А затем ее взор упал на буквы...
С левой стороны обложки желтыми буквами под цвет купальника манекенщицы она прочла: «Главный опрос недели: оргазм».
Проработав всю свою жизнь, она конечно же знала, что такое неделя; знала она и что такое опрос, и даже подозревала, что может представлять собой главный опрос; но что такое оргазм она решительно не понимала.
Обычно, когда она встречала неизвестное слово, она его пропускала, как бы перескакивая через него, и устремлялась к следующей картинке: на этот раз ей захотелось узнать.
Она принялась искать страницу, на которой начинался опрос, нашла ее, вновь прочла заголовок в верхней части страницы, затем приступила к первому параграфу, который был написан более крупным шрифтом, чем остальные.
В начале шла какая-то белиберда с какими-то высказываниями, затем ясно излагался предмет опроса и приводилось его определение.
Никогда еще дылда Симона не читала так быстро.
Она положила журнал на колени: в глазах у нее щипало, в голове гудело.
Вот значит что это такое!
Она не могла придти в себя от удивления.
Значит это имеет название! Значит кому-то удалось собрать в одно слово все эти мелкие всплески, что накапливались в ней и сливались в одну большую волну, которая набухала и набухала в ее животе, а потом растекалась по всему телу, оставляя после себя такую нежную и так медленно исходящую пену!
Оргазм!
Значит это имеет название!
Оргазм!
А название еще и мужского рода!
Она блаженно улыбалась.
Это было, как если бы целая часть ее жизни вдруг обрела смысл, важность, как если бы ее реальность вдруг стала более весомой.
Она повторяла слово «оргазм», сначала тихо, затем громче, чуть ли не выкрикивая, и смеялась.
Она провела чудесную ночь.
Новое слово пробудило в ней массу воспоминаний. Конечно, она не могла воссоздать в памяти все оргазмы, которые у нее были в жизни, но некоторые, самые значительные, все же припоминались. Она никогда бы не подумала, что память способна сохранить такое количество деталей, связанных с этими приятными минутами.
Она вспомнила о том, как еще девочкой, в долгие послеполуденные часы выпаса коров, очень сильно сжимала между ног стрекало; она вспомнила о грязных пальцах первых дружков и закадычных подружек; она вспомнила о тесноватых трусиках, впивавшихся в ягодицы...
А потом она вспомнила тот день, когда высокий Жозеф овладел ею на берегу ручья, на мягкой траве. Лежа на ней, он так сильно дергался, что они соскользнули вниз и ее ступни оказались в воде. Течением унесло ее сабо...
Она вспомнила, как бегала за пастухами и как Матье, пасший овец, поимел ее, стоя на самой вершине холма, напротив долины, прямо на виду у всей деревни — все, наверняка, прилипли к своим окошкам...
Она вспомнила, как однажды вечером слесарь зазвал ее в гаражную мастерскую и повалил на капот машины. Он ее тискал так сильно, что она целую неделю не могла отмыть грудь от смазки. Тогда ей было очень хорошо, и она даже стала кричать. Бедный слесарь перепугался, что в гараж спустится его жена, и из-за этого у него ничего не получилось. Симона вспоминала его расстроенную физиономию в сумраке гаража и обмякший краник, болтавшийся у него под животом...
А еще она вспомнила об одном вечере после танцев; было, наверняка, очень поздно, так как трава уже была мокрая, но она не могла вспомнить с кем...
Каждое воспоминание лишь усиливало ее удовольствие, она не переставала повторять волшебное слово.
А еще она вспомнила, как Жан овладел ею, сидя в своем тракторе, даже не выпуская руля и не прекращая пахать свою борозду. Она даже вспомнила, что он все время свешивался в сторону и следил за тем, чтобы борозда шла ровно и прямо...
А еще она вспомнила о доброй сотне остальных и, переполненная чувствами, сумела заснуть лишь на рассвете.
На следующий день она ни разу не упустила возможности воспользоваться новым словом. Но следует сказать, что в деревне такая возможность представляется нечасто. На самом деле она ее использовала всего дважды: первый раз — беседуя с повстречавшейся ей на площади мадмуазель Терезой, которая в ответ покачала головой; второй раз — перед дамой из Большого Дома, которая на нее странно посмотрела и сразу же перевела разговор на смежную тему;
— Симона, а как ваши недомогания?
— То есть, то нет.
