— Ну и?.. — неприветливо вопрошает Шайя. — Что ты встал, как Каменный Гость? Хотел поговорить — говори.
Сутулый Акива отводит с лица прядь волос. Волосы у него легкие и спутанные, как пересохшая пакля.
— Пойдемте лучше за столик, если вам не трудно. Тут как-то неудобно. Я вас очень прошу.
Шайя кривится, морщит лоб. Сначала он хочет послать это нелепое чучело ко всем чертям, но затем утыкается взглядом в пивной стакан и меняет решение.
— Ладно, — говорит он. — Хрен с тобой. За столик, так за столик. Только возьми еще пива, чтоб лишний раз не ходить.
Гена облегченно вздыхает. Глядя, как Шайя нетвердой походкой идет через зал, он цедит в стакан пиво и подмигивает незнакомому сутулому клиенту:
— Вообще-то он нормальный мужик, но в последнее время… Вы ведь его проводите домой, не бросите? Он здесь недалеко живет: вверх по бульвару и…
— Я знаю, спасибо, — кивает сутулый. — Конечно, не брошу.
Он берет стаканы, и ловкая тряпка бармена тут же смахивает две мокрые неопрятные окружности с блестящей поверхности стойки. Вот и все. Нет следа, значит и не было ничего. Ни стаканов, ни Шайи, ни дурного непонятного разговора. «Летает по прямой…» — надо же такое придумать! Вот он, Гена, к примеру, вообще никак не летает. Он стоит и время от времени наливает, и к каким бы то ни было полетам не имеет никакого отношения. Так что? Отчего-то ему вдруг хочется зажечь сигарету, хотя курить Гена бросил уже очень давно — с того момента, как встал за стойку. Нет у бармена времени на перекуры… и на полеты тоже. «По прямой!..» Это ж надо… Гена еще раз проводит тряпкой по стойке и щурится на ее безупречную чистоту.
— Простите, — говорит сутулый Акива, ставя стаканы на стол. — Вот пиво.
Шайя сидит, положив голову на руки. Глаза у него закрыты; он то ли спит, то ли просто ленится жить. Впрочем, известие о подоспевшем пиве таинственным образом добавляет ему жизненных сил.
— Что ты все извиняешься? — брюзгливо интересуется он и отхлебывает. — Все равно не прощу, сколько ни извиняйся. Ты кто?
Акива нерешительно подергивает спутанную паклю волос по обеим сторонам узкого треугольного лица. Акива вздыхает.
— Видите ли, господин Бен-Амоц, я очень давно искал случая поговорить с вами, но все никак не мог придумать, с чего начать. Это так трудно объяснить…
— Хорошее пиво, — сообщает Шайя. — За что я Гену люблю, так это за то, что никогда не разбавляет. Эй, Гена! Твое здоровье!
Гена мрачно грозит ему издали.
— Понимаете, — говорит Акива, пристально глядя на свой нетронутый стакан. — Я очень напуган. Очень.
Шайя вытирает ладонью мокрые губы и фыркает.
— Эка невидаль! Все боятся, парень. Вот, взгляни, к примеру, на меня. Нет, ты взгляни, взгляни… ты думаешь, я кто? А? Разрешите представиться: жалкий трус. Я — жалкий трус! И это мне не кто-нибудь сказал, а сам папаша. Создатель, будь он… э-э… будь он — что?.. а черт его знает! Пусть будет просто: «Создатель, будь он». Вот. Так что не переживай, парень. Пей пиво и не бери в голову.
— Вот-вот! — Акива почему-то очень радуется Шайным словам. — Видите! Даже вы боитесь! А ведь вы уже очень давно предупреждаете… Бьете в набат, можно сказать. Вы самый смелый, но даже вы боитесь… что уж говорить обо мне?
— Кончилось, — с сожалением констатирует Шайя, поднимая опустевший стакан. — А ты что — не будешь?
Он протягивает руку, и Акива послушно придвигает к нему свое пиво.
— Я вас давно слушаю по радио. Вы очень правильно все говорите. Но я ведь понимаю: вы сами ничего не можете сделать, потому что вы все время на виду. Но что-то делать обязательно надо. Обязательно! Никак нельзя допустить, чтобы это произошло.
Шайя икает. Вид у него слегка недоуменный.
— Ты о чем, парень? Что — «это»? И вообще, ты кто? По-моему, я тебя уже спрашивал, но не помню: ты ответил или пока еще нет?
— Ну как же, господин Бен-Амоц… — Акива вскидывает на Шайю озадаченный взгляд. У него светлые ресницы и голубые младенческие глаза. — Убийство. То самое убийство, о котором вы постоянно предупреждали. До тех пор, пока им не удалось заставить вас замолчать. Вы не думайте, я вас совершенно не осуждаю. У них, наверняка, очень сильные способы давления. Очень!
— Убийство?
