Образовались ужасные альянсы. Нацистская Германия направила в Испанию новейшие бомбардировщики люфтваффе и три тысячи солдат в обмен на минеральные ресурсы, медь и железную руду, которые вскоре должны были помочь Гитлеру в достижении его собственных смертоносных целей. Были посланы подводные лодки и бомбардировщики, сотни кораблей с припасами и опытные офицеры для обучения людей Франко и оттачивания их способности убивать и пытать.
Муссолини также пришел на помощь Франко, «одолжив» ему восемьдесят тысяч солдат и образовав третий смертоносный угол фашистского треугольника. И вот так, после многих лет зловещих заговоров, почти в одночасье, Европа стала совершенно другим, пугающим местом. Никто не знал, чего ждать.
У Сталина в Советском Союзе был свой план, и в тот момент он думал собрать помощь для республиканской Испании. Он ждал, что к нему присоединятся с оружием в руках крупнейшие демократии Запада, но правительство Франции было жестко разделено, а Британия, казалось, больше обеспокоена скандальным союзом Эдуарда VIII с Уоллис Симпсон. В Штатах Рузвельт был занят преодолением разрушительных последствий Великой депрессии и своей повторной предвыборной кампанией. Хотя Америке было что обсудить в связи с просьбами Испании о помощи. Ходили тревожные слухи о том, что анархистам и профсоюзным ополченцам дадут оружие, если они присоединятся к республиканскому движению, — позиция, которую трудно было поддержать, когда усилился страх перед коммунизмом.
Рузвельт решил ввести всеобщее эмбарго на поставки оружия, поклявшись держать Америку подальше от чужих войн как можно дольше. Но для некоторых из нас, наблюдавших, как сгущались тени осенью тысяча девятьсот тридцать шестого года, не существовало такой вещи, как чужая война. Силы националистов расползлись по деревням, где были убиты десятки тысяч невинных людей. И когда они обстреляли столицу Мадрида, окружив ее с трех сторон, мы почувствовали ответственность за происходящее. Неужели Испанская Республика стремилась к демократии только для того, чтобы быть уничтоженной и подвергнутой пыткам? Разве это не наша забота?
Сначала мало-помалу, а затем внезапно тысячи людей начали вызываться в качестве добровольцев. Интернациональные бригады сформировались из войск Франции и Америки, Канады. Австралии, Мексики. Большинство мужчин не были обученными солдатами. Большинство даже никогда не держало в руках оружия, и все же они хватали все, что могли, — револьверы, оставленные им отцами, охотничьи ружья, пистолеты, противогазы из хозяйственных магазинов, — и садились в поезда, корабли и грузовые самолеты.
Это был прекрасный крестовый поход, и хотя я не сразу поняла, какова будет моя роль во всем этом, я ясно осознала, что у меня появилась счастливейшая и прекраснейшая из всех возможность — увидеть, как время сужается до одной точки, почувствовать, как мир поднимается и сотрясает тебя, настаивая, что тебе тоже каким-то образом надо подняться — как угодно. В такие минуты ты знаешь наверняка, что, однажды проснувшись, ты полностью и безвозвратно — какими бы возможностями ни располагал — превратишься в человека, которым и должен был стать.
Для меня война в Испании всегда будет сиять светом завоеванных перемен. Это было похоже на влюбленность или на горящую стрелу в небе, призывающую следовать за ней. Все было таким простым и сложным одновременно. Я всегда была готова сказать «да», даже если в мире произойдет что-то, чего я не смогу предсказать или даже вообразить. И я знала, что если мне придется потерять свое сердце навсегда, потерять абсолютно все, я буду к этому готова. Моя жизнь требовала этого. Она звала меня вперед. В конце концов, у меня не осталось выбора. Я должна была рискнуть отправиться в мир с широко открытыми глазами и распахнутыми руками, готовая заплатить свою цену.
Часть 1. В погоне за тенью
(Январь 1936 — март 1937)
Глава 1
Не знаю, хорошо это или плохо, но я родилась путешественницей и мечтала увидеть весь мир. Отчетливо помню одно утро — мне было лет пять или шесть, — когда я неторопливо и аккуратно, выводя каждую букву, написала записку:
Дорогая мама, ты самая красивая и добрая. Прощай.