Недомогания, которые Симона часто испытывала в животе, были темой постоянных споров между двумя женщинами. Действительно, иногда Симона, согнувшись над своей шваброй, даже не могла закончить работу, но боль, которую она знала хорошо, пугала ее меньше, чем доктор, которого она не знала вовсе.
— Я записала вас на прием к доктору Дефлеру. Он вас ждет.
На этот раз Симона не отказалась.
Она не отказалась, так как обрадовалась возможности применить свое новое слово в разговоре со специалистом.
Тем не менее, эта перспектива не помешала ей дрожать как осиновый лист все те десять минут, что она провела в приемной. Запах эфира сбивал ее с толку, и ей никак не удавалось придумать, как вставить свое заветное слово в беседу.
Когда она очутилась на столе голая, и доктор принялся щупать ей живот, она все еще не нашла решения занимавшего ее вопроса. Ну не могла же она взять и, ни с того ни с сего, ляпнуть, что у нее оргазмы! Он бы просто пожал плечами и продолжал бы ее ощупывать, как ни в чем не бывало.
К подобной теме следовало найти научный подход.
Доктор закончил ее обследовать. Он бросил свой напальчник в эмалированную урну, и вдруг произошло чудо.
В тот момент, когда она уже отчаялась рассказать ему о своих оргазмах, это слово произнес он сам.
Вмиг Симона оказалась на вершине блаженства.
Правда, произнес он это совсем не весело, и то, что он сказал после, ее несколько обескуражило, но она с таким вниманием ожидала повторения своего слова из его уст, что не очень хорошо поняла то, что он говорил.
Вот почему она остановилась в раздумье прямо посреди площади. Она пыталась собраться с мыслями и разобраться в том, что сказал ей доктор. Он не вдавался в детали, но теперь, когда она знала самое главное, ей казалось, что она способна вообразить то, что может произойти.
Они будут опускаться...
Если ничего не предпринять в самое ближайшее время, то сначала ее удовольствие спадет в ляжки, затем спустится в колени. Спустя некоторое время какие-то оргазмы еще останутся в икрах, но потом и они переместятся в пальцы ног... А потом? Ну, а потом ей придется смириться с тем, что ее удовольствие уйдет в землю.
Об этом и речи быть не могло.
Решение было принято. Раньше она противилась, так как не понимала, но теперь поняла, что тянуть больше нельзя.
Она повернула вспять, забежала в сад доктора и крикнула в открытое окно, что согласна поехать в больницу и лечь на операцию.
Долгие двадцать семь лет чета Вассерман прожила в городе в большой нужде. Они оба много работали, затягивали потуже пояса, экономили, как могли, и ради этого жили без удобств в темной полуподвальной квартире, за которую платили очень скромную квартплату.
Когда по истечении двадцати семи лет необходимая, на их взгляд, сумма накопилась, они приехали в деревню, которую уже давно приметили, нанесли визит мэру и каменщику, после чего решили строить дом.
На их счастье между двумя магазинами оставался небольшой участок, который выходил прямо на главную площадь. Их мечта осуществилась.
Итак, им начали строить дом.
Когда он был закончен, они его украсили и обставили согласно своему общему вкусу. Они это так часто и так долго обсуждали, что никаких разногласий у них не возникло. Мсье Вассерман получил свою кровать в стиле Людовика XV и свою кухню из пластика, мадам Вассерман получила свой гостиный гарнитур, обитый зеленым гофрированным бархатом, и кресла с позолоченными ножками.
Перед тем, как переехать, они повесили шторы, развесили картины, поставили безделушки на полки серванта.
Великий день наступил, и мсье Вассерман захотел придать ему некую торжественность. Он, который обычно никогда ничего не говорил, произнес на пороге дома возвышенную фразу. Сказать, что он составлял ее двадцать семь лет, было бы преувеличением, но думал о ней он давно.
— Вот, — заявил он жене, — наше жилье навеки.
Они переступили порог, она его обняла и поблагодарила.
Изнуренный лишениями и усталостью, которая обрушивается на старых первопроходцев, наконец-то достигших своей цели, мсье Вассерман умер. Его тело поместили в только что отделанную комнату, а через три дня предали земле.
Мадам Вассерман долго плакала; для нее самым ярким образом, связанным с тем, что некогда было ее мужем, осталась сцена прибытия в новый дом, а ее личным девизом стало выражение «жилье навеки».
