Ознакомительная версия.
Сержанту Лыкову доложил:
– Вот задержал в переходе, продавала печатную продукцию. Пункт второй, одиннадцать–четырнадцать, – добавил для девочки.
Лыков с усилием оторвался от книги, удивленно посмотрел на Алексеева, на девочку, произнося вопросительно: «А-а?», – но без повторений понял, отложил роман и достал из ящика стола папку с листами для протоколов и бланками на уплату штрафа.
– Н-ну, – начал он, пробуя на краю страницы «Рабыни страсти», как пишет ручка, – фамилия, имя, отчество?
Алексеев в это время включил электрический чайник, чтоб заварить себе кофейку.
1998 г.
Уж что-что, а поведение милиционеров научился Егоров в последнее время предугадывать с первого взгляда и почти всегда безошибочно. Да и немудрено: подходишь с утра к метро, они тут как тут. Обычно двое высоких, широченных парней с миниатюрными АК на боку, совсем с виду игрушечными. Или не широченные парни и не высокие, без автоматов – разницы особой нет. Милиционер в любом виде милиционер.
Стоят, поглядывая на входящих и выходящих, у дверей станции. Егоров заранее нащупывает в кармане паспорт, и, как всегда, появляется ощущение, что совершил он страшное, кровавое преступление и вот через секунду его схватят, обезвредят, положат лицом на асфальт.
Сегодня тоже. Конечно, парочка в сине-серых бушлатах, увешанная снаряжением и оружием. Щелкают семечки. Разогнали, видимо, только что торговок, теперь отдыхают. Ноги по привычке широко расставлены: ребята крепко стоят на земле.
Егорову захотелось сделаться меньше и незаметнее, он ссутулился, опустил глаза. Скорее прошмыгнул мимо, толкнул стеклянную дверь, потом еще одну. И вот в вестибюле станции. Достает проездной.
– Уважаемый! – справа негромкий, но внятный голос.
Егоров послушно останавливается. А, ну да, еще один. «Местный, метрошный», – определяет Егоров. Молодой ефрейтор, почти мальчишка, в свежем кителе, шапочке с козырьком и кокардой. Лицо странное – выражение какой-то смеси начальника и просителя на нем.
Егоров полез за паспортом.
– В Москве проживаете? – спрашивает ефрейтор.
– Да, конечно. Вот…
Но паспорт милиционер не взял. Вместо этого предложил:
– Не могли бы уделить десять минут? Понятым поприсутствовать.
– Что ж, могу, – отвечает Егоров, хотя времени у него маловато, почти опаздывает на работу; как-то не повернулся язык сказать: «Нет, некогда».
Ефрейтор жестом пригласил к двери, над которой плафон-знак бело-синего цвета с надписью «Милиция». Сразу за дверью – тесная, сумрачная комнатенка. Темные стены, кажется, вот-вот задавят; воздух спертый и тяжелый – с непривычки не продыхнуть.
– Вот сюда, пожалуйста.
В комнатке стол, несгораемый шкаф, два стула. Вдоль дальней стены – узкая полоска за решеткой из арматуры, там кто-то сидит на лавке.
У входа стоит мужичок с кислым лицом, шуршит облезлым пакетом. За столом – немолодой усатый прапорщик заполняет бумаги. На другом стуле курит еще милиционер, сержант.
– Привел второго, – объявил ефрейтор, молоденький, и тут же покинул комнату.
Прапорщик, не глядя на Егорова, протягивает в его сторону руку.
– Паспорт имеете при себе?
Егоров отдает ему паспорт. Сержант тщательно тушит в пепельнице сигарету, встает, направляется к решетке.
Открывает дверцу, зачем-то ударяет по арматуре кривым длинным ключом и приказывает:
– Давай выходи! – Голос у него неприятный, визгливый.
Появляется коренастый мужчина лет сорока пяти. Одет прилично, но на ногах держится плохо, лицо красное. Пьяный.
«Ну и набрался в такую рань!» – про себя усмехнулся Егоров.
Сержант подводит задержанного к столу.
– Руки за голову! – так же визгливо, резко бросает приказ.
Егоров почувствовал, как озноб ледяной струйкой побежал по спине. Чуть было сам не дернулся, поднимая руки.
Пока сержант изымает у пьяного содержимое карманов, прапорщик наскоро объясняет Егорову и другому, с кислым лицом:
– Вы приглашены в качестве понятых по изъятию вещей этого гражданина для временного хранения. Будет составлена опись, и вы поставите свои подписи. Ясно?
Оба понятых поспешно кивают. Конечно, все ясно. И смотрят на стол, где появляются сигареты, зажигалка, бумажник, кучка монет, измятый носовой платок.