Твоя Марта
Я отыскала канцелярскую кнопку, прикрепила записку к перилам наверху лестницы и тихо выскользнула через парадную дверь, даже не взяв с собой вещей. У меня был заранее подготовленный план — в конце улицы стояла тележка торговца льдом, оставалось только в нее забраться — и уж тогда прощай Сент-Луис.
Весь тот долгий летний день я тайком разъезжала в тележке и безумно этому радовалась. Одна лишь мысль о том, что удалось сбежать из дома, приводила меня в восторг. Но еще больше впечатлял тот удивительный мир, который удалось разглядеть сквозь щели в тележке: заводы, бесчисленные дома и хаотичные постройки моего родного города, которых я никогда раньше не видела и о существовании которых даже не догадывалась. Я была так счастлива, что почти не чувствовала голода, пока ближе к вечеру не увидела знакомый парк Форест-Хилс. Оказалось, что мы просто сделали большой круг и вернулись к дому.
Конечно, то первое путешествие меня разочаровало, но именно оно определило мой жизненный путь. Я путешественница, и этого не отнять. К двадцати шести годам я объездила почти всю Европу, искупалась голышом в трех океанах и встретилась с разными людьми: политиками, дипломатами и большевиками. В колледже мне быстро стало скучно, поэтому я бросила учебу и решила пойти по жизни своим путем. Мне казалось важным не только постоянно находиться в движении, постигать окружающий мир, но и быть собой, жить именно своей жизнью, а не чьей-то чужой.
В январе тысяча девятьсот тридцать шестого года пришла телеграмма от мамы, в которой она сообщала, что отец серьезно болен, и просила срочно приехать в Сент-Луис. В поезде всю дорогу я нервно рвала на кусочки лежавшую в кармане телеграмму. Мама всегда старалась держать все свои переживания внутри себя, но тут ее беспокойство угадывалось в каждом написанном слове. Я непрерывно думала о ней и об отце, о том, как увижу его больным и разбитым, и я не знала, смогу ли со всем этим справиться.
Моя мама, Эдна, была для меня примером во всем: безгранично нежная, мудрая и к тому же самая добрая на свете. Несмотря на то что всю жизнь она посвятила борьбе за права женщин и всегда была готова встать на защиту справедливости, ни один марш или митинг не смог ей помешать оставаться любящей женой и прекрасной матерью. Каждый вечер, услышав шаги отца, возвращающегося с работы, мама бросала все дела и сбегала вниз по лестнице, чтобы поцеловать его ровно в тот момент, когда он, заходя в дом, убирал свою серую фетровую шляпу на деревянную подставку.
Этот милый ритуал стал для них традицией, которая каждый вечер, поцелуй за поцелуем, служила иллюстрацией их счастливой совместной жизни и надежного общего будущего. В детстве мне казалось, что для мамы время специально замедлялось, поэтому ей не составляло труда оказываться возле входной двери в нужную секунду. Но, конечно, я ошибалась. Для этого требовалось огромное желание и сила воли. Дело было в ее выборе и решимости. Мама сразу все бросала, чтобы успеть вовремя оказаться возле двери, и я ни разу не видела и не слышала, чтобы из-за этого что-то падало или гремело.
Мой отец, Джордж Геллхорн, был знаменитым и уважаемым врачом-акушером. Он имел обширную практику, преподавал в двух больницах и занимал безупречное положение в обществе. Он будто сошел со страниц романа Джордж Элиот: всегда заботливый, надежный, педантичный как дома, так и на работе.
В его кабинете, в строго алфавитном порядке, с идеально выровненными корешками, стояли тысячи книг. И все они были им прочитаны. Я тогда считала, что мой отец знает все на свете, в том числе и обо мне. Наверное, именно поэтому я всегда старалась ему угодить и заслужить его одобрение — мне хотелось быть той дочерью, о которой он всегда мечтал. Труднее всего оказалось принять тот факт, что такой мне так и не удалось стать.
