Я поставил машину под черно-зеленой сенью трех дубов и пошел на звук теннисного мяча. Послышался раздраженный голос: «Опять ровно». Это была Бренда, и, судя по голосу, она потела изрядно. Я захрустел по гравию и снова услышал ее: «Больше». Пройдя поворот и подцепив манжетой целую гроздь репьев, услышал: «Гейм!» Ее ракетка, вертясь, взлетела в воздух, и уже на глазах у меня Бренда ловко ее поймала.
— Привет, — сказал я.
— Привет, Нил. Еще один гейм, — сказала она.
Слова Бренды, кажется, разъярили противницу, хорошенькую шатенку, ростом поменьше Бренды: она перестала искать улетевший мяч и наградила Бренду и меня злобным взглядом. Я быстро понял причину: Бренда вела 5:4, и ее нахальная уверенность, что до выигрыша ей хватит одного гейма, вызвала гнев, которого хватило на нас двоих.
Бренда в конце концов выиграла, но понадобилось для этого больше геймов, чем она думала. Другая девушка, чье имя звучало как Симп, кажется, рада была бы закончить на счете 6:6, но Бренда, стремительная и решительная, не останавливалась, и в конце концов я мог разглядеть в темноте только блеснувшие ее очки, пряжку на поясе, ее носки и туфли и, изредка, мячик. Чем дальше темнело, тем агрессивнее она выходила к сетке, и это меня удивило, потому что при свете, насколько я заметил, она играла на задней линии и, даже когда приходилось отбивать слабый мяч, заметно остерегалась оказаться вблизи ракетки соперницы.
Азартное желание выиграть очко было все же слабее желания сохранить свою красоту в неприкосновенности. Подозреваю, что красный отпечаток мяча на щеке огорчил бы ее гораздо больше, чем потеря всех очков. Но темнота ее подгоняла, она била всё сильнее, и Симп, казалось, уже бегает на щиколотках. Когда всё кончилось, Симп отказалась от моего предложения подвезти ее до дома и, подражая Кэтрин Хепберн в каком-то старом фильме, сказала, что обойдется; видимо, ее поместье располагалось совсем неподалеку. Я ей не понравился, а она — мне, но меня это явно занимало больше, чем ее.
— Кто она?
— Лора Симпсон Столович.
— Почему ты не зовешь ее «Стол»? — спросил я.
— В Беннингтоне[1] ее зовут Симп. Дура.
— Ты там учишься? — спросил я.
Она вытирала пот на себе рубашкой.
— Нет. Я учусь в Бостоне.
Ответ мне не понравился. Когда меня спрашивают, где я учился, я режу прямо: в Ньюаркских колледжах университета Ратгерс. Говорю это, может быть, излишне звонко, излишне быстро, излишне задорно, но говорю. На секунду Бренда напомнила мне курносых сопляков из Монтклера[2], которые приходят в библиотеку во время каникул и, пока я штемпелюю их книги, дергают свои слоновьи шарфы, спуская их до самых туфель, и роняют намеки на какой-нибудь там «Бостон» или «Нью-Хейвен».
— В Бостонском университете? — спросил я, глядя в сторону, на деревья.
— В Рэдклиффе[3].
Мы стояли на корте, ограниченные со всех сторон белыми линиями. В кустах за кортом, в колючками пахшем воздухе, светляки плели восьмерки, и вдруг опустилась ночь, только листья деревьев блеснули на миг, словно политые дождем. Бренда ушла с корта, я — в шаге за ней. Теперь, когда я привык к темноте и она перестала быть только голосом и снова стала видимой, моя злость на ее сообщение о «Бостоне» частично рассеялась, я позволил себе посмотреть на нее благожелательно. Ее рука ничего не поправляла сзади, но и прикрытые, формы обнаруживали себя в тесных бермудах цвета хаки. На спине белой тенниски с маленьким воротничком, там, где росли бы крылья, если бы они у нее были, проступили два потных треугольника.
Завершали туалет клетчатый пояс, белые носки и белые теннисные туфли. На ходу она застегнула чехол ракетки.
— Ты торопишься домой? — спросил я.
— Нет.
— Давай посидим. Здесь приятно.
— Давай.
Мы сели на травяном склоне, достаточно крутом, чтобы полулежать, не ложась, — со стороны показалось бы, что мы приготовились наблюдать какое-то небесное явление: крещение новой звезды, накачивание полунадутой луны. Разговаривая, Бренда застегивала и расстегивала молнию на чехле — она впервые выглядела нервной. Ее нервозность передалась мне, и похоже было, что мы готовы чудесно обойтись теперь без формального представления.
— Как выглядит твоя двоюродная сестра Дорис? — спросила она.
— Она темная…
— Она?..
— Нет. У нее веснушки, темные волосы, и она очень высокая.
— Где она учится?
— В Нортгемптоне[4].