Прапорщик перебирает предметы, тщательно изучает бумажник и пишет на листе бумаги, вслух диктуя себе:
– Бумажник кожаный, водительские права на имя Семашина Георгия Михайловича, деньги в размере… гм… ста двадцати рублей восьмидесяти семи копеек. Зажигалка одноразовая синего цвета, сигареты «Ява»…
– Да держи ты руки! – вскрикивает сержант, тормоша пьяного. – Держи, тебе говорят!
– Нет там… ничего, – мямлит тот. – Так нельзя…
– Часы дай сниму.
– Нельзя.
– Щас ведь руку буду ломать!
– У-у, нельзя так…
– Поговори еще у меня.
Сержант снимает часы, кладет на стол.
– Часы черные, штамповка, – тут же записывает прапорщик, бегло оглядев их.
Егоров переминается с ноги на ногу, смотрит на свои часы. Ох, опаздывает… И зачем эти формальности? Понятые какие-то? Кто их будет искать, если у этого возникнут претензии, когда проспится? Да никто наверняка и внимания не обратит на опись, на адреса понятых. И в то же время Егоров словно бы поднимался, рос – почувствовал себя полезным, за что-то ответственным.
Сержант находит на шее у пьяного цепочку, хочет снять и ее.
Но пьяный не дает:
– Нельзя это…
– Да не дергайся! – милиционер готов потерять терпение. – Убери свои руки!
– Крестик не дам! – и задержанный повышает голос. – Нельзя!
– Я те покажу, что нельзя, что можно!
– Ладно, Саш, пускай будет на нем, – останавливает сослуживца прапорщик. – Так и пометим: «Цепочка с крестиком оставлена на шее». Всё?
– Вроде, – как бы даже расстроенно отвечает сержант, для верности похлопывая пьяного по одежде.
Тут появляются трое в бушлатах. Один – с автоматом и висящими на ремне наручниками.
– Кого забирать? – спрашивают бодро; Егорова колют их оценивающие взгляды.
– Погодите, сейчас понятых отпущу, – говорит прапорщик. – Распишитесь вот здесь, напротив галочек.
Мужичок с кислым лицом и Егоров черкают подписи в указанном месте.
– Спасибо, – прапорщик кивает, – вы свободны.
Сунув паспорт в карман, Егоров торопливо выходит из комнаты. За дверью – светлый, людный вестибюль станции «Цветной бульвар». Молоденький милиционер, что пригласил Егорова в понятые, стоит у мраморной стены, поигрывает дубинкой. Увидел Егорова, кивнул, слегка улыбнулся, и Егоров тоже кивнул и улыбнулся.
Предлагал же не брать ту, последнюю. Она и добила. Не запомнил, как дошли до метро, как расстались; быстро запутался в хитрых сплетениях метрополитеновских линий, то и дело засыпал, кое-как, почти в бессознании, переходил из поезда в поезд.
Пить закончили часов в девять, а сейчас метро пустое, в вагонах по два-три человека. Названия станций всё не те, не те… Где же его родной «Цветной бульвар»?
Преодолевая сонливость и одурь, Егоров старается понять, где он находится. Изучает схему метро, слушает объявления из динамика. Наконец понимает, с трудом переходит на другую ветку, дожидается поезда. Ну, теперь уже правильно, он едет домой. Чтоб опять не уснуть – стоит, держась за прохладную трубку поручня.
Хочется холодной водички, хочется в туалет. Ох, как хочется в туалет! Только б дотерпеть. Еще два перегона, а там пять минут ходьбы, и дома. Зря так, зря перепил. Что ж – удачный день: заказали в одной квартире менять разом ванну, унитаз и раковины. Ремонт делать капитальный. Заплатили щедрый аванс. И ребята, само собой, не удержались, взяли водки. Сначала три бутылки на четверых, потом еще две. И надо было завязывать, разбежаться. А вот решили еще одну, на посошок. Эта как раз и добила.
– Станция «Цветной бульвар», – объявил симпатичный женский голос.
Наконец-то! Его родимая!
Створки дверей разлепились, Егоров выскакивает из вагона. Скорее, скорее! К эскалатору. Карабкается вверх, два раза чуть не опрокинулся, потеряв равновесие. Но – добрался. Почувствовал свежий воздух близкой улицы.
И тут Егорова уже поджидают. Наверное, дежурная по эскалатору сообщила снизу. Без лишних объяснений заворачивают к неприметной двери, над которой знакомый бело-синий плафон с надписью.
– Да я… вот здесь вот… ж-живу, – выдавливает Егоров. – Мне… в туалет…
– Шагай давай, – устало подталкивают его концом дубинки.
Егорову вспоминается утро, его роспись в бланке, ощущение значимости, улыбка молодого ефрейтора.
– Я ж… да я – понятой!
Тот, что ведет его, усмехается:
– А я – в курсе? – испанский летчик. Не брыкайся, слушай, шагай живее.
1998 г.
Ознакомительная версия.
