Он вскинул сумку на плечо и пошел от речки через кусты, огибая полигон. Вскоре он промок насквозь, только ноги в резиновых сапогах были сухи.
Кустарник сменился болотом, поросшим редкими лиственничками. Лева прыгал по кочкам, и самородок в сумке при каждом прыжке бил его по спине. Поскользнулся на мокрой кочке и шлепнулся в торфяную жижу. Зеленая синтетическая куртка была испорчена.
Беба выматерился. Он чувствовал себя наследником старого племени таежных золотарей. Ничего были ребята, с оружием в руках. Про них тоже слыхали.
На близкой трассе, натужно завывая, шел на подъем МАЗ. Он переждал, пока завывание исчезнет. Из кустов осторожно осмотрел трассу вправо и влево. Трасса была пуста. Бебенин в три прыжка пересек ее и углубился в таежную хмарь, где не было никаких полигонов, были только проплешины на месте вырубленной тайги и еще дальше торчали мрачные склоны сопок. Именно отсюда он и решил выйти в поселок.
Выжидая время, долго курил на пеньке.
Тайга на него давила. Он даже курил по-другому: спрятав сигарету в кулак. Получалось так: сдай самородок в кассу – живи спокойно. Но знал, что часто будет об этом жалеть и еще больше будет жалеть, когда над ним будут измываться приятели, собутыльники, коллеги. Сдать так, чтобы никто не знал, вряд ли удастся. В газете еще напечатают, прославят дураком на весь Союз. Но не зря его звали Бодрый Беба, на современный манер. Где-то в уголке мозга гремела бодрая музыка, мелькали смутные видения жизни.
Но эти видения жизни как-то были действительно смутны и неясны. Ну много денег. Ну выпивка, закуска, сногсшибательный гардероб. Несерьезно все это. В путаных жизненных связях Льва Бебенина числилось знакомство с одним индивидуумом, работавшим по валюте. У того было много денег. Но не было яркого блеска жизни, калейдоскопа чудес «все позволено», не было шепота зависти и восхищения. И кончил он очень плохо. Смурачно кончил. В колонии под часовым, на лесоповале… Да-а…
А совсем уж сбоку всплыла нелепая в этот момент мысль о том, что собирался стать виолончелистом. И стал бы, если бы не бросил. А почему бросил? Потому что лет двадцать труда, и впереди туманная перспектива славы. Зачем пятидесятилетнему деньги и слава?
Необходимо быть мудрым как змий. Мудрым и точным. Лев Бебенин курил сигарету за сигаретой, оттягивал время. На прииск необходимо прийти с готовым решением. Он не мальчик, изнанка жизни ему знакома, и он может себе представить все опасности липкой от страха тропы подпольной торговли золотом. Но он не украл, он нашел. И всего один раз. Можно на сей раз всерьез начать Новую Жизнь. Да, да, такие подарки судьба повторять не будет.
Небо на востоке стало желтым. Оно стало холодного желтого цвета. От тайги за спиной шла темная сила, крепила душу. Не будь сопляком, Беба. Восемь рубликов грамм – цена подпольного рынка. Надо только найти человека. Паспорт ему предъявлять не надо. Не будь сопляком, не смеши народ. А может, на этом прииске каждый в чемодане по килограмму держит. Не Пролей Капельки, например.
Не Пролей Капельки давно перешагнул грань, когда человека интересует фотография на Доске почета или заработок сверх минимально необходимого. Он, что называется, «отхильхял» – сей местный термин означает равнодушие человека ко всему, кроме выпивки, сна и еды. Перегорев в незапамятно дальние времена шального золота и лихой старательской добычи, Не Пролей Капельки работал кочегаром в поселковой котельной и в утренние часы ждал, когда к нему придет смерть. В целом же он был беззлобен, услужлив и числился достопримечательностью поселка, так же как окрестные сопки.
Когда Бебенин приблизился к нему, он сидел на пороге бездействующей по летнему времени котельной и разбирал водопроводный кран. В местах, где строят дома, на такие предметы всегда спрос.
– Привет! Будем жарить закуску? Наловил харю-зов-то?
Беба вынул из сумки большую бутылку вина, по дороге он зашел-таки в магазин.
– Нет хариусов, – сказал он. – Рыбка плавает по дну…
– Этт-ти чернила можно без закуси, – оказал Не Пролей Капельки. – А знаешь, почему харюзов нет?
– Почему?
– Снасть у тебя очень блискучая. Для такой снасти необходим… водоем. Чтобы берега мрамором выложены и разные там эвкалипты. А у нас что… ручьи!
– Кончай баланду, – подлаживаясь под тон, сказал Бебеиин. – Давай посуду. И расскажи что-либо. Например, про прошлые времена. Про золото там. Уголовников помнишь, наверное… Ведь помнишь, а? Места у вас знаменитые.
