Неплохо бы описать все заботы и переживания знаменитого рыболова, занятого подготовкой к заключительному этапу осуществления плана поимки сома. Для истории это были бы ценные сведения, но мы пишем не историю, к тому же читатель сейчас поспешный, занятый своими делами, и мы, скрепя сердце, опускаем многие подробности, потому что впереди, за историей об этом соме, нас ожидает настоящее чудо. Повторим только, что на подготовку к поимке сома ушел целый год (даже великим людям ничего не дается за здорово живешь!) да непосредственно на поимку, как уже сказано, двое суток.
Почему так долго? А потому, что быстро не получилось, быстро только у этих самых, у которых слепые… Вопрос-то нешуточный, его надо изучить в непрерывности. Сетями бы огородить тот омут, и дело с концом, но Парфеньке хотелось честной охоты, а не промысла, он хотел поймать на удочку. Теперь он пенсионер, ему не план нужен, он может и для души поработать. И он не торопясь изучил местообитание сома, его охотничьи и брачные пути, его распорядок дня и ночи, узнал, что он любит и чего не жалует, чему радуется и чего боится. Диссертацию об этом соме мог бы защитить Парфенька, мог бы законно стать кандидатом рыболовных наук, но, во-первых, он не знал, что такое диссертация, а во-вторых, ему, лидеру даже среди мастеров рыболовного дела, не пристало быть каким-то кандидатом, областные ихтиологи с кандидатскими дипломами снимали перед ним свои соломенные шляпы, а в доктора Парфенька не потянул бы по той причине, по которой народный полководец и герой гражданской войны отказался командовать всемирной армией: не знал он иных языков, кроме родного русского, да и в родном немало известных ему образных слов были непечатными. Впрочем, без таких выражений чистый Парфенька обходился, оправдывая нарицательное значение своего имени,[4] а когда очень уж надо было выругаться, махал одной или обеими руками.
И вот весной, после Первомая, Парфенька стал готовиться, чтобы выйти на финишную прямую. Отковал в кузнице крючок-тройник, стростил четыре катушки миллиметровой жилки в восьмижильную необрывную нить и стал ждать грозы. Почему? Потому, что сом боялся грозы, и Парфенька использовал эту его слабость.
Приближение грозы Парфенька заметил примерно за час-полтора. Этого времени ему хватило, чтобы подстрелить надоедливую сороку, обжарить ее в перьях и насадить на крючок. И вот когда веселые раскаты грома захохотали над Волгой, Парфенька на своей долбленой бударке, управляясь одним кормовым веслом, поспешил к заветному омуту, где дрожал от страха могучий, ничего кроме грозы не боявшийся сом. Парфенька забросил свою грубую, но аппетитную снасть и, укрывшись от дождя прозрачной целлофановой накидкой, стал ждать.
Гроза прошла быстро, но сом опамятовался и почувствовал вкусный запах жареного только через полчаса. И тут уж не размышлял.
А дальше начались мучительные поиски выхода. И для сома, и для Парфеньки. Вся сложность заключалась в том, что он понимал свою жертву, сочувствовал ей и мог бы отпустить с миром, но прежде чем отпустить, он должен был достать ее, убедиться в своей победе и освободить от крючка-тройника. Сом же, понявший коварную губительность жареного, хотел сразу бросить его, но не мог и ошалел от досады, от негодования. К тому же он заметил перед собой крученую полупрозрачную веревку, а потом лодку и, должно быть, смекнул: эти вещи имеют прямое отношение к его судьбе, надо бежать от них без оглядки. И легкая Парфенькина бударка полетела по волжскому морю так, будто на ней стояли два мотора «вихрь», а может, быстрее.
Скорость Парфеньку не пугала (какой же русский не любит быстрой езды!), пугали резкие смены курса. Осатаневший сомище метался в разные стороны, нырял, выпрыгивал из воды, мчался по прямой, но чем сильнее он рвался, тем глубже входил в него крючок, пронзивший его пасть. Он еще не понимал этой взаимосвязи, он хотел вырваться, освободиться и больше ни о чем не думал. Но об этом все время думал Парфенька, каждую секунду ожидающий, что сом опрокинет бударку или вырвет у него из рук бесчувственную леску, которая уже сорвала кожу с пальцев и жгла привычные к работе, мозолистые, но все же не железные ладони.
Выселки как-то незаметно скрылись из глаз, торопливо уменьшаясь, стала заволакиваться голубой дымкой родная Хмелевка — сом тащил его в сторону Татарской республики. Может, родом был оттуда, а может, с другими какими целями, известными только его непросвещенному мозгу.
Описывать все многочисленные сложности этой беспримерной борьбы, к сожалению, нет возможности, нас ждут события куда значимей по своим социальным последствиям, поэтому ограничимся кратким комментарием исхода замечательной борьбы.
