Я видела, что Говард порой терзается. Как я уже говорила, он не был амбициозным, но пару раз говорил, особенно после какого-нибудь кино или программы ТВ, или прочитав что-нибудь в «Дейли уиндоу»: «Ох, повидаем ли мы когда-нибудь мир?» или «Ты должна быть увешана настоящими бриллиантами и вся укутана в норку».
«Ну, – говорила я, – почему бы тебе ради этого не потрудиться?» – разумеется, на самом деле ничего такого в виду не имея, потому что нам следовало за многое сказать спасибо, за дом, за ТВ, за бутылку портвейна в буфете, за горькую лимонную в кладовой, за возможность опять и опять выезжать, вести скромную жизнь.
Как-то вечером Говард очень серьезно сказал:
– Я никогда не крал денег, не потому, что нехорошо воровать, это вовсе не так, а потому, что тогда все становится слишком легко. Я хочу сказать, мы на работе немножечко старомодные, просто суем наличные в очень старомодную кассу, иногда вполне крупные суммы. Я бы мог очень просто свистнуть пару сотен, а потом мы с тобой сели б в поезд до Лондона или еще докуда-нибудь, и нас никогда не поймали бы. Только дело того не стоит. Если у нас будут деньги, мы получим их честно. Если мы их когда-нибудь вообще раздобудем, то благодаря удаче, а не какому-нибудь твоему или моему умению что-нибудь делать. Ведь кто мы такие на самом деле?
– Большое спасибо, – сказала я саркастическим тоном.
– Нет-нет, – нахмурился он. – Ты ведь понимаешь, о чем я. Нам особенно нечего предложить миру, я имею в виду талант или что-нибудь вроде того. У нас нет ничего особенного, что мир бросился бы покупать, сбившись с ног. Вдобавок я хочу для тебя по-настоящему больших денег, настолько больших, чтобы ты от них сигареты прикуривала.
– Продолжай вносить денежки в общий котел, парнишечка, – сказала я. – Кто-то же должен выиграть. – Мы в то время играли в «Литплан»[6] под 42-м номером.
– Ох, в ж… общий котел, – сказал Говард и перекрестился, и я перекрестилась, не люблю выражений такого типа. Учитель математики в школе говорил подобным языком, думая, будто завоевывает популярность среди мальчишек. Мистер Литгоу. – Я хочу сказать, – сказал Говард, – что хотел бы пожить жизнью миллионера, скажем, месяц.
– А потом вернуться в центр торговли подержанными автомобилями?
– Нет. – Говард был всегда полон сюрпризов. – А потом отдать концы, немножко попробовав жизни. В целом жить ведь особенно незачем, правда?
– Большое спасибо, – снова сказала я.
– Да, да, я живу ради тебя, и если уйду, то хочу, чтобы мы ушли вместе, плоть едина, как сказано в брачных обетах. Иногда, – мечтательно сказал он, – когда я на работе и жду клиентов, то думаю, как мы живем с тобой по-королевски, не заботясь о будущем. Знаешь, может ведь и не быть никакого будущего, о котором пришлось бы заботиться. В один нынешний день ни для кого не будет. В этом поганом мире.
– Это не мир поганый, – сказала я. – Это в нем люди поганые.
На полу у меня стояла коробка ирисок «Тоффс» за 1 шиллинг 7 пенсов, и я сунула одну в рот, раздув щеку. Тогда он почему-то – никогда я не понимала мужчин – улыбнулся, бросился на коврик, тиская меня, и целуя, и приговаривая:
– Ох, ты просто чудо.
А через какое-то время сказал:
– Это была просто мысль, вот и все. Наверно, вопрос настроения и самочувствия.
Я насупилась, не понимая, как это хоть с чем-нибудь связано, а потом говорю, глядя на позолоченные, очень дешево нами купленные часы на каминной полке:
– Сейчас начинается «Снова и снова». В любом случае, почти сейчас.
– Что? – переспросил он, поднявшись с пола.
– Ох, я забыла.
Говард впервые за долгое время был дома вечером в четверг, потому что обычно ездил навестить свою тетку в Тинмарше, которая теперь, после его женитьбы, жила одна и к тому же не очень-то хорошо себя чувствовала. Но сейчас она лежала в больнице в Росскорте, чересчур далеко для визитов.
– Ох, – сказала я, – это такая шоу-викторина, и один мальчишка будет отвечать на вопрос за тысячу фунтов. Про скачки.
– Как странно для мальчишки хоть что-нибудь знать про подобные вещи. Он прислуживает на конюшне?
– Нет, учится в средней современной школе, вроде меня. На мой взгляд, в наше время молодым ребятам надо хоть чем-нибудь забивать себе голову. Само собой разумеется, не слишком-то многому учат в школе, если можно о чем-то судить по моей.
