Я тер ушибленное место. В дверях стоял здоровый мужик, заросший бородой и в ослепительно белом исподнем. Он не сводил с меня прищуренных глаз. Я разглядывал его, изготовившись дать отпор.
Шлепает толстыми губами. Красивый нос с благородной горбинкой, высокий лоб и копна пепельных волос, падающих на плечи. Того же цвета шерсть на руках, а сквозь нее просвечивает коричневая кожа. Типичный директор цирка шапито.
— Аттилио Гатти, — представился он. — Первооткрыватель. — Он вытащил руки из карманов и поклонился. — Никаких недружественных намерений у меня нет. Мы соседи. А это визит вежливости. Вы позволите, любезнейший? — Он ткнул пальцем в стул и тут же уселся. Комната из-за его присутствия совсем съежилась в размерах.
Мы второй день гостим у тети, в пансионе «Серена». Я только встал, но есть совсем не хотелось. Вчерашний день, приезда, просвистел, как в горячке, когда реальность затекает в царство фата-морганы, а из пустого ниоткуда высовывается прохладная рука, чтобы остудить твой лоб.
Утром я проснулся мокрым и озябшим. Радость щекотала все тело. Папа стоял у кровати, он улыбался и говорил, что ему даже приятно задержаться из-за меня в Пизе:
— Здесь тоже есть чем заняться. И знаешь, Фредрик, я наконец-то разрешил проблему, которой мне и в голову не пришло б заняться, не заставь меня твоя болезнь еще раз облазить все закоулки музея.
Я тоже улыбнулся. Вот что значит быть чьей-то судьбой! Отец, бедняжка, этого не понимает, да и другие тоже — пока. Температуры у меня уже нет, но сегодня меня еще оставили дома. Одежду дали, с уроками и учебниками не приставали, усадили за круглым столом рисовать. Все остальные скоро вернутся.
Я постоял у окошка, помахал им вслед, внизу была та терраса, где однажды, спрятавшись за огромным глиняным горшком с апельсиновым деревом, я случайно подслушал разговор мамы с тетей… Все свежеумыто сверкало, дождь только-только перестал, и у меня на глазах прорезалось солнце и осветило улицы, дома и террасу.
Мужчина удобно устроился в кресле, откинулся, вытянул ноги и положил одну на другую.
— Я покурю, ничего? — спросил он, уже засунув штуку «Националя» меж зубов. Рисованным жестом зажег спичку и держал ее в десяти сантиметрах от кончика сигареты.
Я кивнул.
— Зови меня просто Атти, как все тут, — сказал он, соскабливая крошки табака с кончика языка. — А тебя как зовут?
Упершись локтями в бруствер из медлеровского чемодана, я спрятал подбородок в ладонях и взглянул на него сверху вниз.
— Фе-де-ри-ко, — сказал я так басовито, как только вышло.
— Фе-де-ри-ко, — старательно повторил он.
Я внимательно следил за ним, но в глазах его ничего не читалось, они мечтательно уставились куда-то в прекрасные дали — как и положено искателю путешествий.
Вдруг он поднялся одним протяжным движением, подошел к шкафу и протянул мне руку.
— Тогда я буду называть тебя Рикардо, — сказал он, на этот раз с улыбкой.
Я потянулся навстречу протянутой руке. Тут-то чемодан фирмы «Медлер» и полетел вниз, а следом — я.
Мы оба приземлились в объятия Атти, и, бьюсь об заклад, ему ничего не стоило пожонглировать нами, такие каменные и накачанные оказались у него мускулы. Он бережно поставил нас на землю. От него сильно пахло табаком.
Атти хохотал. Смех выдавливался из него, как поезд из туннеля. Теперь он сунул руки в карманы и смотрел на меня сверху вниз.
— Что за невеселую комнату приготовила вам эта ведьма! А как насчет того, чтобы зайти ко мне? У меня куда приятнее. И, кстати, Рико, найдется много чего интересного для тебя.
Директор цирка и первооткрыватель Аттилио Гатти махнул рукой в сторону распахнутой двери в конце коридора. Соседней с тетиной. Пока я осторожными шагами вступал в царство Атти, в мозгу у меня пронеслось, что дверь тетиной комнаты приоткрыта и ключ торчит внутри.
«Вступал» — это сильно сказано. С первого раза я не преодолел даже порожка — так я обалдел. Сначала я долго таращился и моргал, потом, так и не закрыв рта, обернулся к il maestro Гатти. Если б вместо него я увидел буйвола или бегемота, я б не удивился, потому что потрясти меня сильнее было уже немыслимо.
