Жизнь, однако, мчится, подгоняет, всё ускоряясь…
Вот ещё одна неделя из застиранных будней, обмочалившись, незаметно просочилась в прошлое, ещё один виток в калейдоскопе твоей жизни замкнулся в ловушку для простушки, тут-то и вспомни: лишь когда на всё рукой махнёшь, то себе часок урвёшь. Ну, например, для баньки с парной. И тогда решишь: а ну их в баню!
Для веника я заготовила ветки берёзы, дуба и дикой чёрной смородины в пору, когда они набрались лечебной силы и пользы. В баню стараюсь попасть последней — никто торопить не будет. Пока купалась, мылась, веник в шайке с горячей водой, с каплями пихтового масла запаривался, разбухал.
Волосы помыла, пополоскала-укрепила ромашкой, крапивой и тем, что люблю. Мокрые, шёлково-мягкие, водяными ручейками струятся по спине, приятно облизывая её и стекая вниз. Русалка-прелестница да и только!
Спинка-то сама много бессонных ночей гнулась-склонялась над колыбелькой-коляской маленькой ляльки в пелёнках, над стирками, уборками и десятилетиями — на работе. Всё выдержала, не согнулась. Нежными листиками мягкого веника загладить вину свою перед тобой. Да умаслить — гибкая ты моя стройняшка и опора.
Отмыла, отхлестала всё наносное, отполоскала.
И вот она — благословенная парнушка. Ты на небесах её, лежишь себе — одна! — на верхней полке, на чистой простынке, ноги в потолок, наверх, пусть отдохнут, откатится-отхлынет напряжение, усталость, — торопиться-то никуда не надо…
Эти оставшиеся глотки, капельки жизни не расплескай понапрасну, задержи для себя и в себе. Ты заслужила их, вечная труженица-бескорыстница, безотказная заботница, мать своего ребёнка.
Душе и телу тепло. Они возрождаются, как веник из пепла. Ты не паришься проблемами, заботные мысли испарились. Хым-м… вдыхаешь ядрёный чистый пар от политой горячей каменки, аромат душистого веника со свежестью леса. Хрупкий стаканчик твоей жизни ещё наполнен, лишь капает вода секундой, минуткой свободы и покоя, напоминая о времени: кап-кап… тик-так…
Я в гармонии с окружающим, в ладу с собой. Я чувствую, ощущаю себя. Я — женщина. Полюбить её в себе, лелея каждый миг, отпущенный и подаренный судьбою, по капле переливая его из ладошки в ладошку в этот банный час послабления, хотя бы в сей момент. Моё тело — мой чистый, уютный, красивый домик, и мне хорошо в нём.
Поливаю ноги. Много воды утекло, сколько же они протопали, пробегали, прокарабкались, простучали каблучками… Их пожалеть, погладить, помазать гелем-настоем из масел и трав по любимому рецепту-совету, помассировать. Они старались для меня. И даже не очень изменились. Всё такие же стройные, гладкие, пяточки мягкие, ноготки круглые, аккуратные. Летом их не стыдно показать в открытых босоножках. Они кокетливо покроются розовым-белым перламутром и будут игриво поблёскивать на солнце.
Помассировать себя и тоже помазать. Грудки нежные и гладкие, молока в своё время для годовалого дитяти не пожалели. Талия на месте, одна, тонкая — девичья. Приятно обхватить, обнять. Молодчина женщинка! Так держать!
Рученьки — неутомимые труженицы. Кухарничают, нянчат, шьют не зашиваются, вяжут, поднимают, таскают, клеили обои, циклевали паркет, зеркально его лакировали, красили всё, что можно покрасить. Многое умеют. Их пора поберечь, пожалеть, погладить, тоже помазать, добавив в гель медку — чуть-чуть. Сладкие и достойно выглядят. Целую эти ручки!
А может, выйти замуж ещё и за себя…
Душа моя у счастья взаперти. Умиротворение полное. Я обновлена и от себя в восторге! Тело моё душистое, невесомое и прозрачное, как пар здоровья.
И я парю́…
Снова и опять готова — жить, чувствовать, трудиться, заботиться и оберегать.
Бубух! — голос, карабасный:
— Ты что там, уснула?
Соскакиваю с небес на землю: с лёгким паром тебя, женщина, которую люблю!
Фотографии с продолжением
Было это перед 23 февраля. Сын принёс почту:
— Мам, это мне, от бабушки Жени, — и ушёл к себе в комнату.
Заканчиваю кулинарить. Пробую, готово. Входит сын:
— Смотри, это поздравление, но не открытка, а давнишняя фотография твоего брата Валентина.
— Да, я видела её в армейском альбоме, давно, когда Валик, отслужив до института в Туркмении, вернулся домой.
Сын, поев, заторопился в большую комнату:
— Я сейчас тебе что-то покажу. — Через какое-то время зовёт к себе: — Вот, сравни: это я, а это Валентин-дембель в свои двадцать. Высокие, широкие брови, разрез глаз, прямой нос, даже губы те же — девчачьим бантиком. Длинная шея. Почти одно лицо! А он ведь мне только дядя.
