Вот тут-то Ирине Михайловне и пригодились ее многочисленные знакомые. Она звонила, советовалась с ними, куда бы получше пристроить свою непутевую дочь. Кто-то из них и посоветовал ее дочери поступить учиться на гримера в училище, где еще также обучали на костюмеров, художников-бутафоров сцены, художников-декораторов.
Ирина Михайловна смекнула быстро: это было как раз то, что нужно. Во-первых, туда для поступления достаточно было свидетельства о восьмилетнем образовании, а, во-вторых… Дочка, после завершения учебы, с такой профессией могла работать и в театре, и на киностудии. В общем, выбору интересной и перспективной профессии Мила была обязана матери.
Но училась Мила с большой ленью, занятия часто прогуливала. А потом и вовсе начались загулы в общежитии с художниками-однокашниками, куда Мила наведывалась довольно часто. Молодежь веселилась и прожигала жизнь. У них даже термин был такой — «разлагаться». Например, кто-то, приглашая ее в общагу, мог спросить: «Ты придешь к нам разлагаться сегодня вечером?»
Миле нравилось такая беззаботная жизнь: пили-дымили, говорили об искусстве и… «разлагались».
«Гулять с умом», как учила ее мать, у Милы не получилось. Поэтому не удивительно, что в шестнадцать ей пришлось сделать аборт. Мать хваталась за голову, усталый отец, приходя с работы, недовольно сопел за едой и качал головой.
— Ну, это в вашу породу, в твою двоюродную сестрицу, — как бы оправдываясь перед мужем, говорила Ирина Михайловна, намекая на незамужнюю и известную своим скандальным поведением родственницу Георгия Степановича.
Главный добытчик молча ел и сопел, зная, что спорить с женой бесполезно.
Тогда же мать серьезно призадумалась над будущим дочери: пусть лучше рано выходит замуж, чем такая безалаберная жизнь. Уже было все для нее ясно — дочка звезд с неба хватать не будет…
На свою первую практику Мила попала не в тот театр, куда хотела, а куда направили из училища. Но все же это был московский театр, который жил своей специфической жизнью. Для человека нового и любознательного здесь было много интересного. Но Мила не была любознательной и ходила сюда, как бы отбывая трудовую повинность. Ей еще, пожалуй, крупно повезло, что ее наставница по профессии, гример со стажем — Маргарита — с сухим морщинистым лицом прокуренной женщины, и короткой стрижкой «под мальчика», не была требовательной занудой. Маргарита была большим мастером, но Миле не дано было это понять. Она видела в ней лишь странную, не от мира сего худую, некрасивую и немолодую женщину с плоской грудью. И еще ей казалось, что женщина такой профессии должна выглядеть совсем иначе.
— А мы люди из обслуги, — сказала просто Маргарита в первый день знакомства с Милой, сразу ее как-то ошарашив и приземлив, не вынимая изо рта папиросу с едким дымом. — Высокое искусство вон там, — и кивнула в сторону сцены, добавив при этом, — но это вовсе не означает, что мы должны плохо работать. В нашей профессии есть много хитрых секретов…
Она быстро, оценивающим взглядом, посмотрела на девушку и про себя отметила, что вряд ли из нее будет толк. Потому что у нее пустые глаза. Потому что она не дышит атмосферой театра. Не чувствует его запаха. А раз так — значит у нее плохо со слухом… Душевным. Но, естественно, она ей этого не сказала.
В этот же театр Мила пришла работать после окончания училища. Ее мало трогало освоение секретов профессии, зато оно проявляла очень большой интерес к сплетням и интригам, которых всегда в любом театре с избытком. На тот момент на глазах у всех развивался роман Примадонны театра с актером, которого она привезла с очередных гастролей — красавцем, подающим большие надежды.
Мила не понимала, как это такой красавец может крутить любовь с женщиной, которая его на пятнадцать лет старше. Хотя, она не могла не отдавать ей должное: Примадонна была интересна и к тому же выглядела значительно моложе своих лет. Ей было вообще присуще свойство многих актрис — очень долго выглядеть женщиной без возраста… Но почему-то именно это обстоятельство очень раздражало восемнадцатилетнюю девушку. Может быть, потому, что сама она благодаря округлым формам выглядела старше своих лет? Ей вообще жутко не нравилась Примадонна, очень четко державшая дистанцию по отношению к гримерам и прочим костюмерам, за исключением Маргариты.
