Впрочем, все это не относилось к оставшимся работникам. Эти не сделали ничего плохого. Не успели. Им мало что доверяли в бывшей Бутербродной, они почти ничем там не занимались, были на подхвате, и поэтому не успели ни до чего дотянуться, ни одной пакости не сделали, ничего не треснуло в их руках, не выскользнуло, не смогли даже обварить кого-нибудь кипятком или прищемить дверью, нет, зато все время, пока работала старая Бутербродная, этим занимались другие, старые работники, которых уволили и они вынуждены были покинуть те места, чтобы искупить свою вину и вырваться из того ада, ада настолько смехотворного, микроскопического, иллюзорного, совершенно незаметного, что никто не обратил бы на их уход внимания, не вопи о нем на каждом углу оставшиеся работники.
И вот, бывшие лодыри, а теперь единственные работники Бутербродной, не имеющие никакого представления о том, чем им предстоит заниматься, приступили к выполнению плана реорганизации.
Первым делом избавились от столов. Эта изящная рухлядь с антикварного аукциона давно мозолила официантам глаза. Все было выброшено. Изголодавшиеся по работе люди поломали это дерьмо вместе со стульями, даже не донеся до свалки. А на освободившееся место поставили высокие стойки для едоков, предпочитающих оставаться на ногах, а не валяться на диванах.
Люстры с того же антикварного аукциона с мягким умиротворяющим светом незамедлительно присоединились к столам. Вместо них прикрутили яркие галогеновые лампы, осветившие помещение так, что любая тарелка, любая вилка, будь она на столе или на полу, всегда оставалась хорошо видна, чтобы клиент не портил зрение, пытаясь выяснить, где здесь цыпленок по-мексикански, а где взболтанный вручную гоголь-моголь, чтобы, даже выронив вилку, возможно, так и не отмытую от жира, посетитель не ползал часами на четвереньках и не просил официанта принести еще одну, потому что вилок и так впритык и ровно столько, чтобы хватило на посетителей, набейся они битком, чтоб эти мощные, хоть и уродливые, но кто смотрит на потолок, лампы осветили каждый кубический сантиметр зала, и даже если клиенту заблагорассудится обедать под столом, который к тому же накрыт не помещающейся на нем скатертью, чтобы даже там, в кромешной тьме, клиент мог все это разглядеть и не поднимать шум по случаю паштета из гусиной печени вместо горячего шоколада, потому что не смог разглядеть.
Закончив с лампами, работники совершили следующий трюк. Они сдвинули стойки, поставив их почти вплотную и так, чтобы те поместились на половине зала. Экономия налицо.
Стойки были перенесены к выходу, одновременно работавшему и на вход. Да так, без этого не могло обойтись, что едоки в непосредственной близости от дверей мешали входящим, а, возможно, даже не позволяли закрыть или открыть дверь, выпирая плечом, левым, правым или обоими сразу, или выпячивая колено, или ступню, или непомерно разросшийся живот, локти, руки, целиком или частями, или даже голову, откинувшуюся в приступе смеха.
Работникам было плевать на это. В совершенстве владея планом реорганизации, они знали, на что идут.
Там же разместили барную стойку. Места хватило впритык. Ровно столько, чтобы средней комплекции мужчины могли окружить столы и, прижавшись к ним грудью, неподвижно стоять. От перемещений пришлось категорически отказаться. То есть, перемещения не стали совсем невозможны, но, например, чтобы пройти от столика номер семь к барной стойке, между которыми стояли столики пять и двенадцать, следовало гнать с них посетителей в том же направлении, освобождая себе дорогу, и была пара альтернатив, где этим людям рассосаться. Им можно было уйти в сторону свободной половины, выталкивая людей со столиков пятнадцать, девятнадцать и четыре, а можно в сторону выхода, занимая места у столиков семь и двадцать два. И здесь снова оказывалась пара альтернатив: сгоняемые со своих столов едоки могли так никуда и не приткнуться, оставшись в свободной половине или на улице, но могли и приткнуться, двигаясь таким образом, чтобы проталкивать дальше еще кого-то, стараясь держаться подальше от зон без столиков — пустой половины и улицы.
Здесь важно отметить, что столики не были закреплены за конкретными посетителями, иначе перемещение стало бы совсем невозможным. Поэтому в определенный момент человек просто хватал свои тарелки и, встроенный в вереницу таких же бедолаг, тащился по лабиринту от столиков к барной стойке или от барной стойки к столикам, пока его не вышвыривало на свободное место, где он мог снова поставить тарелки и продолжить есть.
