— Ваха, это ты?
— Э-э-э, — он, как обычно, запнулся.
А она с упреком и с какой-то смущенной интонацией:
— Ты стер надпись сам или?..
— Ты можешь выйти? — вдруг прорвало Мастаева.
— Да, завтра в семь вечера у летнего кинотеатра, — она резко бросила трубку, то ли ее оборвали.
А на следующий вечер он до девяти простоял на условленном месте. Придя домой, услышал от матери: кто-то несколько раз звонил, молчал. Ваха бросился к аппарату: телефон Дибировых ни в этот вечер, ни в последующие не работал. Окно Марии наглухо зашторено. Вскоре состоялась свадьба Марии и Альберта. Все было с размахом, в общем, торжество.
Никогда в жизни не унывавший Ваха погрустнел, погрузился в себя, совсем замкнулся. Как ему казалось, его беда усугублялась тем, что даже мать его не пожалела. Он чувствовал себя очень одиноко. Но у него была одна потаенная мечта: хотя бы раз с глазу на глаз увидеться с Марией. Он знал, что это случится: хоть и на разных этажах, да в одном доме живут, о неизбежности этой встречи и мать сына предупреждала:
— Эта Мария наших порядков не признает и особо не чтит, но ты должен знать, что она отныне чужая жена, и не только здороваться, даже смотреть в ее сторону не смей. Мы слабые, значит, всегда виноваты будем.
Ваха это понимал, да сердцу не прикажешь. И не то чтобы он искал встречи, наоборот, он этой встречи боялся, молнией пробегал по двору. Однако это случилось, и самым неожиданным образом.
Ранним утром во двор приезжает мусоровоз. С тяжелыми мусорными баками матери нелегко, эту работу всегда делает Ваха. Начало лета. Свежо. Прохладно. Обильная роса увлажнила газоны. Над кронами деревьев и верхними этажами слойка предрассветной дымки. Зачирикали воробьи, ласточки залетали. И, словно из-за тумана, рядом появилась Мария, исхудавшая, осунувшаяся. Она виновато улыбнулась, словно не умеючи, пакет с мусором осторожно положила в бак, а в другой руке большие диски, она их теперь обеими руками прижимает к себе, смотрит на них и словно выносит приговор:
— В этом «Образцовом доме» образцовую музыку не понимают и не любят. Впрочем, не только здесь, — она осторожно поставила стопку пластинок у бака и как-то торжественно им сказала: — Отныне тут наше место, — как и пришла, тихо стала уходить.
— Как твои дела? — что пришло на язык, ляпнул Ваха.
Она едва улыбнулась:
— Зря ты стер надпись «Дом проблем», — словно в тумане растворилась Мария, будто навсегда.
Как, действительно, носителей всемирных ценностей отнес Мастаев эти пластинки в свой чуланчик. В «Образцовом доме», как в небольшой деревне, все об этом, может быть, знали, да промолчали бы. Вот только сам Ваха повод дал: у кого-то взял в долг и, значительно переплатив, достал модный проигрыватель, и пару вечеров колонки на ступеньки — классику в массы.
Это был не намек, а вызов, на который сразу отреагировали муж и теперь уже накрепко сдружившийся с ним брат Марии. Зная дворовую сноровку Мастаева, приятели — Альберт Бааев и Руслан Дибиров — на драку не пошли: зазорно им руки марать. А вот заморский проигрыватель основательно пострадал. Был и иной прессинг, вплоть до того, что Вахе и в футбол играть не давали, и во дворе проходу не было.
Все это казалось юношеской забавой по сравнению с тем, что готовила мать Альберта, сама премьерша — госпожа Бааева. В чуланчик Мастаевых наведалась целая комиссия — это и управдом, и инструктор обкома, и прокурор, и милиция. В итоге масса нареканий. Все эти годы не оплачивали квартиру, телефон и радиоточку. В результате — колоссальная задолженность. Но это не главное. А главное то, что, оказывается, у них в паспорте стояла прописка временная — срок уже истек. И им выдано предписание: «В течение трех суток освободить служебное помещение «Образцового дома» по адресу: пр-т Победы.»
Еще усерднее по ночам мать Вахи вылизывала все подъезды и территорию «Образцового дома», днем тщетно обивали пороги инстанций. Сам Ваха понимал ситуацию и действовал более рассудительно: к осени ему обещали комнату в общежитии его стройкомбината, а до этого сосед по двору Яшка Мельников предлагал пожить на его даче. Словом, уже ни на что не надеясь, Мастаевы собирали баулы, а назавтра, встав раньше всех, мать с удивлением обнаружила: по периметру всего «Образцового дома», как и прежде, объявление «Выборы», и тут же крупно: «Председатель избирательной комиссии тов. Мастаев В. Г.».
— А еще, — шепотом добавила мать, — снова написали «Дом проблем».
