– По крайней мере хоть в этом нам повезло,– сказал он как-то утром Эдис, после того как дети ушли в школу,– принимая во внимание, что все остальное – одни хлопоты и неприятности.
Небольшие глаза Эдис, обрамленные совсем бесцветными, едва различимыми ресницами, медленно оторвались от блокнота, в который она что-то записывала. Взгляд Эдис блуждал некоторое время между блокнотом и чашкой кофе, которую она держала в другой руке, а затем, как бы сфокусировавшись, остановился на лице Палмера, сидевшего за столом напротив нее.
– Я их просила не заваривать такой крепкий кофе,– сказала она неожиданно.– Мы, правда, оба любим черный кофе без сливок, но этот уже похож на густые чернила.– И затем, не делая никакой логической паузы, спросила:
– О каких это неприятностях ты говорил, дорогой?
– О крупных, разумеется. Таких, как слишком крепкий кофе, и тому подобных.
Она не очень громко, но все же достаточно красноречиво стукнула донышком своей чашки о блюдце.
– Ну, в чем я опять провинилась? – спросила она.
– Провинилась? – отозвался Палмер нарочито безразличным тоном.– Ни в чем.
– Что-то ведь вызвало эту утреннюю порцию сарказма.
Почему это она никак не выберет времени, чтобы с утра немного подвести глаза. Не успевает он уйти из дому, как она тут же начинает красить ресницы и накладывает тон на верхние веки, после чего глаза становятся гораздо выразительней. Если она способна делать это ради мастера и рабочих, перестраивающих их дом, ради швейцаров и горничных отеля и всех тех случайных людей, которых встречает днем, то почему же она не может сделать этого для собственного мужа, которого так мало видит?
– Не запачкан ли у меня лоб, что ты так на него смотришь, дорогой? – спросила Эдис.
– Нет. Прости, я просто задумался,– ответил он и быстро допил остатки кофе.– Как продвигаются столярные работы в доме?
– Говорят, что на две недели задерживается доставка фанеры. Все еще не получено разрешение на решетку фасада. По этому поводу в строительных законах существует какая-то неясность,– ответила Эдис.
– А что говорит архитектор?
– Утверждает, что в Детройте и Кливленде это разрешается делать.
– Ну, это уже легче,– резко бросил Палмер, вставая из-за стола.– Я еще позвоню Фисту в «Эмпайр плейвуд». Они проводят через нас свои банковские операции. Мак Бернс со своими обширными связями, вероятно, тоже может быть полезен в этом деле.
Эдис подлила себе в чашку еще немного черного кофе и задумчиво пила его маленькими глотками.– Интересно, есть ли на свете такие дела, каких этот белокурый Мак Бернс не в состоянии уладить?
Палмер уже уходил, но остановился и повернулся к ней. Утреннее солнце, светившее из окна за спиной Эдис, образовало вокруг ее головы как бы нимб из ее тонких золотистых волос.
– Для меня, дорогая, он сделает все. Но весь вопрос в том, что, черт побери, до сих пор он сделал для ЮБТК?
– Во всяком случае, он добился, чтобы наших детей приняли в школу Бентли после того, как давно прекратили прием на этот год,– возразила Эдис.
– Ну, это простейшая вещь для Бернса. К сожалению, ЮБТК держит его не для такого рода любезностей.
– Однако не стоит все же недооценивать эти любезности,– сказала Эдис.– Банк тоже заинтересован в том, чтобы дети первого вице-президента получили хорошее образование.
– Да, но не слишком ли дорого обходятся банку такие любезности? Насколько мне известно, он получает что-то около пятидесяти тысяч долларов в год,– бросил Палмер.
– И это все, что вы ему платите?
– Да, плюс представительские расходы.
– Но, дорогой, это ведь очень мало. Подумать только, что он нашел подрядчика, который за месяц сделал всю работу…
Взглянув на часы, Палмер обнаружил, что уже половина девятого. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Одна из шестидесяти машин банка, изготовленных по особому заказу, ожидала своего пассажира, стоя во втором ряду автомобилей у тротуара рядом с входом в их отель.
– Эдис,– сказал Палмер, направляясь к выходу из столовой,– как бы мне хотелось, чтобы у тебя иногда появлялось чувство юмора.
– У меня превосходное чувство юмора! – крикнула она ему вдогонку.
Он взял зонт и шляпу из стенного шкафа в передней.
– Почему же ты не улыбнешься, когда говоришь такие вещи?
– А я иногда улыбаюсь,– сказала Эдис, идя за ним с чашкой недопитого кофе в руке.