К описанной модели работники пришли интуитивно, не было произведено ни одного расчета, не поставлено ни одного опыта. Работники даже считали, что вряд ли им удастся воплотить это в жизнь, наоборот, они считали это утопией. Но могло ведь оказаться и не утопией, на что и была сделана ставка. Победил самый нелепый вариант.
Как же поступили с освободившейся половиной помещения? Неужели эти кошмарные преобразования делались только затем, чтобы она осталась свободной?
Конечно, нет.
В освободившейся половине, в дальнем от входа углу устроили гардероб. Скорее, даже не гардероб, сложно подобрать точное выражение. Можно сказать, это была приколоченная к стене доска, из которой торчали гвозди-вешалки.
Предполагалось, что попав в Бутербродную, посетитель протискивался бы между столиками, запуская в движение вереницы и без того постоянно толкающихся едоков, и в какой-то момент оказывался у гардероба, где в спокойной обстановке без нервотрепки мог сдать верхнюю одежду, стоять в которой прижатым к столу и постоянно перемещаться с места на место просто не смог бы, а, может, и смог, но уходить в такие дебри не осталось никаких сил, лучше в следующей главе расскажем про туалет.
Удобный момент, чтобы представить работников Бутербродной. Их пятеро: четыре женщины и мужчина: миссис Сплюснутая, пани Черепаха, сеньора Добрита, мадам Кашалот и Марио.
Впрочем, разделение на мужчин и женщин довольно условное: барахло, отнесенное к женщинам, не обладало ничем, что отличало бы его от мужчин. Это были унылого вида замарахи с надтреснутым голосом спивающихся подростков. На общем фоне выделялась разве что сеньора Добрита — единственная, в ком присутствовали грация и чистоплотность.
У остальных не было и этого.
Вспомнили про туалет. В бывшей Бутербродной туалета, как такового, не было. Точнее, его не было в помещении Бутербродной, но был сарайчик во дворе. Посетитель, почувствовав что-то, требующее выхода, долго не тянул, понимая, что это дорога в никуда, можно лишиться последнего уважения, он поднимался с изящного кресла, покидал компанию по антикварному столику, и, извинившись передо всеми, направлялся к выходу, где швейцар открывал перед самым его носом дверь, чтобы впотьмах искать сарайчик, залезть в него, ободрав одежду о торчащие гвозди, справить нужду, не обнаружить ничего, что сгодилось бы подтереть зад, отчаяться, убраться обратно, присоединиться к своей компании и остаток вечера шумно втягивать ноздрями воздух, опасаясь учуять худшее.
Таковы реалии бывшей Бутербродной. В новой Бутербродной все обстояло иначе. Новая Бутербродная стала продуктом изнурительного труда оставшихся работников и плана реорганизации месье Жлобеля. В ней не осталось места сарайчику на задворках.
Поэтому между стойками и гардеробом поставили туалет. Миниатюрную туалетную комнату, скорее, даже не комнату, а уличную кабинку, впотьмах, чтобы никто не видел, приволоченную в Бутербродную. Стало не нужным выходить на улицу даже по нужде, все необходимое уже присутствовало внутри.
Но и на этом не остановились. Вспомнив о нелегком положении едоков, вынужденных перебираться с места на место по каждому поводу, работники придумали следующую вещь. На манер канав нечистот сделали углубления в полу и заключили по периметру помещение в эти траншеи. А затем соединили с утилизационным баком в туалете. Потом проделали отверстия в стене, чтобы нечистоты могли покидать Бутербродную в любой момент. Это позволило сэкономить на вывозе отходов. Экскременты сливались во двор, где уж точно никому не помешали бы.
А посетитель, находись он за столиком у такой канавы, мог больше не думать об изнурительных походах по туалетам. Достаточно было расстегнуть ширинку, в крайнем случае приспустить брюки и вытряхнуть в канаву все, что считал нужным. Такого удобства не было ни в одном заведении.
Канавами и закончили преобразования Бутербродной.
Мы намеренно не рассказали ни о чем, кроме как о зале, в котором только и делают, что раздеваются, испражняются и едят. Но всему свое время. Расскажем и о кухне, и о комнате персонала, и о кабинете месье Жлобеля. Дочитайте хотя бы до этого места.