— Ну да. Убийство Амнона Брука. Меня очень пугает эта гипотетическия возможность. Если им удастся осуществить ее на практике, то нас ждут совершенно непредсказуемые последствия. Впрочем, что это я вам объясняю… вы же знаете обо всем намного лучше меня.
— Погоди, погоди… — Шайя мотает головой. — Ты что, серьезно…
Он замолкает на полдороге. Зачем? Перед ним сидит всего-навсего очередной псих, одержимый навязчивой идеей. Ну как объяснить такому типу, что не стоит верить всему, что говорится по радио?
— Вообще-то я не сразу поверил, — будто подслушав его мысли, говорит Акива. — Вы не думайте, я не из тех дураков, которые верят любой газетной сплетне. Но тут все так сложилось… во-первых — вы. У вас замечательная передача. Очень! В ней наверняка сплошное вранье… извините, что я так… но это вранье удивительно правдиво. Оно… как бы это сказать… реально. Наверное, я кажусь вам полным идиотом, но, поверьте, я говорю очень серьезно. Видите ли, нас с раннего детства учат всяким вещам: типа того, что Земля круглая, что Цезарь был римским императором и что рак происходит от курения. Но любая из этих вещей может оказаться выдумкой, ерундой, ложью. Про Землю мне рассказала воспитательница детского сада. Но она также говорила, что каша вкусна и что мама придет, когда стрелка часов будет «вон там». В то время, как факты свидетельствовали совсем о другом: каша была омерзительна, а мама не приходила. То есть, воспитательница определенно лгала. Спрашивается: разве не могла она соврать про Землю с той же легкостью, что и про кашу? Более того, врать про Землю намного безопаснее: ведь, в отличие от каши, ее шарообразность нельзя проверить на вкус.
— А нельзя ли проверить на вкус еще один стаканчик пива? — перебивает его Шайя. — Будь другом… я бы и сам взял, но Крокодил мне сегодня уже не нальет. Такая сволочь… хотя, видишь, пиво не разбавляет…
— Умоляю, дослушайте до конца. Это очень важно. Очень!
— Важно? Про твой детский сад?
— Ах, нет же! Я рассказал вам про детский сад только для того, чтобы вы поняли: я просто так не верю ничему. Просто ничему. Даже тому, что я могу самолично пощупать. То есть, пощупанному я поверю быстрее, чем рассказанному, но это все равно не будет для меня окончательным доказательством. Даже если все вокруг верят, что Кеннеди был застрелен, эта всеобщая вера еще ничего не значит. Людей так легко обмануть, причем, чем их больше, тем легче они заглатывают наживку. Практически все сведения, которые содержатся у нас в голове, приняты нами на веру, и с таким же успехом могут оказаться полнейшей чепухой. Понимаете?
— А чего ж не понимать… — откликается Шайя. — У тебя в голове полнейшая чепуха. Кто же спорит?
Акива торопливо кивает, не обращая никакого внимания на насмешку. Если что-то и волнует его сейчас, так это только необходимость высказаться до конца.
— Да! Да! Но в том-то и дело, что это совершенно не важно: вранье там или нет. Важно — как мы сами к этому относимся. Если я верю, что идет война, то я начинаю стрелять. Я могу убить врага или того, кого считаю врагом, и это уже будет самая настоящая кровь и самый настоящий труп. И тогда я превращаю ту войну, о которой мне рассказали, ту войну, которая до того существовала только у меня в голове и могла быть враньем, лажей, выдумкой… я превращаю ее в реальную войну, с настоящей стрельбой и настоящим убитым. То есть, выдумка, в которую поверили, неизбежно становится правдой. Превращается в факт! Вот в чем вся штука! Понимаете? Мы сами пишем сценарий! Сами! Мы сначала придумываем сказки, а потом делаем их реальностью. Я где-то слышал выражение: «сказка станет былью». Так оно и есть! Сказки становятся былью.
Шайя отодвигает стакан. Теперь он начинает понимать, к чему клонит его странный собеседник.
— Я чувствую, что ты на меня сейчас начнешь всех собак вешать. Мол, Шайя Бен-Амоц создает реальность и все такое прочее. Мол, Шайя знай себе в слова играет, языком мелет, а в это время с другого конца мясорубки выползает настоящий фарш. Так, что ли?
— Так, так… — радостно кивает Акива. — Вы это очень красиво выразили. С одной стороны слова, а с другой фарш… очень наглядно… я бы так не смог. Вот и ваши передачи тоже очень убедительны. В них веришь. Даже я верю, а уж я-то давно ни во что…
— Да-да, помню… — Шайя зевает. — Ты свои иллюзии потерял еще с воспитательницей детсада. Которая коварно растлевала малолетние души посредством дерьмовой каши. А в кукловода твоя воспитательница верила?
— В кукловода?
— Ну да. Некоторые воспитательницы, не говоря уже про нянечек и уборщиц, не без основания полагают, что наша роль в этом мире совсем не так велика, как ты мне тут обрисовал. Тебя послушать, так все только от нас и зависит: чего напридумаем, то и случится. А как же кукловод?