К концу вторых суток хмелевские рыбаки, в первый же вечер оповещенные Пелагеей и немедленно начавшие поиски пропавшего рыболова, обнаружили Парфеньку в семидесяти километрах от Хмелевки, много дальше Тетюш. Он был измучен двумя бессонными ночами, голодом, измочаленными до крови руками (прочную свою леску он пробовал привязать за скамейку, но сом грозил опрокинуть бударку), однако по-прежнему улыбался и жалел сома, которому было, кажется, похуже. Он уже не метался по всей Волге с лодкой на буксире, а шел только по течению, все чаще вставал и начинал вновь двигаться лишь после принуждения Парфеньки. Сом выбился из сил, хотел спрятаться в яру, в лещевой яме, но каждый раз, когда он останавливался отдохнуть или пытался уйти на глубину, Парфенька дергал ненавистную леску, и сом, словно подстегнутый, сжимал челюстями крючок с металлическим поводком и плыл дальше. Куда? К своему финишу, разумеется, куда же еще. Направлением руководил его победитель.
Да, Парфений Иванович Шатунов сумел подчинить сома и начал управлять его ходом. Когда сом останавливался, — а он останавливался все чаще и чаще — Парфенька подавал веслом лодку и слегка дергал леску влево или вправо, в зависимости от того, куда надо было повернуть, и сом поворачивал и плыл в ту сторону. Так что Иван Рыжих и Федька Черт встретили его на своей мотодоре тогда, когда Парфенька плыл уже домой, имея впереди живого движителя.
— Парфенька, злодей! — заорал похмельный Федька Черт. — Куда тебя занесло, змея!
Молодой Иван Рыжих, дюжий, почтительный к старшим, деловито предложил бывшему бригадиру помощь:
— Давай на буксир, Парфен Иваныч. Осторожно зачалим и малым ходом потопаем.
— Малым ты до понедельника будешь топать, — возразил Черт. — Возьмем зверя на кукан, и жми на всю железку. Ишь, какого выхватил, едрит твою в сантиметр!
— Сорвется.
— Ничо, под зебры захватим. Ну, Парфеньк, с тебя два пузырька причитается. Белого!
Эта и подобная ей безыдейная болтовня, продолжительная остановка, а также рокот движка мотодоры вывели сома из состояния усталой покорности, он собрал остатки сил, отчаянно рванулся и опрокинул бударку. Парфенька, бултыхнувшийся в воду, не выпустил, однако, леску с добычей, свободной рукой успел ухватиться за посудину и удержаться на плаву. И при неудачах экс-бригадир был везучим. Иван Рыжих и Федька Черт сразу прониклись почтением к нему: если через двое суток сом вытворяет такое у них на глазах, что же он делал в первый день, когда только попался! И Парфенька, то есть бригадир в отставке Парфений Иванович Шатунов, здоровый и невредимый, улыбается и вот даже сейчас не растерялся, держится на воде и соображает, как поправить положение, не заикаясь о помощи.
Они, конечно, тут же вызволили из нечаянной беды своего бывшего руководителя, зачалили со всей осторожностью его лодчонку и малым ходом отвели к берегу, где «усыпили» веслом по голове сома и торжественно погрузили его в мотодору…
Триумфальную встречу победителя, бурные аплодисменты, переходящие в овацию, возгласы «ура!» я с удовольствием бы описал во всех подробностях, но этого не было, потому что информация о победе над сомом не поступила в Хмелевку заблаговременно. Тем не менее на берегу, среди ребятишек, встречавших Парфеньку и его коллег, оказались сотрудники районной газеты Мухин и Комаровский, которые взяли интервью у знаменитого рыболова.
Товарищ Парфений Иванович Шатунов, обсохший за время пути, с перебинтованными (на мотодоре была аптечка) руками, рассказав о поимке сома, на вопрос о его дальнейших планах заявил, что мечтает поймать щуку длиной не меньше трех метров, а весом… вес какой получится, он не только от длины зависит. Вот товарищ Балагуров одинаково короткий с товарищем Заботкиным и со мной, а какой у нас вес? То-то, что разный. Товарищ Заботкин, положим, недалеко от меня ушел, пуда четыре с половиной, не больше, а товарищ Балагуров пудов на шесть потянет, а если еще учесть, что он первый человек в районе, главный наш начальник…
И Парфенька внес уточнения в образ своей заветной мечты.
Свою щуку он видел сказочно красивой, голубоглазой, с черными длинными ресницами, хотя ни век, ни ресниц у щук не бывает, с голубыми или розовыми плавниками. Чтобы явилась она, красавица, одна такая и чтобы нигде в целом мире, не то что в хмелевских водах от Вершинкино до Тетюш, не было ничего даже отдаленно похожего на нее. И назовет он эту щуку Пелагеей, по имени своей супруги, и выпустит опять в Волгу, а до того покажет ихтиологам, чтобы сделали все замеры, сняли ее на фотокарточку и занесли Пелагею в особую Красную книгу. Не в ту, куда заносят вымирающих, а в другую, где регистрируют вновь родившихся. Если такой книги нет, пусть заведут. Ведь охрана природы должна привести к возрождению ослабших родов и видов, появятся новые рыбы, растения, животные, и всех надо будет учесть, чтобы потом уже не терять, чтобы люди их постоянно, по-хозяйски берегли. Конечно, для этого они должны их увидеть, узнать, но тут ничего хитрого нет. Позвать хмелевских газетчиков Мухина и Кома-ровского, и пусть подробно опишут всех, поместят точные фотографические снимки их или рисунки — поглядел и вот уже знаешь.
