Она была столь же хороша, как и Маша, но в другом духе: субтильная, словно ребенок, с очень белой кожей, с темными гладкими волосами, с темными, чуть раскосыми глазами, немного похожая на японскую девочку, с припухшими губами – столь яркими на ее овальном личике, что они всегда казались накрашенными. Она смотрела на себя без той робкой влюбленности, с какой глядела на себя отраженная Маша, – Катя Сестролицкая глядела на себя оком заговорщицы, она словно была шпионом, а ее отражение – сообщницей, которой она собиралась поведать секретную информацию.
Ее взгляд и тонкое запястье, глядящее из черных рукавов китайской рубашки, все это было паролем, внимая которому она собиралась узнать саму себя. Минувшую ночь она также не спала, но нигде не тусовалась, а лежала в старой комнате одного московского сквота и молча смотрела на «жемчужину». Теперь она положила шарик в рот – он мгновенно растворился у нее на языке, оставив сладкое послевкусие. Через минуту туалет, где она находилась, стал кабиной космического корабля, оборудованный приборами будущего, унитаз и раковина расцвели лампочками, кнопками, датчиками, зеркало обратилось в светящийся волнистый экран, на котором возникла прелестная инопланетянка, стройная как стебелек, в черно-синей униформе своего звездолета – ее белое личико цветок трепетало и что-то безмолвно шептало детскими устами, словно испившими межгалактической крови – что-то она пыталась сказать: я… я?
Вроде бы она хотела обнажить это «я» – то ли в инопланетянке, то ли на кране, то ли в пульте управления полетом… Горизонтальное движение поезда грациозно вывернулось в вертикальное: теперь все неслось вверх… Фамилия девушки – Сестролицкая – тоже участвовала в ее переживании, и, не в силах найти свое «я», она желала обнаружить ее в «лице сестры». Лицо сестры на льдистом экране таяло и мерцало, в нем мелькали различные отражения, отсветы, и на какой-то миг – на долю секунды, на сахарную лимонную дольку секунды – она увидела чудесное лицо Маши Аркадьевой, ее золотистые волосы, ее влюбленные глаза – словно два зеркала, обнявшие вагончик с двух сторон, сообщались меж собою по двум каналам восхищения.
Два полурастворившихся «я» отразились друг в друге. Катя стояла в вагонном туалете, в поезде, несущемся в Крым. И она продолжала там стоять, внезапно околдованная созерцанием герба Украины, который был изображен на расписании, случайно попавшем ей на глаза. Она видела этот герб тысячу раз, но никогда его прежде не замечала, и вдруг ей открылась его странность, его загадочность – этот вензель в духе сецессии, символ, придуманный во времена символизма – удивительный усложненный трезубец Посейдона, почемуто ставший гербом не слишком морской страны, – что он значит, этот знак? Катя почувствовала, что этот знак говорит что-то, она должна его разгадать – он словно соткался в глубинах ее галлюцинаций.
И она разгадала: это были два «я», точнее, «я» и его отражение, и оба – «я» и отражение – пустили корни, обросли завитками, срослись, образовав между собой фигуру, напоминаю щую восьмерку, – знак бесконечности, и эта бесконечность и соединяла, и в то же время навеки отделяла «я» и его отражение, как отделяет зеркальная амальгама.
Между «я» и его отражением располагается бесконечность, бездна, и имя этой бездны – Зеркало.
Так расшифровала герб Украины Катя Сестролицкая.
Почему же Украина пометила себя этим мудрым знаком бога морей? Потому что ей принадлежит полуостров Крым, царство Черномора, одно из самых таинственных мест на свете.
Туда они все и направлялись.
Катя вернулась в купе, ответив на все вопросы, которые задала ей жемчужина. Ей казалось, она успешно сдала некий экзамен.
В купе было сонно. Коля Поленов спал как полено на нижней полке. Маша Аркадьева лежала на верхней с закрытыми глазами, улыбаясь. На другой верхней полке Яша Яхонтов писал в своем дневнике: «И вот свершилось: я еду на Казантип.
Но что такое "я"? Кто едет на Казантип в моем лице?»
Последняя фраза показалась ему странной, он даже несколько раз потрогал пальцами свое лицо, но продолжал писать: «Мое "я " состоит, как минимум, из двух "я". Я это Я.Я. (Яша Яхонтов). На пляже или лежа в ванне, когда я гляжу на свое голое тело, я хочу вытатуировать на нем фразу:
«Здесь живет мое "я"». Но когда я в одежде, то начинаю думать, что "я " живет между телом и одеждой.
Более того, иногда "я " начинает жить в самой одежде. Оно живет в моих кроссовках, джинсах, в моих майках, даже в часах. Вещи – это круто».
