И вот я стоял там со всеми остальными, прячась среди толпы, когда она вышла на крыльцо. Выглядела она ужасно. Ее плечи исхудали и были устало опущены, а лицо — в нем совсем не было жизни. Вся передняя часть ее ночной рубашки была пропитана кровью, краснее ее волос.
Именно так я и подумал, глядя на нее. Кровь была краснее ее волос.
Все сразу смолкли и уставились на нее. Все люди нашего города, с кем она когда-то дружила, смотрели на нее и вспоминали — я это знаю, — вспоминали первые дни после ее приезда в Эшленд и сравнивали, как было тогда и как все изменилось теперь. По моей вине. Я не мог избавиться от мысли, что все случилось по моей вине.
Она открыла рот и заговорила. Трудно было поверить, что у нее еще остались силы говорить. Но она заставила себя это сделать.
— Ребенок, — сказала она, — умер.
Все вокруг меня одновременно не то вздохнули, не то всхлипнули. Я увидел, что Эл качает головой, как будто не верит, а лицо Снайпса потемнело и скривилось. Остальные просто застыли на месте, увидев этот призрак женщины и услышав ее слова.
— Я хочу на него посмотреть, — сказал наконец Снайпс не своим голосом, почти таким же тихим, как голос Люси. — И не я один этого хочу. Отнюдь. Вот Эл рядом со мной. И все горожане. Мы все хотим видеть ребенка.
Она спокойно взглянула на него и покачала головой. Ему никогда не удавалось ее испугать, ни на одну минуту.
— Ребенок у Анны, — сказала она почти шепотом, так что я едва разобрал слова. — Она увезет его отсюда. Мы похороним его в моем родном городе. Я бы не хотела, чтобы он остался здесь… вдали от меня. Только не в Эшленде. Потому что сама я не могу здесь оставаться. — Она слабо и печально улыбнулась. — Я хочу, чтобы он был рядом со мной. Я уеду домой, как только мне станет лучше. Сначала мне нужно немного поправиться. Вот почему я пока остаюсь здесь. Я хотела еще раз вас всех повидать. — И она посмотрела на нас, ее старых друзей, которые порвали с ней, когда она больше всего нуждалась в поддержке. — Чтобы попрощаться.
И тут она заметила меня в толпе. Уж не знаю, как ей это удалось, но она меня заметила. Тогда я стянул с головы капюшон, чтобы она убедилась, что это действительно я. Ее зеленые глаза задержались на моем лице, она улыбнулась и чуть-чуть приподняла руку, и я тоже поднял вверх руку. Не уверен, что она успела заметить мой жест, потому что в тот же момент силы совсем ее оставили и она упала. Она упала не вперед и не назад, а как бы внутрь себя. Как будто кто-то обрезал поддерживавшие ее снаружи невидимые струны. Так это было. Она умерла, и последним, кого она видела в своей жизни, был я.
Вот и вся история, которая случилась с твоей мамой.
Я тоже был там, стоял позади и все видел. Я видел, как она вышла из дома вся в крови, и слышал, что она сказала. Люди стояли не шевелясь, когда она говорила. А потом она упала, кто-то из женщин дико завизжал, и все разом отвернулись от дома, как будто не могли выносить это зрелище.
Снайпс подошел к ней первым. Он поднял руку, запрещая нам приближаться, — теперь люди снова полезли вперед, всем хотелось взглянуть. Мистер Спигл тоже был на крыльце, он потрогал ее, проверяя пульс. На его шее болталась штуковина для слушания, и ею он тоже воспользовался. Некоторые плакали, причем не только женщины.
Кто-то бросился в дом за простыней, чтобы ее накрыть. Кажется, это был Шугер. Люди начали расходиться. Медленно и тихо.
Я держался неподалеку.
В конце концов там остались только я, Снайпс и мистер Спигл. Я знаю Спигла, потому что он выписывал мне пилюли от сердца. А Снайпса я знаю потому, что он вечно старается быть на виду и хочет, чтобы его знали все.
Я подошел ближе. Я уже понял, что должно случиться. Мы все поняли. Разговора на эту тему не было — хватило одного взгляда. Снайпс повернул голову и взглянул на меня. Иногда мужчины в таких вещах не уступят женщинам: с теми бывает достаточно взгляда, чтобы все понять. Именно так посмотрел тогда Снайпс.
