Теплый решил было вернуться на родину и попытать счастья устроиться при какой-нибудь университете, хотя бы в Казани. Но оказалось, что Россия изобилует знатоками русской филологии, надобность еще в одном отсутствовала, и, чтобы не умереть с голоду, сатанист Теплый согласился на место учителя в чанчжоэйском Интернате для детей-сирот имени Графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совесть.
Не имея средств, Теплый обосновал себе крохотную квартирку в самом интернате и на досуге занимался расшифровкой всяких замысловатых надписей, из-за злобности оставленных далекими и близкими предками, подрабатывая этим себе на жизнь.
Его способности к решению самых трудных ребусов проявились еще в больнице, когда он заживлял пробитый череп и маялся скукой. Как-то, пролистывая газеты, он наткнулся на статью известного археолога Беркгауза, нашедшего в Африке следы древнейшего народа, процветавшего четыре тысячи лет назад и владевшего письменностью. 06 этом говорила неболыпих размеров гранитная плита с начертанными на ней символами. В статье Беркгауз сообщал, что ему не удалось найти ключа к расшифровке надписи, но он не теряет стремления, в самом ближайшем будущем надеясь найти разгадку. А еще в газете был помещен фотографический снимок той самой плиты, найденной в саванне, с хорошо пропечатавшимися символами.
Поскольку никаких развлечений в больнице не было, Теплый употребил все ленивое время на расшифровку африканской надписи, выписав для этого всю необходимую литературу из букинистического магазина, и через месяц ему это удалось. Он тут же в восторге отписал десятистраничное письмо Беркгаузу, в котором привел перевод надписи и систему ее расшифровки. Африканская надпись гласила: – Я любил тебя, как Бог Дьявола". К расшифровке Теплый приложил убедительные доказательства, что гранитные начертания относятся к более позднему периоду, приблизительно двести лет до нашей эры, а сама плита с надписями на ней вовсе не принадлежит древнему африканскому народу, а привезена на континент еврейскими поселенцами. Таким об-разом, открытие теряет свою заявленную ценность.
Через месяц Теплый получил письмо от археолога, в котором тот в грубой форме просил молодого невежду не лезть своим свиным рылом в царские покои классической мысли.
– Кретин! – писал Беркгауз. – Если ты еще раз пришлешь мне карюли со своими глупостями, я отправлю тебя в самую вонючую тюрьму Пакистана, где тебе в уши будут засовывать ядовитых пауков!"
Более Теплый не сносился с Беркгаузом.
В Чанчжоэ Теплому удалось расшифровать надпись на могильной плите, высеченную перед смертью дедом Мбтислава Борисыча Мирова, мужа Веры Дмитриевны, и ужасно интриговавшую весь город на протяжении сорока лет. – Не завидую вам, потомки, – гласила эпитафия. – Те, кто полз по земле, – взлетят, те, кто летал в поднебесье, – будут ползать, как гады. Все перевернется, и часовая стрелка пойдет назад".
Надо отметить, что расшифрованная эпитафия не уняла интриги, а, наоборот, вселила в горожан какое-то мистическое уныние, так как покойный обещал потомкам в будущем что-то неприятное. Так или иначе, Мировы выплатили Теплому приличный гонорар, который он до копейки истратил на атласы судебной медицины, вставшие десятками тямселых томов на книжных полках его казенной квартиры.
Утеряв всяческую возможность блестящей карьеры, очутившись вместо императорского дворца в захолустном интернате для сирот, которым по тысяче раз прихо-дилось втолковывать прописные истины, Теплый, как и множество русских интеллигентов, пустился по лесенке жизни в нескончаемый путь падения. Нет, он не запил, не колол себе в вены морфин, просто что-то приключилось с его сознанием, ставшим вдруг иным, нежели когда-то – нездоровым.
Коллеги учителя замечали в Теплом какую-то странную безразличность ко всему окружающему, неряшливость натуры и тела. Более наблюдательные ловили странный блеск его глаз, особенно когда славист смотрел на некоторых детей, но предпочитали не обращать на это внимания, боясь выдать за действительное то, чего на самом деле не существует. Г-н Теплый ни с кем не общался, да и к нему никто не стремился, так как преподаватели в основной своей массе были мещанского сословия и считали филолога из падших аристократов, которые куда как хуже мещан. Лучше, как говорится, выслужиться до ефрейтора, чем из генералов быть разжалованным в старшины. Русский человек готов со-страдать пьяницам и убийцам, но никак не свергнутым царям.
Сегодняшним вечером к Теплому пришел посетитель. Это был богатырского телосложения мужчина в военной форме с полковничьими погонами на покатых плечах. В руках мужчина сжимал портфель свиной кожи.
– Генрих Иванович Шаллер, – представился гость.