В этот момент в купе вошла еще одна девушка – Юля Волховцева. Ее все знали, но никто не ожидал ее здесь увидеть. Решение ехать на Казантип с этой компанией явилось к ней внезапно, и в последний момент она подбежала к поезду за пол минуты до отправления и запрыгнула в него безбилетницей и все это время шла по вагонам, высматривая друзей. Встретила по дороге еще какихто знакомых, в вагоне-ресторане угостили ее апельсиновым соком и «сникерсом» (она была голодна), но в результате все же разыскала свою компанию.
Ей все обрадовались, девочки стали обнимать и целовать свою красавицу-подружку, хвалить ее смелое решение бросить все и ехать с ними, принесли ей поездного чая и печенья. Дали денег проводнице (у самой Юли не было с собой ни копейки) и договорились, что Юля займет место Яши, я сам Яхонт (таково было, естественно, Яшино прозвище) перейдет в соседнее купе, полупустое.
Как ни прекрасны были Маша и Катя, а Юля Волховцева была еще краше.
Она была здесь младше всех, в отличие от подруг никогда ничего не употребляла, не курила сигарет, не притрагивалась к алкоголю, почти ничего не говорила, только улыбалась, и красота ее была ясной и прозрачной, как хрустальная чаша, наполненная чистой водой. Все ее любили до умопомрачения, но знали о ней мало: ходила она по подиуму, потом бросила и живет где-то на даче с родителями… Она любила танцевать на рейвах, без нее не обходился ни один open-air, но она в танце всегда была трезвой, улыбающейся, ясной и загадочной одновременно. Называли ее Принцессой рейва.
Яша перебрался в соседнее купе и обнаружил, что там едет один-единственный пассажир – старичок с книгой. Старичок хрупкого сложения, седой и аккуратно одетый во все белое – белую рубашку, белые брюки, белые парусиновые туфли.
Даже книга, которую он читал, была бережно обернута в белую бумагу. Лицо и руки старика покрывал густой загар.
Яхонт (он ценил в себе наблюдательность) отметил, что старичок, несмотря на годы, бодр, и, возможно даже, это старый англичанин. Но тот, отложив книгу, приветливо произнес:
– Кажется, пасмурный денек намечается.
Яхонт кивнул.
– А в Крыму жарко, самое время отдыхать. Вы на курорт?
– Нет, я на Казантип еду, – сказал Яша, думая о том, что на запястье старика довольно необычный браслет, состоящий из крошечных, переливающихся свастик.
– А, это на Азове? – спросил старик.
– Нет, это другой. На Азове там место есть – Казантип. Там в недостроенной атомной станции проводился большой рейв, ну то есть большая дискотека как бы… Теперь в другом месте проходит – в селе Поповка под Евпаторией. Туда и название перешло – Казантип, туда я и еду. Там весь август – молодежные как бы… самые модные диджеи, движение типа, и все такое.
– Нуда, я слышал. Потанцевать, значит, едете?
Яхонт кивнул. Старичок снова потянулся к своей книге.
– А что это у вас это за браслет? – неожиданно спросил Яков. – Со свастиками. Вы что, фашист?
Старик глянул себе на запястье.
– Этот браслет мне подарили в Индии. Дешевая вещица. Но памятная. Я не фашист, конечно.
Это в нашей стране, и вообще на Западе, свастика ассоциируется с фашизмом, а в Индии и на Востоке в целом это знак традиционных религий – буддизма, индуизма… Впрочем, сниму-ка я его – здесь он будет понят неправильно, о чем вы меня любезно и предупредили. Спасибо за напоминание.
Видите ли, я последний год провел в Индии, только вчера прилетел, не освоился еще в родныхто краях.
Старичок снял с руки браслет и спрятал в карман.
Из другого кармана он вынул наручные часы на кожаном ремешке и надел на запястье – туда, где раньше был браслет. Часы оказались солидные, юбилейного типа, с крупным циферблатом и большой пятиконечной звездой на нем.
– Вот так. Этот символ здесь уместнее, не так ли? Советская власть, правда, ушла, но звезды остались.
Ну и хорошо, что остались. Должно же что-то всегда оставаться, – старичок улыбнулся.
«Занятный старец, с обаянием», – отметил про себя Яша и тоже улыбнулся в ответ. Загорелая тонкая длань старика снова потянулась к книге, но Яше не хотелось писать дневник или спать, хотелось еще продолжать беседу с попутчиком.
– А что вы делали в Индии, если не секрет? Да еще круглый год. Отдыхали?
– Видите ли, я собирался просто путешествовать в компании друзей. Но по ходу подвернулось неожиданное дело. Пришлось поработать. Это задержало меня там.