Я тотчас отправился за своим грузовиком, пригнал его и поставил задом к самому крыльцу. Все уже ушли. Вообще все. Они знали, что для этого дела лишнее присутствие ни к чему. Я поднял Люси Райдер, завернутую в простыню, — она была такой легкой, почти невесомой, — и уложил ее в кузов рядом с ящиком для инструментов. Мы с ней выехали из города окольными путями и отправились в поля, где раньше росли арбузы. Там я ее и закопал. Не беспокойтесь: я сделал все в лучшем виде, как только мог. Я сказал слова, какие полагается, и оставил небольшую отметину на поле, но позднее она исчезла. Теперь я уже не смогу найти место, где лежит Люси Райдер. Помню только, что было холодно и земля была твердая, а когда я добрался до своего дома, уже стемнело.
И вот еще что. С той поры прошло много времени. Многие люди умерли, а многие родились, в том числе дочь моей дочери. Сейчас она взрослая девушка, примерно вашего возраста. Когда семья решала, как ее назвать, я подсказал имя: Люси.
День был безоблачный. Я ехала на юг по 31-й автостраде; в окна машины било пронзительно-яркое зимнее солнце. Эшленд остался позади и исчез за грядой лесистых холмов так внезапно, как будто его не было вовсе или же он был какой-то незначительной мелочью — подобно промелькнувшему и тут же забытому мгновению, либо сну, который кажется имеющим смысл, пока ты спишь, но теряет этот смысл по пробуждении, и ты спешишь выбросить из головы эту галиматью. Вот и я постаралась избавиться от грустных мыслей, как от дурного сна. Люси улыбалась, когда я уезжала из ее дома. Конечно, она и плакала тоже, но в то же время улыбалась, и я сочла это добрым знаком. Я надеялась, что с ней все будет в порядке. Серьезных оснований так считать у меня не было, зато оставалась надежда. Ты лежал на соседнем сиденье и почти всю дорогу спал. Я не спускала с тебя глаз, при этом каким-то образом умудряясь вести машину. В момент отъезда от дома ты был багрового цвета, но ко времени выезда на автостраду стал уже розовым, и я решила, что это хорошо. Ты менялся у меня на глазах, привыкая к новому для тебя миру. Это было нечто!
Люси оставила мне указания, как добраться до дома ее отца, написав их на страничке в линейку, вырванной из учебной тетради Игги, но мне не было нужды сверяться с записями. Я помнила их наизусть. Еще накануне родов я купила все необходимое: пеленки, одеяла, утирки, молочную смесь, а также детское автомобильное креслице, в котором ты уместился лежа. В случае крайней необходимости я должна была везти тебя прямиком в Джефферсонскую детскую клинику, которая находится недалеко от Эшленда, но крайней необходимости не возникло: слава Богу или кому там еще наверху, вся поездка прошла без сучка без задоринки.
Я выросла в глухой провинции, так что можешь себе представить, какое впечатление на меня произвел Бирмингем. Когда я увидела огромные, уходящие в небо дома, у меня началось легкое головокружение. Сейчас ты ко всему этому привык, но для меня это был совершенно другой мир — я до того всего лишь однажды, в двенадцать лет, посетила большой город. Впервые встречаясь с чем-то подобным, начинаешь ощущать собственную значимость, а в моем случае это чувство еще усиливалось из-за твоего присутствия на соседнем сиденье. Я вела машину как во сне — это был сон обо мне, проезжающей сквозь мир, который был создан специально для того, чтобы я сквозь него проехала. Я подробно описываю свое тогдашнее состояние потому, что такие моменты случаются в жизни нечасто и запоминаются навсегда.
Так мы пересекли весь город, снова очутились среди полей, а еще через какое-то время въехали в Эджвуд, который казался типичным спальным пригородом: уютные домики в окружении высоких деревьев, кусты вдоль дороги, ухоженные лужайки. Дом, из которого Люси уехала годом ранее, после смерти матери, выглядел точно как в ее описании. Стоя на пригорке, он ловил последние лучи заходящего солнца, которое уже не освещало низину. Я затормозила перед домом и поглядела на него, не глуша мотор.
С этого момента события начали развиваться не по задуманному плану. Предполагалось, что я оставлю тебя на крыльце и уеду. На этом настаивала Люси. Я должна была положить ребенка на крыльцо, постучать в дверь, как стучит почтальон, доставивший посылку, а затем быстро убираться оттуда — Люси не хотела, чтобы отец узнал подробности случившегося от кого-нибудь, кроме нее самой. Она сказала, что последует за мной очень скоро, через пару дней, когда немного оправится, а до того времени ее отец сумеет позаботиться о ребенке.
— Это обычное дело, — сказала она. — Люди сплошь и рядом подкидывают младенцев на пороги чужих домов.
— Неужели? — спросила я.
— Вспомни книги, — сказала она. — Сколько раз ты читала, как кто-нибудь открывает дверь своего дома и находит на крыльце плачущего младенца в пеленках с приложенной к нему запиской?