Сын удивлялся на обе фотографии, а я начала перебирать те, что он достал из переполненных альбомов. И он тоже присоединился ко мне.
— Расскажу тебе, сынок, один случай о похожести. Я училась в десятом классе, когда умерла бабушка на Опарыпсах.
— Да, я тоже любил свои летние украинские каникулы там.
— Меня отпустили из последних уроков, и я поспешила в село на похороны. Собралась почти вся деревня и много родственников. Пробираясь через тесный людской проход и здороваясь с каждым, слышу:
— Дывысь, цэ ж Нина прыйихала до своейи бабци.
— Нэ можэ буты, вона далэко, аж в Узбэкистани зи своею симьёю, — нэ вспила б.
— Та не, гляды — однэ лыцэ, даже родинка на щеке та же.
— Присмотрись получше. Дивчинка совсем молодэнька. В те годы Нина, як жила у нас, как раз такая була.
— А чыя ж тоди эта?
И голос рядом объясняет:
— Як цэ вы нэ взналы Сергиеву дочку? Вона ж тут почти кожнэ лито у бабы Насти и деда Николая проводыла з Тамарою, двоюридною сестрычкою.
— Так-так, помным. Вон як быстро выросла.
Сын протянул ещё одну фоточку:
— А зачем бабушка прислала тебя? Потому что у нас нет такой фотографии?
— Дома идёт стройка и ремонт одновременно. Это маму беспокоит, в её возрасте, привыкнув, трудно переселяться даже из одной комнаты в другую. Вот для сохранности и прислала самое дорогое — детей.
— Здесь ты маленькая, а причёс не детский и прикольный. Что это — каре с наворотом?
— Нет. Это лёк. И делался просто. Волосы, спадая, чуть покрывали уши, макушку мама зачёсывала наверх, кончик пучочка захватывала маленьким гребешком-дужкой, наворачивая-наматывая волосы на него до самой головы, и закрепляла оставшимися свободными зубчиками. Получался лёк, странный-иностранный, зато волосы не лезли на глаза и головка аккуратная.
— И где бабушка научилась этому лёку?
— Мама видела такую причёску на маленьких немочках в Германии, в войну, когда по чужой, недоброй воле оказалась там в свои шестнадцать. Молодые фрау так причёсывали своих девочек.
Сын смотрел на маленькую маму, а я рассказывала:
— Мы жили на квартире у весёлой и доброй тёти Поли. Во время войны ей повредило ноги, и она едва передвигалась, всегда находясь при доме. Любя меня, она часто возилась со мной и подучила меня кое-чему — как сюрприз родителям.
В свободное время по обыкновению во дворе под липой с большой лавкой собрались соседи на посиделки. Разговоры, новости… Тут тётя Поля подозвала меня:
— Идыно сюды, моя ласочка. — Подхожу. — От ска-жы нам, шо цэ у тэбэ на голови?
— Лёк.
— А в лёке хто?
— Воси.
Все засмеялись и ждут, что будет дальше.
— А шо воши там делають?
— Кик-кик, кик-кик, — скачу я.
— От молодэць дивчинка! И воши скачуть, и вона з нымы. Вон як высоко!
Вокруг снова смех. Мама от неожиданности открыла рот на то, как радостно старается её глупая попрыгушка, и стала возражать:
— Поля, та вы шо, у нас нет никаких вошей! — Все опять смеются.
— Я знаю. А воны нэ наши — чужие. — Тетя Поля, продолжая, даёт мне грушку: — На, доню, сладкая ты моя. — Беру, ем. — Так шо твоя мама сделала у тэбэ на голови?
— Лёк.
— Правильно. Нимэцькый лёк. А в нёму шо нимци дэржалы?
— Воси.
— А як наша лозыняка прогоныть нимэцьких вошей? Покажы-но, мояляся!
Я послушно бегу к забору, поднимаю заготовленный прутик в траве, поворачиваюсь ко всем и легонько машу им два раза.
— Всё! — прогнала и прутик положила на своё место.
Собравшиеся хохочут по всей лавке и мама с ними.
Потом забаву повторяют снова, но без груши и с тем же весельем.
Шутка тёти Поли распространилась и загуляла на мамину работу в кинотеатр.
Пришли мы однажды к ней в бухгалтерию, где собрались незнакомые взрослые. Шофёр-весельчак Вырва тут же для них начал разыгрывать со мной вшивую сценку:
— Смотрите, какая у нас красивая маленькая девочка-кукла!
Народ затих. Все смотрят на меня.
— А шо твоя мама сотворила у тебя на голове?
— Лёк.
— А в нём шо такое?
— Воси.
— Много?
— Да, — киваю и развожу руками, вон сколько. Все смеются.
— А чем воши там занимаются?
— Кик-кик, кик-кик, — с подскоками прыгаю вокруг счастливого Вырвы под общий хохот, он подбрасывает и ловит меня мячиком. Я принимаю угощения, сажусь за мамин стол, ем сладости. Взрослые продолжают разговаривать о делах, о новом кинодвижке.
