Люди, близко знавшие Марселя Эме, говорят о его душевной деликатности, застенчивой мягкости, тщательно скрываемой за ширмой насмешки. Они проскальзывают и в его произведениях, часто с парадоксальным, даже смешным оттенком, у персонажей, от которых этого меньше всего ожидаешь. Так, в рассказе «Жосс» автор сперва обстоятельно лепит непривлекательную фигуру грубого, даже жестокого солдафона, чтобы тем неожиданнее озарить ее затаенной нежностью к маленькому мальчику. Есть у Эме рассказ «Фабрика» (опубликован посмертно), в котором автор открыто скорбит о судьбе погибшего от непосильной работы ребенка.
Эме больше всего претили всякого рода духовная косность и нетерпимость, навязывание официальной морали, все высокопарное, претендующее на величие. Перед читателем его новелл проходит вереница уродливых, смехотворных и жалких фигур. Вот обломки французской аристократии, еще сохранившие веру в свою «голубую кровь» («Помолвка»). Вот новые хозяева-капиталисты, доводящие до парадокса свои псевдодемократические устремления («Назад»). Вот люди, облеченные властью, большой и малой, от крупных начальников до жандармов, которые в глазах автора служат олицетворением должностной тупости; для наглядности он сталкивает их со сверхъестественными существами — феями, кентаврами («При лунном свете», «Помолвка»), которым они пытаются задавать анкетные вопросы. Вот дельцы от религии, живущие спекуляцией на людских суевериях («Улица Святого Сульпиция»).
А его сатира на судейское сословие в пьесе «Чужая голова» (1952) была настолько резкой, что писателя хотели арестовать за клевету. И роман «Мельница на Сурдине» (1936) вызвал неудовольствие главным образом потому, что в нем буржуазная мораль была выставлена в очень уж неприглядном виде; почтенные горожане пытались скрыть скандальную истину, предпочитая обвинить заведомо невиновного бродягу.
Где лицемерие и самодовольная важность распускаются особенно пышным цветом, как не у хрестоматийного мещанина, обывателя, мелкого буржуа? Образ его давно зафиксирован во французской литературе — вспомним хотя бы новеллы Мопассана, Доде, Ренара и многих других. В рассказе Эме «Ключ под циновкой» лицемерная мораль честного отца семейства вступает в конфликт с его непреодолимой алчностью и приводит к фарсовой развязке. В рассказе «Две жертвы» тот же (или почти тот же) добродетельный отец, узнав, что его сын обольстил двух девушек, не разрешает ему жениться ни на одной из них — якобы «в наказание», а на деле — чтобы устроить ему более выгодный брак.
В таких случаях присущая Эме повествовательная невозмутимость, которая заставляет нас верить в невозможное, служит и усилению иронии, маскируя ее мнимой авторской солидарностью с персонажами. Для этого часто используется несобственно прямая речь, как, например, рассуждения о выходном костюме в «Трости». Или писатель употребляет как бы от себя высокопарные эпитеты, не вяжущиеся с ничтожными фактами («важное событие», «неслыханное оскорбление» и т. д.). Присутствие насмешливого, а подчас и «лицемерного» автора входит в стилистику комической новеллы. У Эме это присутствие скрыто очень тщательно, и тем действенней оно сказывается.
Смех Эме разнообразен: в основном он сатирический и целенаправленный. Но есть и смех ради смеха, когда писатель, ошеломляя нас каскадом неожиданных комических черточек, сам искренне радуется своим выдумкам. А бывает, что смех Эме становится жутковатым и жестким. В 1956 году был издан альбом карикатур художника Сине под заглавием: «Плачевные песни без слов Сине с ужасающими подробностями и с предисловием Марселя Эме». В этом предисловии Эме говорит, что он сперва наотрез отказался его писать, но потом, поглядев рисунки, согласился, невзирая на занятость. Что же привлекло его в этих карикатурах? То, что художник беззастенчиво смеется над вещами мрачными и даже трагическими, если в них есть элемент нелепости. Надпись на обложке альбома гласила, что художник, автор альбома, высмеивает высокопарность, излишнюю серьезность и показные добрые чувства — то есть все то, что было особенно противно и Марселю Эме. Сама природа смеха Сине была близка ему, в его рассказах трагический гротеск тоже, случалось, превращался в фарс и смех снимал ужас, обнажая всю нелепость самой ситуации. Так в рассказе «Три случая из уголовной хроники» двое женоубийц, спасаясь в лесу от правосудия и оплакивая свою горькую судьбу, толкнувшую их, таких добрых и хороших, по их собственному мнению, людей, на преступление, встречают еще одного беглеца и принимают его за собрата по несчастью, но узнав, что тот не убил жену, застав ее на месте преступления, хотят расправиться с ним; однако убивают друг друга, а обманутый муж спешит домой: «и с тех пор он не уставал благодарить судьбу, наградившую его женой с голосом сирены и верным другом с огненно-рыжей бородой».
В ряде рассказов Эме, написанных во время и после войны, как и в романах, колорит сгущается, юмор мрачнеет. Повествование в рассказе «Равнодушный» ведется от лица юноши, который попал в тюрьму и, выйдя оттуда, нанялся в убийцы к уголовникам, будто бы в надежде испытать острые чувства. Но что бы ни говорил герой рассказа, каким бы циником ни представлялся, читателю ясно, что перед ним трагически одинокий, очень молодой человек, утративший в силу внешних обстоятельств нравственные критерии и лишь спасающийся за маской «равнодушного». Смех Эме здесь страшен, как страшно само изображение парижского дна времен оккупации.