– Чем могу-с?
– Разрешите войти?
Теплый пожал плечами, пропуская незнакомца в свою комнату. Сам зашел следом и поспешил закрыть некоторые книги, лежащие на письменном столе.
Генрих Иванович успел заметить какие-то странные фотографии. Ему на мгновение показалось, что на них запечатлены покойники и у некоторых из них выпущены наруису внутренности. Еще Шаллер услышал звуки скворчащей сковородки, по всей видимости находящейся за фанерной перегородкой.
– Однако какой странный человек", – подумал он и уселся на предложенный стул.
– Э-э… Простите, как вас величать?.. – спросил Генрих Иванович.
– Теплый. Гаврила Васильевич Теплый. Чем могу-с?
Полковник на секунду замялся, думая, с чего начать.
– Я слышал, уважаемый Гаврила Васильевич, что вы закончили Венский университет?..
– Так точно.
– Хотя… Хотя к моему делу это отношения не имеет… Я…
– Секунду! – спохватился Теплый. – У меня там… – Он указал на фанерную перегородку, из-за которой уже потянуло горелым. – Я сейчас… – И вышел вон.
– Странный человек",– уверился Шаллер. Какие у него длинные и сальные волосы, как у нигилиста, – именно такими он себе их представлял… Генрих Иванович оглядел книжные полки и с удивлением обнаружил на них книги с одной и той же надписью на разных язы-ках: – Атлас судебной медицины". – Вот тебе и филолог…
Неприятный запах… Интересно, что он там себе готовит? Запах жареной селедки… Неужели этот тщедушный человек с нездоровым цветом лица когда-то закончил один из лучших университетов Европы?.." Мысли урывками проскакивали в голове Шаллера, пока Теплый снимал с плиты сковородку с подгорелой кровяной колбасой и открывал форточку, проветривая кухоньку. Сам Гаврила Васильевич испытывал недовольство от неожиданного визита красавца полковника и нервно гадал, что того принесло под вечер. Он черпнул из ведра воды, прополоскал рот и вышел к гостю.
– Я, по всей видимости, оторвал вас от ужина?
– Ничего, – успокоил Теплый. – Я успею.
– Простите, мне трудно собраться с мыслями. Хотя… – Полковник положил портфель себе на колени, щелкнул замочком и вытащил из него толстую пачку исписанных листов. – Вот. – Он положил листы на стол. – Я слышал, что вы обладаете феноменальными способностями к разгадыванию всяких тайных надписей и ребусов.
– Это сильно сказано, – ответил Гаврила Васильевич. – Но у меня есть некоторый опыт.
Генриху Ивановичу показалось, что при этих словах Теплый хмыкнул. – Он не лишен тщеславия", – подумал Шаллер и продолжал:
– Дело в том, что моя жена, Елена Белецкая, уже длительное время пишет. И не то странно, что она пишет и написала уже значительно, а то, что при письме она использует какой-то шифр…
– И вы хотите, чтобы я нашел ключ к этому шифру? – поспешил Теплый.
– Да, – подтвердил полковник. – Я готов заплатить за труды. Столько, сколько вы укажете.
Гаврила Васильевич задумался. Он сидел, скривившись, и поскребывал стол длинными ногтями.
– Не кажстся ли вам, что это не совсем этично? – спросил Теплый. – Ваша жена что-то пишет, шифруя. Значит, она не хочет, чтобы кто-то посторонний прочитал ее записи.
Шаллеру стало неприятно. . – Вы еще не все знаете, – несколько резко сказал он. – Дело в том, что моя жена пишет, находясь… 3-3, как сказать… в состоянии некой психической нестабильности… Я и доктор Струве подозреваем, что ее душой овладело какое-то озарение, вытеснившее сознание. Именно в состоянии озарения Елена Белецкая шифрует свои записи… Но может так случиться, что мы с доктором Струве ошибаемся. Что это вовсе не озарение, а просто помешательство, что на бумаге не шифр, а просто галиматья…
– Могу я полюбопытствовать? – спросил Теплый, протягивая руку к бумагам.
– Конечно. – Шаллер передал слависту листы. Гаврила Васильевич разложил их перед собой, разглаживая первый, помятый и засаленный, глядя на бумаги внимательно, но подозрительно. Где-то под ребрами у него что-то зашевелилось, давая предчувствием понять сердцу, что перед ним не просто бред сумасшедшего, а плод изощренного мозга, немало потрудившегося над изобретением зашифрованного слова. Чем внимательнее Гаврила Васильевич вглядывался в напечатанные символы, тем более его охватывало волнение. Ничего похожего на своем веку он не видел, ни о чем подобном не читал, а потому щеки его окрасились румянцем, а душа наполнилась благоговением перед тайной, которую ему предстояло открыть.
