– Здесь тебя любят, Сэм? У тебя много друзей? – Она облизнула губы. По щекам у нее текли слезы.
– Нет. Мы просто здороваемся. Ты же меня знаешь – я не очень общителен.
– Но я – твой друг. Я что угодно ради тебя сделаю. Она проговорила это с такой злостью, что вызвала ответную злость во мне, и я так же раздраженно сказал:
– В том-то и беда, Вероника. Ты была другом Дональду Голду, и вот к чему это привело.
Она ахнула и схватилась за щеку:
– Сукин сын! – и бросилась бежать, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. Один раз она остановилась и, обернувшись, посмотрела на меня. Потом, запнувшись, повернулась и побежала дальше.
Позже, вернувшись к себе в спальню, чтобы прилечь днем, я обнаружил на столике рядом с кроватью маленький сверток. Внутри была коробочка, набитая ватой. На ней лежала стеклянная пробирка с каким-то мертвым насекомым внутри. Оно напоминало маленькую армейскую каску, из которой в разные стороны торчали ножки. К бутылочке был приклеен клочок бумаги с надписью: «Hemispherota. Посмотри в словаре».
– По-моему, он вроде и не мертвый. Но это, возможно, оттого, что мы в Лос-Анджелесе, – здесь они покрывают тело загаром, прежде чем положить в гроб.
– Фрэнни, заткнись. Он мертв.
– Скатертью дорога – он и его отец теперь играют в аду в пинг-понг.
Мы прошли мимо открытого гроба Дэвида Кадмуса и сели на складные стулья рядом. В помещении были еще лишь двое – прокуренная брюнетка и парень с непрерывно попискивающим пейджером. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.
Накануне Маккейб позвонил мне и сообщил, что Дэвид Кадмус погиб в уличной перестрелке.
– Что ж, вот для Кадмусов круг и замкнулся, а? Яблочко от яблони...
Он добавил, что у него есть друзья в лос-анджелесской полиции, они обещали дать нам осмотреть дом Кадмуса, прежде чем оттуда что-либо уберут. Через шесть часов мы были уже в самолете.
Странно, что когда я видел Кадмуса в последний раз, он был белый, как полотно. Мертвого же покрывал темный загар пляжного волейболиста.
Лос-Анджелес – город, где постоянно приходится рисковать, но кроме моего редактора Аурелио Пармы, которого ограбили, угрожая оружием, когда он приехал на конференцию Ассоциации американских книготорговцев, я не знал там никого, кто стал бы жертвой преступников.
Помолчав минуту, Фрэнни наклонился ко мне и сказал:
– Пошли отсюда. Я не испытываю особого почтения к семейству Кадмусов.
На улице он вынул из кармана щеголеватые солнечные очки и нацепил на нос.
– Смотрится.
– Армани. А как же иначе? Что-то нужно – бери лучшее.
– Тогда зачем, Джорджо, было брать в прокате этот тарантас «неон»?
Он чмокнул воздух и подошел к бежевой взятой напрокат машине, смахивавшей, на большую буханку хлеба.
– Машина что надо, Сэм. Она жрет примерно галлон на тысячу миль, а здесь это важно.
Внутри было жарко, как в микроволновой печи. Слава богу, сиденья были матерчатые, иначе наши задницы расплавились бы, как сыр в тостере. Фрэнни включил кондиционер, но от этого стало еще жарче.
Мы выехали со стоянки у морга на бульвар Пико.
– Дом Кадмуса недалеко отсюда. Около десяти минут. По пути есть место, где сказочно готовят ребрышки, – ты когда-нибудь был в «Чикалишиэз»? Еще там жарят крылышки... м-м-м! Вот погоди, попробуешь!
– А не лучше ли поехать к нему домой и все осмотреть, прежде чем поглощать тонны всяких деликатесов?
– Еще чего! Преступления разжигают мой аппетит.
На бульваре Пико то тут, то там все еще виднелись следы последних лос-анджелесских беспорядков. Чем дальше от Беверли-Хиллз, тем больше нам встречалось обгоревших остовов домов. Это напоминало мне последствия торнадо: но почему смерч прошел именно здесь и уничтожил вот этот участок, в то время как в соседних зданиях мирно течет деловая жизнь? Я сказал об этом вслух, когда мы проезжали мимо того, что осталось от индийского ресторана.
Фрэнни провел рукой по волосам:
– Беспорядки – всегда хороший повод дать пинка соседу. Парни, владевшие этим заведением, вероятно, годами обдирали посетителей. Ну а когда начались беспорядки, получили сдачи!
Магазины вдоль дороги – тут еврейские, там негритянские, еще какие-то – составляли причудливую пеструю картину. Заведения с вывесками «Цыплята Роско» и «Вафли» соседствовали с шведской пекарней. Из эфиопского музыкального магазина гремел реггей, а рядом на тротуаре дожидалось автобуса семейство ортодоксальных евреев.
– Откуда ты знаешь этот район?
– У меня была девушка, она жила тут неподалеку. Люси. Люси Изертон. Высокая и красивая, с настоящей львиной гривой. Врала мне больше, чем все другие мои подружки. А потом я узнал про нее...