Сатира всегда хорошо уживается с эксцентрической фантастикой. Она преувеличивает и заостряет житейские ситуации и, перенося их в нереальный план, показывает, к чему они могли бы привести, если бы развивались беспрепятственно. Любовь к эксцентрическим выдумкам сближает Эме с Льюисом Кэрроллом, автором «Алисы в стране чудес». Славу Марселю Эме создали его фантастические рассказы. С ними тесно связаны «Сказки Кота» («Contes du chat perche») — точнее, сказки кота, сидящего на дереве. Ветка прищемила лапу коту, Эме его освободил, и в благодарность кот рассказал ему сказки, а Эме записал их для своей внучки, а заодно и для «всех детей в возрасте от четырех до семидесяти пяти». Но, кроме того, это игра слов, ибо chat perche — это разновидность игры в пятнашки. Никакого кота в ней нет, как нет черепахи в английском блюде «фальшивая черепаха», а между тем она выступает как персонаж «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Эме тоже любил жонглировать словами. Сказки Эме писал всю жизнь. Они издавались сборниками: «Красные сказки Кота», «Голубые сказки Кота», «Другие сказки Кота» и т. д.; выпускались и поодиночке в роскошных изданиях, с иллюстрациями выдающихся художников, в том числе Натана Альтмана. В 1939 году «Сказки» получили премию Шантеклер.
Маленький принц Антуана де Сент-Экзюпери говорил: «Взрослые люди очень странные». Слова эти оправдываются и всеми «Сказками Кота», в них взрослым противостоят не одни дети, но дети и животные. Дети в сказках Эме — это две девочки-школьницы, живущие на ферме, взрослые — их родители. В этих сказках почти нигде не встречаются слова «отец» или «мать», и родители говорят всегда вместе и действуют вдвоем, как какое-то языческое божество, пожирающее и детей, и животных: первых — фигурально, вторых — буквально. Для родителей животные — это только пища, а дети видят в них живых существ, с индивидуальными характерами. Символичен эпизод, когда девочки, желая спасти поросенка, которого собираются зарезать, натыкаются на хижину, где все наоборот; хозяин-боров грозится наказать ленивого парня-работника («Сарыч и Поросенок»). «Не ешьте его», — молят девочки, но оказывается, что хозяин и не собирается его съесть, он возмущен таким предположением. Да нет, он только лишит парня сладкого на неделю, да и то его доброе сердце не выдержит. И девочкам становится стыдно. Потому что и они уже заражены «взрослым», обывательским отношением к жизни. Старшая вразумляет младшую: «Свиньи для того и созданы, чтобы их ели… Быть добрым к животным очень хорошо, но не надо преувеличивать». А когда они стали бранить волка за то, что он пожирает ягнят, тот резонно ответил: «Вы же их едите». И девочкам опять стало стыдно («Волк»). А вот петух желает умереть «естественной» смертью, то есть попасть на сковородку, потому что такова участь всех петухов! Тут уже просвечивает социальный смысл — психология существа порабощенного и смирившегося со своей судьбой.
Дети видят незаслоненную правду жизни. Если нужно узнать количество деревьев в лесу, они при помощи своих бессловесных друзей подсчитывают, сколько их на самом деле, вопреки учительнице, для которой эти деревья — только отвлеченные числа («Задачка»). Такое непосредственное восприятие жизни лежит в основе не только «Сказок», но и многих других произведений Эме. «Сказки» не стоят особняком в его творчестве, они дают ключ к его фантастическим рассказам, романам и пьесам. Нерасторжимое переплетение реальности и фантазии свойственно детству. Сила мечты и вера в эту силу преображают действительность, ей подчиняется сама природа. Как уберечь поросенка от ножа? Если бы у него были крылья! И вот ему приделали крылья, отнятые у хищной птицы, и он взмыл в небо, и бедный школьник, надев сапоги-скороходы, полетел над городом и принес спящей матери пучок солнечных лучей («Сапоги-скороходы»). Скромный служащий вдруг получил способность проникать сквозь любые стены и смог осуществить то, что составляло предел его незатейливых желаний: отомстить начальнику за все унижения и разбогатеть, безнаказанно опустошая сейфы («Проходивший сквозь стены»). Желаний, быть может, неосознанных, но тем более навязчивых и мощных. Нигде не сказано, что он прежде мечтал об этом, как не сказано, что цирковой карлик хотел вырасти. Но ведь это так естественно, настолько само собой разумеется, что об этом не стоит и говорить! Конечно, хотел. И вырос. К чему это привело — вопрос другой («Карлик»). И этому есть аналогия в «Сказках». Белая курочка так пристально рассматривала слона на картинке, что и сама выросла и превратилась в слона («Слон»). Она уже не могла протиснуться в дверь, как карлик уже не помещался в своей кроватке. Карлик так и не вернулся к себе прежнему, а слон снова стал курочкой. Все ее величие, которое намечтали девочки и она сама, при появлении родителей лопнуло, как мыльный пузырь.