Ровно в восемь утра к чуланчику «Образцового дома» подошла выселяющая Мастаевых комиссия, стала в недоумении, вновь и вновь перечитывая многочисленные объявления, как можно выселить председателя избиркома? На помощь комиссии подоспела решительная госпожа Бааева:
— Так, что стоим? Выгоняйте их! — повелительно махнула рукой, и только теперь перехватила прикованные к ней взгляды.
Уж кто-кто, а Бааева знала закулисье советского строя, сразу осеклась, отвела взгляд. Возникшую тишину нарушила почтальонша:
— Мастаев! Срочное уведомление. Лично в руки.
И пока Ваха, стоя на лестнице, вскрывал конверт, все потихоньку разошлись, а он читает: «29 сентября (ровно через две недели) в Доме политического просвещения состоится аттестация председателя центральной избирательной комиссии Мастаева В. Г.; изучить основные труды К. Маркса, В. Ленина, И. Сталина и М. Горбачева. Представить подробные конспекты этих трудов. Свои выводы. Некоторые выдающиеся цитаты знать наизусть».
«Да пошли вы все», — подумал Мастаев и хотел конверт скомкать, как увидел внизу карандашную приписку рукой Кныша: «см. на обороте». Он листок перевернул: «Квартплата — копейки. Ты не забыл ссуду? Проценты».
Такое забыть нельзя. И ладно — их выселят. А если выселят деда в Макажое? Как такое пережить?
Побежал Ваха в республиканскую библиотеку имени Чехова, обложился книгами, все выписывал и зубрил. Кучу книг принес домой и всю ночь на кухне то же самое, так что через неделю он уже стал заговариваться, а в редкие часы сна лозунги выдавать и вообще на мир смотреть по-иному, наверное, по-ленински. Словом, к указанному дню приоделся Ваха как на свадьбу, значок Ленина на лацкане, и загодя он на улице Красных Фронтовиков[27] у Дома политического просвещения. Теперь на это красивое, светлое здание, со всех сторон обсаженное клумбами роскошных цветов он глядел иначе: с трепетом, как на храм силы и власти.
Стоя в сторонке, в тени привезенной сюда с севера березки, он выкурил не одну сигарету. Много трамваев мимо прошло, а по величественной мраморной лестнице парадного входа не поднялся ни один человек. И никакой охраны. Раньше он этого даже не замечал, а теперь к десяти утра солнце так освещает, что под куполом, на котором красный коммунистический флаг СССР, знак пятиконечной звезды, а под ним какой-то орнамент, от которого тень фашистской свастики и одновременно звезда Давида.
Политикой Мастаев никогда не интересовался. И если раньше в здание политпросвещения он входил как в обыденное, особо ни о чем не задумываясь, то теперь у него какое-то волнение. С трудом он открыл массивную стеклянную дверь. В просторном фойе светло, прохладно, ковры такие, что ноги утопают. И ни души, тишина. Звучит «Интернационал».
Словно в первый раз здесь, Мастаев огляделся. Таблички: «Архив», «Музей Славы», «Библиотека», и отдельно, красным «Общество «Знание». Это первый этаж. На второй ведет изумительная лестница, тоже в коврах, и там надписи: «Актовый зал» и вроде «Секция пропаганды и агитации». Однако сквозь огромное окно во всю ширь стены щедро просачиваются солнечные лучи и так вскользь по надписям, что Мастаев прочитал или ему почудилось «Адовый зал», «Секта пропагандистов и агитаторов». Там всегда восседал Кныш. И на сей раз Мастаев поднялся на второй этаж, и почему-то до этого он редко при Кныше заикался, а на сей раз даже поздороваться толком не смог, но когда его прорвало, он ляпнул:
— Что за видения вокруг?
— О-о, Мастаев, похвально! Наконец-то ты прозрел. Вообще-то все это больное воображение. А мы твердые и непреклонные атеисты, и всякую мистику, тем более суеверия, должны с пролетарской решительностью отметать. Вот, будешь уходить, посмотри еще раз и поймешь, что это были галлюцинации, а может, фантазия. Впрочем, — он закурил папиросу, — как и наш «Образцовый дом», Дом политпросвещения тоже строили пленные немцы, могли что и учудить. Однако нам не до этого. Садись. Дела не ждут — почти час Кныш разъяснял Вахе современное состояние мировой политики. Под конец спросил:
— Товарищ Мастаев, вы поняли? Повтори!
Мастаев стал заикаться.
— Вот видишь, — Кныш разозлился, встал. — У тебя в голове сумбур! Из-за этой любви к гражданке Дибировой ты потерял всю пролетарскую бдительность. И мало того, что ты совсем не интересуешься политикой, — ты, так сказать, флагман социалистического строительства, вдобавок снизил производительность труда, стал даже в одежде подражать этим сынкам прихвостней буржуазных веяний, и мало того, ты стал пропагандировать нехорошую музыку! И где? В «Образцовом доме»!