– Что ты делал в Калифорнии?
– Моя жена была продюсером на телевидении, я же тебе говорил. И я часто сюда приезжал.
– Повидаться с Люси?
– Иногда. Вон тот ресторан, и – эге! смотри! нам все равно сюда – Хай-Пойнт-стрит. Звучит, как ручка, модная в пятидесятые. Давай поедим.
Мы подрулили к одному из этих вездесущих небольших торговых центров, которые встречаешь по всей Калифорнии. Лавка видеопроката, кафе, где подают навынос рыбу и жареный картофель, парикмахерская и то, что нам выбрал на сегодня «гурматт» Маккейб – «Чикалишиэз». Он поставил машину у входа, откуда было хорошо видно заведение.
– Фрэнни, здесь все в футболках с надписью «Малькольм Икс». Нас тут ненавидят.
Мой друг отмахнулся и вылез из машины.
– Тебя они, может быть, и ненавидят, а я член братства. Смотри. – Он подошел к двери и толкнул ее. Не похоже было, что другие члены братства при виде Фрэнни пришли в восторг. Сначала они разинули рты, как на сумасшедшего, а потом помрачнели. Я как можно медленнее шел следом, готовый в любую микросекунду сделать разворот в обратном направлении. Потом из-за толстой стеклянной перегородки вышел здоровенный негр, еще более грозный, чем все остальные.
– Фрэнни Маккейб! Рональд, оторви от стула задницу и взгляни на Фрэнни Маккейба!
Хозяин был коренастый и приземистый, в футболке с надписью «Чикалишиэз» и изумрудно-зеленой бейсбольной кепке с названием заведения, выложенным стразами. Они с Фрэнни обнялись. Когда из задней комнаты появился парень в длинном переднике, Маккейб обнял и его. Посетители, переглянувшись, постепенно вернулись к ребрышкам. Я ощутил облегчение, как пар.
– Где тебя черти носили, Фрэнни? Люси все время заходит, а я боюсь спросить, что с тобой стряслось.
– Ей наплевать. Альберт, это мой друг Сэм Байер. Он знаменитый писатель.
– Рад познакомиться. Приехали пообедать? Садитесь. Что возьмете?
Я хотел посмотреть меню, но Фрэнни выпалил десяток названий, которые, очевидно, хорошо запомнил. После четвертого Альберт заулыбался:
– Ты собираешься все это съесть или просто хочешь вспомнить, как что выгладит?
Приняв заказ, хозяин уселся с нами. Они с Фрэнни немного поболтали, а потом он обратился ко мне:
– Однажды этот парень спас мне жизнь. Он вам рассказывал?
Я посмотрел на Фрэнни:
– Нет.
– Ну, так он меня спас, и это самое важное.
Маккейб ничего не добавил. Санитар во Вьетнаме, герой – вот спас кого-то, но по воспоминаниям моего детства, когда ему кто-то не нравился, он был жесток и задирист. Я честно не знал, как относиться к моему старому другу, и чем дальше, тем больше терялся.
Подали еду, и это было грандиозно. Мы поглощали ее со страшной скоростью, как в ускоренной киносъемке. На десерт был торт «Набросься на меня», но я уже совершенно изнемог. А Фрэнни съел два куска.
Когда мы уходили, Альберт одарил каждого из нас изумрудной кепкой со стразами, как у него самого. Пока мы были в Лос-Анджелесе, Фрэнни свою не снимал.
Хай-Пойнт-стрит оказалась прямо напротив. Это был квартал негритянского среднего класса, где жители с гордостью выставляли напоказ свои безупречные дома и газоны. Лужайки перед домом были, как правило, невелики, но над ними возвышались огромные пальмы. На дорожках у многих домов стояли дорогие автомобили.
Дом Кадмуса оказался на углу Хай-Пойнт и Пикфорд-стрит. Самый большой на улице, это был красавец постройки двадцатых годов, в мавританском стиле, с крытой галереей и двумя пальмами по бокам. Рядом поблескивала металлом голубая «тойота королла». Фрэнни остановился рядом с ней.
– Забавно. По всей улице эти картинные автомобили, а большая голливудская шишка ездит на «тойоте».
– Ездил.
– Да, верно, в прошедшем времени. Интересно, что белый парень с деньгами поселился в негритянском квартале.
– Будь этот дом мой, я бы тоже поселился здесь. Прекрасное местечко.
Мы прошли по дорожке ко входу. Фрэнни позвонил. Когда никто не ответил, он вытащил из кармана ключ и открыл сам.
За холлом оказалась красиво обставленная просторная гостиная с двумя креслами в колониальном стиле, обтянутым белой кожей диваном и ярким ковром на полу. Окна с трех сторон заливали комнату солнечными зайчиками. У стены виднелся большой камин. На каминной полке стояло несколько безделушек. Я подошел рассмотреть их. Тут были полированный деревянный шар на металлической подставке, грубо вырезанная из темного дерева свинья и фотография Дэвида Кадмуса с отцом.
