Зал заполняли студенты из степных краев, и, пожалуй, все кочевое землячество. Пятьдесят акынов (спецрейсом их сюда доставили, что ли?) выходили поочередно на сцену, пели песни о своей беспросветной жизни, пока она не была озарена эпохальным трикнижьем. Красивые пионэры дарили им веточки багульника. По экрану, когда показали документальный фильм, снятый к торжеству, — промчались тысячные табуны трехметровых лошадей, отполыхали закаты, толстые голубые реки свили и развили кольца среди степей. Национальный ансамбль девочек-плясуний протряс оголенными животиками с монисто восточный танец. А Василий как будто вообще ни при чем! Чужой на празднике легендарного народа.
Впрочем, нет… Как лицо, заинтересованное в бухулере, он ожидал чего-то особенного от аксакалов медного котла и мангала. И не был обманут в своих ожиданиях! Когда избранное общество с журчанием желудочного сока в истомившихся желудках перетекло, наконец, вниз, в буфет (волшебным образом преображенный в банкетный зал), взору предстала удивительная картина! Столы сдвинуты, скатерти постелены, блестят приборы и хрусталь. Строгие ряды бутылок Сабантуя, охраняющие границы кочевого кулинарного раздолья, невольно фокусировали взгляд на главном… на баранине! А она там в плове, в шашлыках, в холодных закусках, в дымящихся мантах. Вареная, пареная, жареная целиком, в котлетах, на ребрышках, под соусом. Из нее приготовлено все (даже сухие бульонные кубики, наверное, были, если поискать).
С трудом можно вытерпеть полагающееся к первому залпу витиеватое краснобайство. Наконец-то! Водка Сабантуй на родниковой воде, как всегда, вне конкуренции. Василий думал, сейчас набросится на то, на другое, на третье. Но поначалу, как это бывает, сумбур… вторая рюмка, еще одна и опять
его словно вдарило давней болью под лопатку! Заломило виски и затылок, перед глазами замельтешил рой световых точек.
За столом, напротив, на стуле — черно-белый далматинец.
ПЕС отвернулся в сторону, в этом что-то картинное… По своему, по-собачьи «усмехнулся», как бы зная, что его заметили. И сидит-то он здесь как раз ради этого эффекта! Он посмотрел на Василия, осклабился. Темные пятна окружали глаза, казалось, он в элегантных темных очках… Ну чем не профессор университета! Да, «усмехнувшись», он подмигнул Василию что признал жив курилка, вот привязался… черт… наваждение… пронеслось в голове. Никто не обращал на далматинца внимания! За столом царило возбуждение. Отдаленными раскатами еще накатывал официоз панегириков, но обрушившиеся голоса, смех, восклицания, братания навек — плотно забили пространство. Сидящий рядом с собакой довольно известный и добродушный критик, разливая Сабантуй, не переставал с кем-то балагурить… Не глядя, наплескал водку в ловко поднесенный лапой стаканчик.
Сейчас будет представление! Ну да… по-цирковому, как и тогда, ПЕС плеснул содержимое в пасть. Даже проурчал хрипло. И мордой к тарелке — раз, раз! — проглотил пару-тройку ломтиков холодного мяса в заливном.
Василий сидел ни жив ни мертв.
«Как оно? жизнь-то? помаленьку?» Обращаясь к нему, далматинец почти «прокричал» — шум стоял невообразимый. Можно сказать, более свободно «развалившись» на стуле, поднял пятнистую лапу в ободряющем приветствии:
«Ничего, мы еще повоюем!»
— Что? не понял? — переспросил Василий.
«Да все ты понял! Далеко еще до края!»
— А?! До края… что?
«До края земного окоема, говорю, далеко еще!»
Он встал, вышел на воздух. Доработался! Или это последствия запойных лет? Ну, наваждение! вот достал!! не может быть!!! И вдруг кто-то с силой ударил его по плечу… Помертвел. Оглянулся. Ба!
Да это его давний знакомый, редактор журнала! Издание это (года три назад) сразу же прогорело, было закрыто — как только Василий отправил им свою книжечку. А именно этот редактор обещал выбрать подходящее, опубликовать.
— Здорово, что тебя увидел! — восклицал он. — Наш журнал Алтпаргана вновь выходит! Сейчас деньжат подбросили, все нормально. И вот что, рассказ твой, Василий, напечатали. И даже… — он как-то замялся. — Мы ведь и книжечку твою переиздали. В библиотечке журнала Алтпаргана. У нас выходит такая серия.
— Книжечку?! А я ни слухом ни духом. Очень интересно.
— Искали тебя тогда, хотели связаться. Но… так странно получилось… — Редактор стал что-то искать в объемном портфеле, что был у него в руках. — Когда выпустили библиотечку, разослали подписчикам… Вот, на твое имя пришло письмо. — Он протянул конверт, украшенный фирменным знаком
Киодо Цусин
японское информационное агентство
Вскрыл конверт. Письмо на его имя, на русском языке.
