– Морской еж...
– Не помню, может, и еж был...
– Еще натто...
– Что?
– Натто, бобы такие подгнившие.
– Откуда вы все знаете?
– Так ведь шесть лет...
– Ужас. Вам надо памятник ставить. Как вы живы до сих пор?
– Сам не пойму.
– Они ведь такие... Как бы это сказать... Злонамеренные!
– В каком смысле?
– Да в любом. Ну вот, помню, меня полицейский остановил, когда я нечаянно по правой стороне поехала. И давай что-то такое лопотать. Я ему на чистейшем английском говорю...
– Простите, – перебил я. – На каком английском?
– На чистейшем. Говорю: «Ай кэн нот ту спик джапанис». А он в ответ специально – вы понимаете, специально! – говорит по-японски!
– Так может, он по-другому и не умел?
– Да прям! Видно же – смотрит на меня и радуется, что я не понимаю.
– А потом?
– Потом отпустил.
Световое табло над дверью вспыхнуло красными иероглифами новостей. Они резво бежали справа налево, повествуя о курсе иены на токийской бирже. Я открыл третью банку. Интересно, подумалось мне, – сколько пива выпил Кустодиев, пока сидел с мольбертом перед своей натурщицей? Наверное, целыми самоварами дул.
– Дорого, конечно, – вздохнула она. – Пятьсот иен кило. Где это видано?
– Ничего, – сказал я. – Вон, говорят, что иена растет.
– Кто говорит?
Я показал на табло.
– Господи! – вырвалось у нее. – Вы что, и эти закорючки понимаете?
– Ну... Не все, конечно, – поспешил я ее успокоить. – Кое-какие только...
– Вас в институте учили?
– Нет, я сам...
Она глядела на меня с болью и состраданием.
– Вы что, до смерти тут собираетесь жить? Такой молодой...
– Почему обязательно до смерти?
– А до каких пор?
– Не знаю... Как получится.
Она изучающе побегала по мне глазами, как по непонятному зверю.
– Вы здесь как вообще? По контракту?
– Да. В университете...
– Один?
– В смысле?
– Наши люди еще есть?
– Довольно много.
– Ну, тогда еще ничего. Можно позавидовать.
Я влил в себя остатки пива. К горлу подступила отрыжка.
– Нет, я ничего плохого не имею в виду, – сказала она. – Замечательная страна, великая культура... Но ведь здесь невозможно стать своим!
– Невозможно, – согласился я.
– Здесь вы всегда будете... Как это... «Га...»
– Гайдзин.
– Да. На вас будут показывать пальцем. Над вами вечно будут смеяться. Вы будете белая ворона.
– Конечно.
– Ну вот, видите...
Она шумно выдохнула, вся обмякла и некоторое время сидела молча. Потом покачала головой:
– Хотя да, понятно... Не обратно же...
Длинная сережка в ее правом ухе хотела было поболтаться маятником – но стукнулась о щеку и обреченно повисла.
Вагонные динамики исполнили музыкальную заставку. Мягкий женский голос объявил о скорой остановке.
– Подъезжаем, – сказал я. – Мне выходить.
– Вы тут живете?
– Не совсем. Еще час на автобусе.
– И не расспросила ни о чем... Все про себя, да про себя...
– Ничего, в следующий раз.
– Конечно. Я вам визитку дам. Мужа.
Порывшись в сумочке, она протянула мне картонный прямоугольник. На нем значилось:
Ivan I. Zheludenko, Shashido Chemical Research Institute, Heterocycles Synthesis Lab.
– Вот адрес, – ткнула она пальцем в уголок, – вот телефон. Звоните.
– Обязательно, – кивнул я.
– Мы должны держаться вместе.
– Безусловно.
– А у вас визитка есть?
Я выразительно похлопал себя по всем карманам.
– С собой нет. Извините.
– Ну ничего. Напишите телефон, я вам позвоню.
Я потер лоб.
– Вы знаете, на днях переезжаю. Номер сменится.
– Тогда звоните вы нам. Мы еще долго здесь будем. Нам, скорее всего, контракт продлят. Хотя это не сто процентов – японцы такие непредсказуемые! Но мы надеемся.
– Желаю удачи, – сказал я, засовывая папуаса в сумку. – Разрешите...
Поезд уже тормозил.
Ее духи и туманы следовали за мной по перрону, карабкались по лестнице, дышали мне в затылок, когда я проходил выходной турникет, и отстали только на привокзальной площади, когда я побежал к отходящему автобусу. Вскочив на подножку, я обернулся и по-драконьи изрыгнул пивные испарения. Они смешались с выхлопным газом и повисли дымовой завесой.
В автобусе сидели бестолковые, непредсказуемые и злонамеренные люди, погрязшие в беспардонном любопытстве и косноязычной болтливости. Пройдя сквозь их недобрые взгляды, я уселся на самом заднем сидении. Автобус тронулся. Выпитое пиво плескалось в животе морским прибоем, отдавалось в голове и убаюкивало.