Там, куда я заглядывал, раскинулись джунгли! Толстенные стволы тянулись с пола до потолка и скрывались среди непроницаемых крон. Пол покрывала опавшая листва и утрамбованная земля. Тут и там полыхали тропические растения сумасшедших расцветок. С ветвей свисали лианы. Пара обезьян истошно кричала и отчаянно скакала с дерева на дерево. Из нутра джунглей доносились дикие и ужасные вопли. (Надеюсь, это не та толстющая змея, которая временами показывается в углу?) А попугаи, неужели они тоже живые? Меж двух стволов первопроходец Гатти натянул гамак. В углу на циновке навалена груда подушек тигровой расцветки, и там же примостился низкий столик, чуть видный под бумагами и записными книжками. Над циновкой висел череп антилопы, повсюду были разбросаны кости задранных животных. К дереву прислонено ружье, в двух шагах от меня ухмыляется черная скульптура негра с двойным подбородком. Свет сочился сквозь зелень.
— Залезай, залезай, дорогой. — И Атти мягко подтолкнул меня в спину.
Осторожно кося в сторону того угла, где змея неспешно почесывалась о камни, я подчинился.
— Ну садись, садись, — уговаривал Атти. — Обезьяны очень мирные, а попугаи, к сожалению, не особенно резвые.
И вдруг — душераздирающий крик прямо мне в ухо! Я отпрянул в сторону, мой хозяин засмеялся, подавая пример.
Потом он нагнулся и нажал выключатель. И смолкли все звуки, попугаи окаменели на ветках, обезьяны неподвижно замерли в воздухе, а змея тихо уснула между камней.
— Вот моя квартирка, — объяснил Атти. — Хочешь кокосового молока?
Я никогда о таком не слышал, но мама говорила, что в этой стране нельзя пить молоко, если не знаешь наверное, что оно пастеризовано, поэтому я решительно помотал головой.
— Да ты посмотри, — уговаривал он меня. — Настоящее американское, импортировано мной лично. Я привез из последней экспедиции.
Он протянул мне консервную банку с пальмами и красными буквами. Но тут же забрал ее обратно и махнул ею в сторону наваленных на столе бумаг.
— Как раз сейчас я разбираю записки из моего последнего путешествия. Буду писать книгу.
Вот это уже знакомо, особенно про рассортировку бумаг. Я сразу почувствовал себя как дома. И понимающе покачал головой:
— Да, это не самая приятная работа. Из другого тайника он вытащил стопку книг. На обложках были нарисованы рычащие леопарды и несущиеся вперед слоны, написано «АТТИЛИО ГАТТИ» и названия вроде «Африканских барабанов» или «Ночи в джунглях Камеруна».
— Мои творения. — И создатель закашлялся. В книгах были сплошь картинки, и все как одна исполненные драматизма. Львы, вгрызающиеся в тонкие шейки газелей, питоны, заглатывающие козлят, туземцы, одетые лишь в татуировки, с щитами и мечами пляшущие под тамтамы, голые негритянки с налитыми грудями, несущие на голове вазы. И на задней обложке — фотографии самого Атти, с какой-нибудь копошащейся у ног дичью.
Писатель молча следил, как я с почтением и благоговением рассматриваю книги.
— Недурно вышло, правда? — улыбнулся он застенчиво. — Но теперь тебе, наверно, пора, а то родители тебя потеряют. С ними вечно так! — добавил он ни с того ни с сего. Я посмотрел на часы, и оказалось, что прошло уже несколько часов! Как так вышло?
Атти уже давно стал моим закадычным другом. Ничего похожего на общение с ним я никогда раньше не переживал. Он рассказал мне обо всех своих экспедициях, о безумно опасных путешествиях, когда он постоянно мучился между жизнью и смертью, потому что развлекательные поездки были не в его вкусе. И еще о войне. Сначала про Абиссинию — там он был разведчиком и выведал все про расположение неприятельских войск за линией фронта. А потом война в Италии, на этот раз Атти командовал партизанским отрядом в Абрузене и взрывал мосты, забитые немецкими танками, или, притаившись в засаде, подстреливал немецких часовых из лука — подарка друзей, негров из Руанда Бурунди.
— Эффективно и никакого шума, — ухмылялся Атти. И никакой Миреллы, тети, Мозга или «бешеных» не было у меня в мыслях все эти часы.
На прощание мы обменялись крепким мужским рукопожатием и посмотрели друг другу в глаза.
— До встречи, друг, — сказал мне Аттилио Гатти.
— А мы с папой вдвоем ходили в музей, — выплеснул на меня свой триумф Малыш, стоило мне появиться в комнате. — И завтра пойдем туда опять!
— Ну, ну, Леня, — урезонил его отец. — Завтра Фредрик пойдет с нами — конечно, если захочет!
— А ты чем тут занимался, Фредди? — вмешалась мама.
Я испепелил ее взглядом. Ну зачем она опять называет меня Фредди? Она же знает, что я этого терпеть не могу.