Свободной рукой она поправила ему галстук. Убежденный, что завязал его вполне симметрично, Палмер твердо решил, как только сядет в машину, снова подвинуть узел галстука на место. В Чикаго можно было иногда забывать об этом, но здесь, в Нью-Йорке, такая небрежность была недопустима. Крепко целуя Эдис на прощание в щеку, Палмер сознавал, что пытается компенсировать отсутствие теплоты чисто механической интенсивностью действия.– Каковы наши планы на сегодня? – спросил он.
– Вечером идем смотреть пьесу Осборна.
Совершенно непроизвольно Палмер изобразил подражание звуку подступающей к горлу тошноты – излюбленный прием Джерри.– Обедаем в гостях?
– Да, так сейчас проще,– невозмутимо ответила Эдис.
– Я задержусь, и мне придется пожелать детям спокойной ночи по телефону.
– Боюсь, что именно так и будет, дорогой,– сказала она.– Всего хорошего.
– Пока.
Спускаясь вниз в лифте, Палмер живо представил себе, как Эдис, сидя в своем будуаре, педантично подкрашивает ресницы и особенно тщательно верхние веки. Он, вероятно, все же несправедлив к ней. Впрочем, все-таки он прав. Придя к этому выводу, Палмер уселся на заднее сиденье автомобиля, ожидавшего его у входа в гостиницу. Швейцар ловко захлопнул за ним дверцу автомобиля, и Палмер с удовлетворением отметил приятный звук каким-то особым образом щелкнувшего замка машины. Автомобиль уже отъехал от тротуара, а швейцар все еще стоял с поднятой рукой, и этот приветственный жест напоминал нечто среднее между приветствием, предписанным в американской армии, и дружеским салютом захмелевшего французского солдата.
– Доброе утро, сэр,– проговорил шофер.
Тембр большой машины – вот что теперь самое важное в защелкивающихся замках у дверцы автомобиля. Вставляющиеся сейчас в автомобильные замки приспособления так и назывались «тембром большой машины». Теперь эти приспособления вставляются даже в замки рядовых машин – «форда», «шевроле» и «плимута», и люди покупают эти машины только потому, что их дверцы, захлопываясь, издают точно такой же звук, как большие и дорогие автомобили. Боже, до чего же мы дошли, подумал Палмер.
– Доброе утро,– повторил шофер уже тихим голосом, не желая быть навязчивым на случай, если Палмер расслышал его первое приветствие и лишь дурное расположение духа помешало ему ответить.
– Доброе утро, Джимми.
Очистившееся от облаков небо посылало на землю косые золотистые снопы лучей октябрьского солнца, перебрасывая через улицы большие и теплые коричневые тени.
Утро было поистине чудесное, и Палмеру вдруг страшно захотелось почувствовать в себе хотя бы частичку воодушевления, чтобы его хоть немного взволновало сияющее великолепие этого утра, но он тут же подумал, что это не имеет решительно никакого значения.
Наше настроение, убеждал он самого себя,– это просто неизбежное зло, существующее лишь для того, чтобы его игнорировать и, если необходимо, подавлять, а то и вовсе преодолевать. Иначе будет совершенно невозможно заниматься серьезными делами. Для него всегда было непреложной истиной, что нельзя уступать настроению. Это ведь явление нематериального порядка, а потому оно иррационально. Жизнь же по своей сути всегда безнадежно материальна, и даже если ее рациональная основа не всегда проявляется вполне отчетливо, то по крайней мере она подчинена законам логики.
Именно на этом и основывалось одно из самых твердых убеждений его отца. Теперь оно стало также и его убеждением наряду с прочими глубоко коренящимися в нем принципами, например голосовать за кандидатов республиканской партии, не трогать основной капитал, носить белые рубашки и прочее. Все эти принципы, размышлял он, пока машина сворачивала на Пятую авеню, все-таки непреложно рациональны в своей основе.
Он немного передвинулся на сиденье, чтобы взглянуть на себя в зеркало, прикрепленное к ветровому стеклу шофера. Белизна воротничка была безупречна. Легким движением он восстановил положение галстука, сдвинутого немного в сторону рукой Эдис. И неожиданно почувствовал, что шофер старается преодолеть любопытство и не смотреть в зеркало, чтобы не нарушить этикет.
Палмер откинулся на спинку сиденья и бросил взгляд в окно машины. Затем он взял номер «Таймс», аккуратно положенный на сиденье рядом с ним. Просмотрев заголовки, он поморщился и снова бросил газету на сиденье, Все это становится просто невыносимым, подумал он. Начиная с работы, которую он должен будет выполнить совместно с Маком Бернсом, и кончая тем, что он не может даже побыть с детьми; теперь он видит их так редко и лишь урывками, по вечерам. Наконец, сама Эдис, вернее, сложившиеся между ними отношения.