В окно кто-то поскребся. Я отодвинул занавеску и увидел цаплю. Она лихо гребла по воздуху жилистыми крыльями и радостно скалила клюв. Куцый хвост вертелся, как пропеллер, а тощие ноги работали брассом.
– Привет! – сказал я цапле. – Ты откуда?
– Из Хабаровска, – ответила цапля.
– Ну, и как там?
– Холодно! – Она поежилась на лету.
– А здесь не холодно?
– Не... Здесь погано!
– Погоди, – сказал я. – Какой еще Хабаровск? Сюда не летают цапли из Хабаровска!
– Раньше не летали, теперь летают. Теперь даже панды летают.
– Какие панды?
– Гималайские. Сам-то откуда?
– Из Черемушек.
– Оно и видно.
– Ты мне голову не морочь, – сказал я. – Цапли летают сюда с Филиппин. И не на зиму, а на лето. Из России сюда летают гуси-лебеди и жуки-носороги.
– А может, я носорог?
– Может... Вон здоровая какая...
– Это потому, что я чай пью.
– С пряниками?
– Ага.
– Куда летишь-то?
– В Гондурас.
– Зачем?
– За укропом. Полетели вместе?
– Не хочу, лети одна...
– Нет, вместе!
Цапля протаранила стекло, схватила меня клювом за шиворот и потащила наружу. Сначала я отбивался, потом застрял в окне. В живот впились острые осколки, я заорал, засучил ногами, задергался. Цапля царапала меня когтями, хлестала крыльями по роже и блеяла:
– Вме-е-е-есте!..
Кто-то хлопнул меня по колену. Я разлепил глаза. Надо мной стоял водитель.
– Приехали, – сказал он. – Конечная остановка.
Салон был пуст. За окном светились фонари автовокзала. Я взял сумку, заплатил за проезд и, пошатываясь, вышел. Отработанное пиво повлекло меня к уединенному строению с синей фигуркой на белом кафеле. Внутри ползали упитанные сверчки. Они важно шевелили усами и внимания на меня не обращали. В раковине спал жук-носорог. Я переложил его повыше, чтобы он не захлебнулся.
Вдоль тротуара выстроились белые Тойоты с зелеными огоньками. Сидящие внутри таксисты читали газеты.
– Нет, – подумал я. – Пойду ногами. Освежу сознание.
Едва я миновал вереницу такси, как рядом затормозил ярко-красный Ситроен. Левое стекло опустилось, и донесся голос:
– Бадыму!
– Опаньки, – сказал я и нагнулся к окну. – Привет!
– Бонсуар. Ты куда, в «Сатындору»?
– Нет, домой...
– Я думал, придешь сегодня.
– Ой! – я хлопнул себя по лбу. – Четвертая пятница, да? Забыл совсем. Подвезешь?
– Садись.
В салоне пахло Шанелью, и пел Брассанс. Я кинул взгляд на заднее сидение. Там лежал знакомый мне черный футляр, а в футляре – благородное орудие из потускневшей меди, тридцатилетний “Selmer”, когда-то купленный за бешеные деньги на Гиндзе. По легенде, к нему прикасался едва ли не Бен Вебстер. А теперь, на правах хозяина, в него дул служащий страховой компании по имени Масао Кавасаки. Сегодня выпал на редкость удачный день, совсем без переработок – Масао не только успевал к первому отделению, но даже имел время заскочить домой и сменить постылый черный пиджак на тельняшку от Готье.
– Откуда шел? – спросил он меня, закручивая руль, как штурвал фрегата.
– С вокзала. Из Токио вернулся.
– Командировка?
– Типа того.
– Эх! – вздохнул он. – Я бы тоже в Токио катался. Надоедает в полях сидеть. Но не посылают. По должности не дорос.
– Ничего, – сказал я. – Повысят когда-нибудь.
– Ну да, повысят... И отправят куда-нибудь на Хоккайдо.
– Что, порядок такой?
– Ага. Никуда не денешься...
Он последний раз крутанул штурвалом, и мы въехали на стоянку. Там уже запарковался огромный черный Фольксваген. Рядом стоял дюжий мужчина с кучерявой головой и выгружал из открытого багажника большие круглые коробки.
– О-о-о, Бадыму! – воскликнул он, увидев меня. – Давно не виделись!
– Гутен абенд, Накамура-сан, – сказал я, пожимая его здоровую лапу. – Что новенького в бундеслиге?
– Играют потихоньку. Следишь?
– У меня не ловит.
– А ты тарелку поставь, и будет ловить.
– Хорошо.
– Заходи как-нибудь, я тебя проинструктирую. Пива попьем...
– Баварского?
– Ха-ха-ха... Для тебя найду баварского. Ладно, понес...
Он взвалил на плечи самую большую коробку и двинулся через узкую проезжую часть – туда, где над распахнутыми дверями светились неоновые буквы “Satin Doll”. Из кармана у него торчали барабанные палочки.
