. С самого начала он предостерегал меня от Василия.
Анна Васильевна смутилась.
— Ты знаешь, как я тебя люблю, Тасенька… Мне хотелось устроить твою судьбу… Теперь, когда жена умерла…
— Покончила самоубийством!
— Что за вздор ты говоришь? Она же умерла от родов!
— Она знала, что ей нельзя больше родить. Думала, второй ребенок спасет семью. Чтоб удержать мужа…
Я наложила на поднос что попало с кухонного стола и понесла в столовую.
За ужином Михаил Герасимович расспрашивал девчат, довольны ли назначением. Кто доволен, кто нет. Кого посылали на Кавказ, Украину или в Брянское лесничество, были довольны, а кому достался Север — ежились.
— Это же — Север, самые леса! — успокоил профессор. Он стал было говорить на любимую тему — о значении работы лесничего, но, поняв, что сегодня не доходит, усмехнулся и переменил разговор.
Брачко-Яворский у нас самый любимый профессор! Красотой он не блистал, наверное, и в молодости. Круглолицый, почти без шеи, глаза — как чернослив, нос картошкой, полные свежие губы, небольшие усы, какие в заграничных фильмах бывают у «злодеев», невысокий, толстый, с изрядным брюшком, энергичный, подвижной, несмотря на комплекцию. Ему лет под шестьдесят, но он каждый год ездит по экспедициям. Несколько раз даже оставлял преподавательскую работу и путешествовал по Сибири, Заполярью. Он-то Севера не боится.
За ужином в центре внимания неожиданно оказался гость, что спал в столовой. Пока Анна Васильевна сватала меня в кухне, он храпел на всю квартиру, а пробудившись, умылся, повеселел и на вопрос профессорши, не выпьет ли водочки, ответил полным согласием. Почувствовав себя взрослым, лесничим, вдруг присоединился к нему и Кузя. Девчонки прыснули со смеху, но Кузя не обратил на нас никакого внимания. Рядом с плечистым гостем из Сибири он казался бледным цыпленком — длинношеий, худой, голубоглазый, в желтой распашонке.
Выпили они, как и положено лесникам при встрече, за русский лес. И тут девчонки набросились на Владимира Афанасьевича с расспросами.
— Естественно, мы хотим знать, — волнуясь, сказала Лиля Соболева, она сразу раскраснелась, даже вспотела, русая челочка прилипла ко лбу, — я, например, еду в Запечорские леса… Скажите по правде, лесничему очень тяжело? Ну, отсутствие культуры, скука и прочее… по правде?
Лесничий усмехнулся.
— Сказать по правде, девушка, скучать-то нам некогда. Не хватает дня, да и ночи не хватает, — выберется свободный часок, уснешь, как убитый. Столько писанины, что в лес еле выберешься, прямым-то своим делом заняться. А насчет культуры… Радио у каждого лесника есть. Теперь и кино стационарное открыли в поселке лесорубов — от нашего кордона всего четыре километра. Клуб… Молодежь, известное дело, потанцует после кино. Ну, а мне не до кино — некогда! Библиотека? А как же, тоже есть. При клубе. Большая. Если ничего не делать, и то хватит читать на несколько лет, а она ведь пополняется новиночками.
— А как вас снабжают? — поинтересовалась с каким-то соболезнованием Анна Васильевна.
— Ничего снабжают: и хлеб, и крупа, и сахар, ну, там конфеты, консервы — все вовремя. У нас с женой почти все свое: садочек, огород, корова, птица всякая, кабана ежегодно выкармливаем. Орехов-то кедровых в лесу сколько угодно — хороший корм свиньям. Кордон возле самой Ыйдыги. Ловим рыбу, заготовляем впрок. Хорошо!.. А воздух какой у нас!! Мед, а не воздух. Я бы на Москву сроду не сменял. Здесь же одни выхлопные газы от машин задушат — отрава. Пасека у нас с позапрошлого года. Чистого меда собрали полтора пуда. Вот вам и Север!
Девчонки мои приуныли. На Владимира Афанасьевича они смотрели с ужасом, как на опустившегося вконец стяжателя. И это бывший ученик Михаила Герасимовича, так сказать, наше будущее!
— А кто же ваша жена? Ну, кем работает? — нерешительно спросила Тоня Синичкина, которую направили в Брянские леса. Она долго колебалась при поступлении в институт: идти ли на филологический или лесной. Тоже повлиял на выбор Леонид Леонов.
— Жена-то? — благодушно ответствовал Владимир Афанасьевич. — Я ведь на колхознице женился, вдове с двумя детьми. Теперь и своих трое. Разницы не делаем. Я, признаться, и забываю, какой мой, какой — пасынок. Слово какое-то нехорошее: пасынок. Правда? А теперь жена перешла в лесхоз. Бригадир малой комплексной бригады. Она у меня молодец, такая моторная, всюду поспевает. А вообще-то дома теща хозяйка. Хорошая женщина!
Заметив, что все как-то скисли и приуныли, добрейший профессор поспешил взять разговор в свои руки… Оговорюсь, скисли все, кроме меня. Такой уж у меня характер: когда другим не по себе, меня почему-то разбирает смех.
— Владимир Афанасьевич Корчак — очень скромный человек, — пояснил профессор. — Вы лучше познакомьтесь с его статьями в журналах.
Профессор со своей обычной живостью выскочил из-за стола, слазил куда-то на шкаф и разложил на столе, сдвинув снедь, стопку журналов «Лесное хозяйство». Я с интересом посмотрела, что может писать такой «вахластый». Дельные были статьи, и я устыдилась: опять по одежке встретила человека, если в «одежку» включить внешние события жизни этого человека, вроде кабанчика, курочек и отсутствия времени сходить в кино.
— Хорошо! — с восторгом заметил Кузя, почитав. Девчата просмотрели статьи и тоже, видимо, устыдились.
— Да пейте вы чай, а то остынет! — напомнила Анна Васильевна. Профессор сиял, будто похвалили его родного сына. Владимир Афанасьевич смутился.