У Милы все время возникало желание ей как-то насолить, сделать пакость. А тут еще этот актер каждый день перед глазами. Двухметровый красавец с орлиным взором, всеобщее обожание и разговоры…Одним словом — герой-любовник на сцене и в жизни. Как было не увлечься? «Неужели же у меня — молодой, меньше шансов, чем у этой вредной и капризной старой тетки?» — рассуждала Мила, глядя на себя в зеркало и зная, сколько в действительности лет Примадонне. — Неужели же он не обратит на меня внимание?»
Да, она не родилась красавицей. Но зачем же существуют разные «женские штучки»? Да и к тому же — профессия у нее какая! Невысокий нависший лоб скрывался за милой челочкой. Глубоко посаженые бесцветно-серые и маленькие глазки делались выразительными, если на веки умело нанести нужные тени и густо накрасить ресницы. Узким губам (как подмечено в народе — признаку злого нрава и скаредности) можно придать припухлость и увеличить объем, умело пользуясь контурным карандашиком и губной помадой… Слишком широкие скулы «сузить», умело наложив пудру разных оттенков. После такого макияжа отнюдь не точеный нос с горбинкой становился не так заметен…
— Да ты у меня просто красавица, — восхищалась мать, глядя на Милу, наводившую марафет.
Ну, красавица не красавица, а жить с такой внешностью можно, считала Мила. Спасибо косметике. Также все то, что находилась от плеч до талии, ее тоже устраивало, даже было предметом гордости. Но вот ниже… Это ее была вечная головная боль…
С широкими бедрами еще можно было смириться. Но вот с короткими и толстыми ногами с большими икрами — трудно. Она страдала от этого всю жизнь. В школе мальчишки, и даже девчонки, дразнили ее футболисткой. Когда она подросла, то по той же причине не смогла носить мини-юбки. И также — джинсы. Что было для нее вообще невыносимо и жутко обидно, особенно в то время, когда все ее ровесницы бегали в коротких юбчонках и облегающих джинсиках, добытых с таким трудом.
Какие уж там джинсики, икры выпирали даже из-под брюк, сшитых по индивидуальному заказу… Поэтому ее пожизненным уделом стали юбки, максимально прикрывающие ноги.
— Какая ерунда, — не соглашалась Ирина Михайловна, когда Мила жаловалась на фигуру. — Молодость — вот твое преимущество и достоинство на сегодняшний день. И не забывай: к тому же ты — москвичка, живешь не в Тмутаракани какой-нибудь и не в городе ткачих. Сколько у тебя возможностей, опять же, если распорядиться этим с умом…
— Ну, возможности — возможностями, — деловито и самоуверенно соглашалась дочь, — только мужики всегда на ноги пялятся…
Ирина Михайловна, так радовавшаяся в свое время, что ее дочь работает в театре, до сих пор не знала, что же в действительности тогда такое произошло, из-за чего ее дочь написала заявление «по собственному желанию». Она знала эту историю со слов дочери: дескать, та однажды просто не угодила капризной Примадонне… А расшаркиваться перед нею как другие, не захотела. Это была, так сказать, «официальная версия». О том, что произошло в действительности, знала только Мила.
На тот момент она проработала в театре более года. И даже ходила на работу с интересом, потому что там могла видеться с «предметом» своей страсти. Сама специфика ее работы давала ей немало возможностей для этого. Подстраивала она «случайные» встречи и в театральном буфете, и просто на улице… Но, набиравший силу и известность актер, похоже, ничего не замечал. Был он человеком жизнерадостным и общительным. С одинаковым уважением относился к коллегам по актерскому цеху и осветителю и рабочему сцены. В нем не было ни столичного снобизма, ни обычного человеческого хамства. В Миле же переполнявших ее эмоций накопилась столько, что они должны были во что-то однажды выплеснуться. Она жутко ревновала его к Примадонне. И ненависть ее достигла апогея.
Однажды случилось так, что Маргарита сильно заболела. В промозглом и сыром московском марте у нее произошло обострение бронхита заядлого курильщика. Это случилось в начале месяца, а 8-го марта Примадонна со своим другом должны были показывать сценку из спектакля в сборном концерте, проходившем в каком-то Дворце культуры по случаю Международного женского дня.
Мила так давно вынашивала месть в своем сердце, что ей даже ничего не надо было придумывать. Все придумалась само собою.
Примадонна сидела перед зеркалом, уже облаченная в роскошное розовое платье со множеством оборок, курила через мундштук и сама себя лениво гримировала, прикрепляя накладные ресницы и припудривая нос.