На это ничего не ответила, и не знаю, насколько она поняла, что я имел в виду.
— По-моему, я ее не знаю, — сказала она чуть погодя. — Она недавно в клубе?
— Думаю, да. Они переехали в Ливингстон всего года два назад.
— А…
Новая звезда не появилась, по крайней мере в следующие пять минут.
— Когда я держал твои очки, ты меня запомнила?
— Теперь помню, — сказала она. — Ты тоже живешь в Ливингстоне?
— Нет, в Ньюарке.
— Мы жили в Ньюарке, когда я была маленькая, — сообщила она.
Я вдруг рассердился.
— Хочешь домой?
— Нет. Давай погуляем. — Бренда пнула камешек и пошла на шаг впереди меня.
— Почему ты бегаешь к сетке, только когда стемнеет? — спросил я.
Она повернулась ко мне и улыбнулась.
— Ты заметил? Старушка Симп не бегает.
— А ты почему?
— Не люблю быть близко — только когда уверена, что она не перехватит.
— Почему?
— Из-за носа.
— Как это?
— За нос боюсь. Мне его чикнули.
— Что?
— Поправили мне нос.
— А что с ним было?
— Он был горбатый.
— Очень?
— Нет, — сказала она. — Я была красивая. А теперь еще красивее. Брату осенью тоже поправят.
— Хочет стать красивее?
Она не ответила и снова пошла впереди меня.
— Я не острю. Просто, зачем ему это?
— Он хочет... если только не станет преподавателем физкультуры… но он не станет, — сказала она. — Мы все похожи на отца.
— А ему поправляли?
— Почему ты ехидничаешь?
— Я не ехидничаю. Прости. — Следующий вопрос я задал из желания проявить интерес и тем восстановить корректность. Но получилось не совсем так, как я рассчитывал, — я сказал это слишком громко. — Сколько это стоит?
Бренда помолчала, но все же ответила:
— Около тысячи долларов. Если не делать у мясника.
— Дай посмотреть, стоило ли это таких денег.
Бренда повернулась; она стояла у скамьи и положила на нее ракетку.
— Если разрешу поцеловать, ты перестанешь ехидничать?
Сближение было неловким: нас разделяло шага два лишних; однако мы подчинились порыву и поцеловались. Я почувствовал ее ладонь у себя на затылке, поэтому потянул ее к себе, может быть чересчур резко, и обнял за спину. Лопатки были влажные, а под ними я ощутил слабое трепыхание, как будто что-то билось глубоко, в грудях, но сзади них, так что чувствовалось даже сквозь рубашку. Это было похоже на трепыхание крылышек, маленьких, как груди. Малость крыльев меня не беспокоила — не нужен был орел, чтобы вознести меня на эти жалкие шестьдесят метров, из-за которых летние вечера настолько прохладнее в Шорт-Хиллз, чем в Ньюарке.
На другой день я снова держал очки Бренды, только не как временный слуга, а как дневной гость — может быть, как и то и другое — тоже все-таки достижение. Она была в черном купальнике, босиком, и среди других женщин, с их армированными бюстгальтерами, перстнями величиной с кулак, туфлями на толстых каблуках, соломенными шляпами, напоминавшими громадные плетеные тарелки для пиццы и купленными, как проскрипела одна загорелая дама, «у хорошенькой маленькой шварце[5], когда мы причалили к Барбадосу», — Бренда среди них выглядела элегантно и просто, как мечта моряка о полинезийской деве, только в темных очках с диоптриями и фамилией Патимкин. Она подплыла кролем к бортику бассейна, плеснув на него водой, и крепко, мокрыми руками схватила меня за щиколотки.
— Ныряй, — сказала она, щурясь. — Поиграем.
— А твои очки?
— Да разбей их к черту. Я их ненавижу.
— А почему тебе не поправить глаза?
— Опять начинаешь?
— Извини, — сказал я. — Я отдам их Дорис.
Дорис, радуясь лету, прочла уже об отъезде князя Андрея и теперь печально размышляла, но не об одиночестве княгини Лизы, как выяснилось, а о том, что у нее облезает кожа на плечах.
— Посторожишь очки Бренды? — спросил я.
— Да. — Она смахнула с плеч немного шелухи. — Черт возьми.
Я протянул ей очки.
— Вот еще, — сказала она. — Не собираюсь их держать. Положи. Я ей не горничная.
— Ты зануда, вот ты кто, Дорис.
Чем-то она напомнила сейчас Лору Симпсон Столович, которая, между прочим, прохаживалась вдоль дальнего края бассейна, избегая Бренду и меня из-за вчерашнего поражения (так мне хотелось думать) или же (мне не хотелось так думать) из-за непонятного моего здесь появления. Так или иначе, Дорис должна была принять на себя тяжесть моего недовольства и ею, и Лорой Симпсон.