Говард включил, и ящик разогрелся, а потом послышались голоса, шепчущие, а потом громкие, а потом появилась картинка. Всегда немножко волнуешься, когда начинают слышаться голоса, всегда переживаешь какое-то потрясение и изумление, когда видишь картинку. Типа чуда. Эта картинка показывала очень полненькую блондинистую певицу и очень глупого комика.
– Ох, Господи Иисусе, – сказал Говард, – посмотри-ка на это. Чудеса современной науки и развлечения распроклятой цивилизации. Помоги Бог всем нам, распроклятым. – Он был на самом деле настроен ругаться в тот вечер, но я больше ничего не сказала, так как он в то же время был милым.
– Через пять минут кончится, – говорю я.
Певица с комиком исполняли что-то наподобие последнего номера на сон грядущий, с большой фанерной луной наверху, а певица в каком-то тореадорском балахоне, очень шикарном. Потом они закончили, показав крупным планом коренные зубы на последней йоте, и мы посмотрели рекламу. Рыбные котлеты со скидкой пять пенсов и Гигантская Бутылка Ополаскивателя со скидкой три пенса. Обожди чуточку, и отдадут бесплатно. И наша стиральная машина, на два фунта десять дешевле, чем мы покупали. Вот наглость. Потом начиналась та самая викторина. Говард смотрел с интересом. Ведущий викторины был то ли американец, то ли ирландец, нельзя точно сказать, с такими очень острыми чертами лица. Выходила целая куча вполне безобразных и глупых людей, которым задавали легкие вопросы про всякие вещи, и ведущий им очень здорово помогал, даже слишком по-моему. Публика в студии стала бешено хлопать одной глупой супружеской паре средних лет, которая нашла верный ответ, когда ведущий викторины сказал:
– Заполните вот тут пропуск. Соль, горчица, уксус… – Пара тупо на него таращилась, и поэтому он повторил: – Соль, горчица, уксус…
Тут мужчина сказал:
– Соус «Эйч-Пи».
– Никакой рекламы, пожалуйста, – предупредил ведущий, что было глупо, весь канал Ай-ти-ви одна реклама. А потом он сказал: – Может быть, если я дам вам ручку, чернила, а публика подсыплет перцу, вы сумеете написать.
И женщина сказала:
– Я все думаю, как бы это сказать.
Тогда ведущий намекнул:
– Понимаете, это насыпано в баночку. В банку с дырочками. Ап-чхи. Ап-чхи. Ап-чхи.
Тут они сообразили и до того обрадовались вместе с публикой в студии, действительно, можно было подумать, великое дело. И они заработали восемь фунтов, но не рискнули идти на шестнадцать; не скажу, чтоб я их упрекнула за это.
– Полные идиоты, – сказал Говард. – Где они таких берут?
– Там в очередь записываются, – объяснила я, – как на муниципальные дома.
– Ну, – сказал Говард, – никогда в жизни не видел ничего подобного.
Это уж точно. После перерыва и очередной рекламы вышел тот самый мальчишка с вопросом за тысячу фунтов, круглолицый молоденький парень без галстука, хоть стояла глубокая осень. Говорил он как бы с кашей во рту, очень нервно, как говорил бы любой молоденький парнишка, и ведущий викторины посоветовал ему не дергаться. Потом паренька поставили в кабину с часами с большой секундной стрелкой прямо у него за спиной, и ведущий викторины, трясясь и нервничая больше самого парня, вытащил бумажку с вопросом. Парень надел наушники, доложил о готовности, и ведущий викторины сказал:
– Вопрос из трех частей. Вы должны назвать имена победителя, владельца, тренера и жокея на каждой из трех скачек в конкретном году. Поняли?
Парень понял. Видно было, ведущему викторины страшно хочется, чтоб паренек победил, ведь он знал, если тот не ответит, все закричат: «Позор!» – и подумают, будто во всем виноват он, ведущий викторины. И тогда он сказал:
– Номер один. Хорошенько подумайте, прежде чем отвечать. У вас тридцать секунд. Скачка на приз в две тысячи гиней, 1935.
Парень молниеносно ответил:
– Бахрам. Ага-хан. Ф. Баттерс и Ф. Фокс. – А потом добавил, чего у него не спрашивали: – Ставка семь к одному.
Ведущий викторины взбесился, взбесилась и публика, потому что ответ был правильный. Потом ведущий сказал:
– Оукс, 1957.
И тот парень сказал:
– Очень просто. Карроцца. Ее величество королева. Марлетт. Лестер Пиггот скакал. По-моему, сто к восьми.
Все еще больше с ума посходили, так как ответ был правильный, а потом настала ужасная мертвая тишина, ведь если парень ответит неправильно на последний вопрос, даже чуточку, все ему известные результаты других скачек ничего хорошего не принесут. И вот пришел черед последнего вопроса, даже Говард подался вперед, открыв рот.