Над прииском плыл нормальный трудовой день. Издалека доносился рокот бульдозеров. Прошел в небе самолет Ил-14. Прогрохотал куда-то вертолет. Стайка пацанов отправилась в тайгу. Поселок был пуст, почти вымер, ибо было время промывочного сезона.
Они сидели на пороге котельной, и Беба умело вел беседу по извилистому и крайне интересному руслу.
– …Жил, получается, старичок на трассе. Содержал теплушку. Зимой здесь, понятно-понял, морозы, и шоферу что надо: переночевать, воду для мотора согреть и высушить валенки. Потом приехали товарищи и извлекли из-под койки у старичка. Что извлекли? Шестнадцать килограммов золотого песка. Понятно-понял? По другим слухам, извлекли сорок килограммов. Задержали кого-то на материке, и нитка привела к старичку. А сколько он до этого переправил? Я тогда сильно взволнованный был. Куда, думаю, он деньги девал? Потом вспомнил, куда я их сам девал, и успокоился. Понятно-понял?
Не-е! Любой не потащит. Потому что плохо все это. Из-за дурных денег жизни лишаться. Закону все равно: что щепоть, что пуд. Конешно, пуд выгоднее. Один фокусник, знаешь, что сделал? Растворил в кислоте этой, в царской водке. И налил в бутылки вроде фруктовой воды. Пить он, видишь ли, в самолете желает. Так бутылки в сетке на виду и повез. Попался на третий раз. За ним уже след был. Понятно-понял, высшая мера наказания.
– Так все и попадают? – криво ухмыльнувшись, спросил Беба.
– Так ведь кто не попадает, про тех мы не знаем, – резонно сказал Не Пролей Капельки.
От портвейна, тяжкого влажного воздуха и разговоров голова у Бебы кружилась. Не Пролей Капельки сидел, вспоминая былое. Обмороженные, ободранные, обожженные старательские ладони свисали с колен.
– Пойду! – сказал Лев Бебенин.
– Заглядывай! – Старик взял было кран, но подумал и положил обратно.
«Налакался!» – с презрением решил Беба.
– Эй! – вдруг окликнул его Не Пролей Капельки. Глаза старика, мутные и пьяные еще десять секунд назад, смотрели на Бебу с веселой и ясной насмешкой.
– Не надо! – сказал он.
– Что… не надо? – чувствуя холод на спине, спросил Бебенин и сглотнул сухой ком.
– Вообще… не надо. Понимаешь? – старик, то ли он был великий актер, то ли свихнутый, вдруг задурнел. Снова отвисла губа и глаза помутнели.
Беба выругался вполголоса и зашагал прочь.
– Эй, я шутю! – звонко и дурашливо крикнул вслед Не Пролей Капельки.
В местах, жизнь которых связана с драгоценным металлом, служат не очень заметные товарищи, работой которых является предупреждение хищений золота и расследование таковых, если хищение все-таки состоялось.
Товарищ Говорухин два года назад окончил должное учебное заведение и был направлен для начала на этот прииск, ибо прииск считался «тихим», очень надежным предприятием с производственной и иных точек зрения. Когда Говорухин провел все мероприятия, которые требовала инструкция, и сделал сверх, что считал необходимым, ему оставалось только ждать ЧП. Прошли два грохочущих промсезона, ЧП не случалось. И вдруг позвонила Колдыбина из золотоприемной кассы. Колдыбина сообщила, что бульдозерист Николай Большой сдал найденный на полигоне самородок, разрубленный пополам. Помолчав в трубку, Колдыбина добавила, что, по ее личному мнению, самородок разрублен ножом бульдозера, и, еще помолчав, добавила, что, уж во всяком случае, Николай Большой тут ни при чем.
Товарищ Говорухин Колдыбину внимательно выслушал, сказал в трубку «ага-ага» и тут же позвонил в милицию, приказав, чтобы бульдозериста доставили в кабинет отсутствующего в данный момент начальника милиции, где сам он будет через восемь минут.
В местах, где все зовут друг друга по имени, для различия людей есть прозвища или иные определения. В поселке работало три Николая-бульдозериста, и потому один был просто Николай, второй – Коля-Ваня и еще Николай Большой, прозванный так за габариты, молчаливость и резкость в манерах, происходившую то ли от характера, то ли от общения с грубым дизельным механизмом.
В то утро Николай Большой на полигон пришел раньше всех, чтобы проверить перед работой машину, стук мотора которой к концу вчерашней смены ему не понравился. Ничего особенного он не обнаружил и принялся, как обычно, утюжить полигон. На пятой или шестой ездке отработанным глазом он заметил в груде вздыбившейся перед ножом земли тусклый отблеск. Выключив сцепление, он вылез, забрался на груду песков, поковырял кирзовым сапогом и поднял самородок. Самородок был странный, резанный пополам. Он сунул его в карман штанов и снова начал работать, догадываясь, что вторую половину искать бесполезно в сотнях земельных тонн. Золотоприемная касса работала до шести вечера, и он решил, что вполне успеет зайти туда после смены.