«От председателя Совета директоров ИА Киодо Цусин.
Уважаемый… (и так далее, и так далее)… Со смешанным чувством печали и радости спешу сообщить Вам, что директор Русского отдела, господин Нито Нисё, подписчик журнала Алтпаргана, получив в качестве Библиотечки журнала Вашу книжку, по трагическому стечению обстоятельств, именно в тот вечер подвергся нападению якудзи. Шел дождь; Ваша книжка была спрятана г-ном Ниттю Нисё под пиджак, заткнута за брючный ремень. В пылу схватки наш директор получил удар заточкой. Однако Ваше произведение надежно защитило его от проникающего ранения! Об этом удивительном случае сообщало наше Агентство в информационных выпусках. Стоит ли говорить, Ваше имя благодаря этому стало известно, а перевод и публикация единственного рассказа — событием в литературной жизни! Я говорю, «единственного» (этот рассказ в конце книжки), поскольку предыдущие страницы, с другими рассказами, пробиты острием и буквально сплавлены, их невозможно разъединить.
Но, в любом случае, этот рассказ заинтересовал нас. В нем Вы воссоздаете желание героя, испытавшего в детстве полет на тарзанке (над рекой, с девочкой) — в дальнейшем, на закате своих дней, уехать в другую страну, получить права пилота, приобрести в личное пользование самолет и…
В качестве благодарности с нашей стороны за Ваш талант, мы хотели бы предложить следующее:
1. Оплатить Ваши авиабилеты (на двоих) до Японии.
2. Предоставить жилье на побережье, в экологически чистом районе.
3. Оплатить Ваше обучение на курсах пилотов в аэроклубе.
4. Предоставить в Ваше пользование двухместный самолет спортивного типа.
С поклоном из Страны Восходящего Солнца.
Председатель Совета директоров ИА Киодо Цусин, госпожа Атому ли Ядала».
Быстро дошел до метро. С конечной станции поехал на маршрутке до стадиона, окруженного парком. Раньше стадион принадлежал крупному предприятию, теперь его уже десятилетие то ремонтируют, то перестраивают. Под трибунами, в бывшей раздевалке конькобежцев — мастерская друга Василия, художника. Но он стремился не к другу… Обогнув овал стадиона, оказался на запасном футбольном поле. Если стадион заброшен, почти не используется, то запасное поле — это и вовсе как чужая необитаемая планета. Протаявшее до черноты (оно засыпано угольной крошкой), с корявым кустарником по закраинам, зарослями бурьяна. Встал точно в середине. Никого вокруг. Быстро подступали сумерки.
И — выбрасывая ноги, размахивая руками — дико, до изнеможения отплясывал свой традиционный индейский танец. Йо-хху! йо-хху! — кричал во все горло.
Когда Господь рисовал Байкал (а Он, несомненно, Художник) — то использовал густую, плотную (так называемую, пастозную) технику живописи.
Удивительно, что именно в таком стиле пишет свои картины Владимир Николаевич. Он уже четверть века работает во Дворце молодежи (в Мытищах) художником-оформителем, а в свободное время рисует. Краски Владимир Николаевич не жалеет. Выдавливает едва ли не целый тюбик и раз, раз! — мастихином… Так и эдак! Еще тюбик и еще. Кармин, лазурь, зелень изумрудная, стронциан! Каждый мазок настолько щедр (как и душа Владимира Николаевича), что картины кажутся мохнатыми.
Недавно он написал картину, где я на Байкале: сижу на корточках у кромки прибоя и чищу рыбу. Сам Владимир Николаевич на Байкале не был, а нарисовал с моих слов, да еще рассматривая сто тысяч фотографий, которые я сделал, каждый год отправляясь в байкальские походы. Честно сказать… никто и не догадается, что там изображен именно я… (то есть, это как бы очень смутно видно, что это я). Ну сидит на берегу какой-то лохматый тип, улыбается — и разделывает, можно сказать… тунца какого-то, что ли? или акулу? (с размерами рыбы Владимир Николаевич явно переборщил).
Если я сделал какие-то жалкие сто тысяч фото, то Владимир Николаевич написал, наверное, миллион картин. Отнесет их в местную галерею, в Союз художников, на выставку… И сидит, дремлет, как бы спит. Но большая часть его произведений хранится в «запасниках» (в бомбоубежище под Дворцом, на самом деле). Из-за этого в убежище невозможно войти, не то что спастись кому-то, если, не дай Бог, что. В основном изображает природу Подмосковья, монастыри и храмы, прекрасные, восстановленные (или оставшиеся запущенными, но все равно прекрасные) бывшие дворянские усадьбы, сохранившиеся в Мытищинском районе. Написав очередную картину, садится перед ней в нашей мастерской (я тоже работаю во Дворце, по штату положено два оформителя), и мирно засыпает. Потом вдруг проснется, глянет зорко одним глазом… схватит мастихин… Что-то подправит, уберет лишнее. Или замажет какое-то место — раз, раз! — изменит в чем-то, обновит картину мира.
